Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

– Опять-таки, – продолжил он, – вопреки широко распространённому… Хф-ф… В моей работе, на моей позиции очень мало приятного. Нет радости или удовольствия.

– Очень печально это слышать, – осторожно сказал я.

Услышав слова сочувствия, министр словно приободрился. Как будто по щелчку рубильника, он выпрямился и ускорил шаг, говоря на ходу:

– Власть не доставляет мне удовольствия. Власть необходима для распространения контроля, только и всего. Контроль над другими людьми является всего лишь небольшой частью контроля над обстановкой, над окружающим меня миром.

Шея загудела от постоянных поворотов головой в попытках уследить за министром, расхаживающим от одного конца стола к другому; я уставился на пустую тарелку перед собой, размышляя, какой же вопрос хочет услышать от меня Ода.

Он не стал дожидаться моих слов:

– Но окружающий нас мир – это Город!.. Мог бы сказать ты. Но зачем нужен этот контроль? Мог бы спросить Кавиани. Не забывай есть мясо.

– Да, спасибо…

– Для меня стремление к власти над другими – это всего лишь вырвавшийся наружу контроль над самим собой. Я властвую над ситуацией, я властвую над самим собой. Значит, я разрешаю всё происходящее. Всё то, что происходит с нами, происходит с моего разрешения, по моей воле.

Внезапно Фудзиро Ода остановился перед огромным зеркалом, висящим на стене, и уставился на своё отражение.

– Пусть наше настоящее и будущее кошмарно, но я хотя бы не беспомощен… – негромко проговорил, почти прошептал он.

Подавленная энергия, с которой он произнёс эти слова, передалась прямо в мои нервы – я принялся судорожно накладывать еду себе в тарелку, почти не глядя, что же именно беру. Вилка соскользнула с упругой сосиски и скрипнула по тарелке с пронзительным звуком, от которого едва удалось сдержать крик.

– Это всего лишь иллюзия, – сказал министр, отворачиваясь от зеркала; он полностью проигнорировал скрежет вилки. – Во власти нет никакого удовольствия, потому что в конечном счёте эти жалкие попытки контролировать мир обречены на поражение. И боль от этой беспомощности невыносима.

– И что же Вы делаете с этой болью? – внезапно вырвалось у меня.

Ода глянул в мою сторону, как будто только что заметил моё присутствие. После чего искривил губы в небольшой улыбке:

– Первый вопрос за сегодняшний день, Кавиани, и сразу правильный. Конечно же, чтобы избежать боли бессилия, я пытаюсь взять контроль над миром. Опять. И проигрываю. Снова и снова. Бесконечный цикл неудач и поражений, ведущий от большой боли к малой. Чем страшнее ситуация, тем больше я убеждаю себя, что создал этот путь сам, что это мой выбор.

Болезненная энергия, охватившая его тело, словно исчерпалась – министр аккуратно приземлился в своё кресло и обмяк.

– Зачем Вы объясняете мне это? – проговорил я похолодевшими губами; тело покрылось мурашками, опережая в реакции заторможенный мозг.

– Я показываю, уф-ф… Как справиться с болью, которая тебе предстоит.

За спиной тихо стукнула дверь; раздалось поскрипывание сапог, дополненное осторожным бряцанием броневых пластинок. Я не стал оглядываться – видеть младшего сержанта Драйдена сейчас совсем не хотелось.

– Мне известно всё, – просто сказал Ода, – значит… Уф-х, им известно ещё больше.

– О чём Вы говорите? – смог выдавить я. Губы омертвели окончательно; холод с них перекинулся на язык.

– Пришлось потянуть за ниточки… Кому-то заплатить. С кем-то потратить кредит старой дружбы… Уф, и доверия. Впрочем, тебе это не интересно.

Ода подался из кресла вперёд и оглушительно шлёпнул ладонью по столу. От неожиданности я выронил вилку; та скатилась на колено, оставив жирное пятно на штанине, и пропала где-то под складками скатерти.

– Ты обошёлся мне слишком дорого, Кавиани!.. – рявкнул министр.

Я открыл рот, но он продолжил говорить, не дав мне вставить ни слова:

– Сегодня они придут за той, кого ты называешь Полианной. Впрочем, если мои часы не врут, это уже случилось.

– Ч-что…

– Потом они схватят Бригитту Ратуланги. Прямо в том убежище, в котором она сидит последние дни. В последнюю очередь возьмут тебя, прямо отсюда, из Столпа. Конечно же, я выдам тебя сам, без сопротивления.

– Что… Я не понимаю…

– Разумеется, все вы будете без промедления отправлены к Капитану Аннигиляции. В допросах нет нужды. Слишком страшны преступления. Целая группа заговорщиков, да ещё и с чиновником одного из Министерств…

Договорив, он откинулся обратно в кресло.

Отчаяние затопило душу, отбирая последние силы; как будто из тела вынули все кости, и теперь внутренности вместе с сердцем рухнули в низ живота. Я сжал кулаки, пытаясь сдержать непрошеные слёзы. Из горла вырвался злой, хриплый стон.

– Больно, правда? – сказал Фудзиро Ода. – Хф-ф… Это бессилие. Это осознание. С этим просто невозможно жить.

– Тогда зачем был весь этот разговор?!

– Я же сказал… Чтобы объяснить тебе, как справиться с этой болью.

Ода приглашающе помахал рукой.

Перед моим помутившимся взглядом показались руки, упакованные в чёрную броню перчаток. Эти руки аккуратно положили передо мной лист бумаги и карандаш. Министр постучал вилкой по стоящему на столе бокалу, словно собирался произнести праздничный тост, после чего сказал:

– Я взял на себя смелость купить тебе кусочек контроля, Кавиани. Теперь ты… Уф, не бессилен. Ты сам можешь выбрать свою ужасную участь.

Автоматически и бездумно я взял в руки карандаш и принялся вертеть его в пальцах:

– О чём Вы говорите?

– Ты можешь не делать ничего, и тогда всё произойдёт именно так, как я описывал. А мои инвестиции… Пропадут даром.

– Или?

– Или ты можешь написать донос на Полианну. Никакой группы заговорщиков. Только одна бунтовщица, одна дурочка, уф-ф… И один бдительный, смелый и хладнокровный чиновник.

– И что же будет потом?

– Бригитта останется жива. Ты будешь принадлежать мне. Долги нужно отрабатывать.

– А Полианна?

Ода равнодушно пожал плечами – как будто вешалка дёрнулась, потянув за собой пиджак:

– Тоже останется жива, конечно же… Уф-ф, как залог твоего сотрудничества и послушания.

Я слепо уставился на лежащий передо мной лист бумаги. В ушах мерзко шуршал измождённый, прерывистый голос министра:

– Сегодня ты сам решаешь, жить трём людям или умереть. Смерть ультимативна… Значит, победа над смертью – это наивысшая форма власти. Наивысшая форма твоей свободы.

Карандаш в руках казался горячим. Как будто он нагрелся от того гнева, который меня охватил. Как Фудзиро смеет ставить меня перед таким выбором? Как он смеет класть на чашу весов жизнь моей сестры?

И как смею я сомневаться в выборе?

Скрип ботинок и шорох ткани за спиной. Может быть, младший сержант Драйден устал стоять неподвижно. Может быть, именно сейчас он достал дубинку, стараясь не шуметь. Совсем недавно этот молодой, белобрысый парень сидел на стуле в моей комнате и жаловался на бюрократические проблемы. Но сейчас нет сомнений – стоит только министру отдать приказ, и кланк переломает мне кости дубинкой, натянет на мою голову мешок и вытащит безвольно обмякшее тело в катафалк, стоящий у дверей Министерства. Драйдена трудно винить – ведь ему нужно платить налог, который мы же сами для него и создали.

Я поднял голову, пытаясь сморгнуть с глаз вязкие слёзы, склеивающие ресницы. После чего посмотрел на министра в абсурдной надежде, что он вдруг предложит мне третий путь.

– У тебя есть десять минут, – сказал Фудзиро Ода, после чего с размаху вонзил вилку в лежащий на блюде окорок. Из мяса брызнул жирный сок.

Дверь открылась бесшумно – или стук крови в ушах заглушил все звуки.

В голове не осталось воспоминаний о пути домой; только гудящие от усталости ноги доказывали реальность происходящего. Кажется, я пытался добежать до квартиры Полианны… Или просто шатался по улицам. Опять я попробовал сбежать из собственной головы, и опять потерпел неудачу.