Пропавшие девушки - Джессика Кьярелла
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не хочу, чтобы Ава тратила еще больше сил на доказывание его невиновности, чем она уже тратит. Это дело и так высосало из нее достаточно времени и нашей совместной жизни, — говорит он, и в его голосе я слышу закипающую обиду.
Думаю о том, что Ава говорила в больнице, о годах, которые она отняла у нормальной семейной жизни, вводя себя в оцепенение работой, усталостью и деталями дела Колина. О годах, которые она заставляла Теда ждать.
— Кроме того, сама знаешь, как это бывает, — продолжает он. — Достаточно задать вопрос, привести аргумент. Если определенное число людей будет слушать, то это никогда не закончится, что бы вы ни нашли.
— Колин сказал, что он тебе никогда не нравился, — отвечаю я, хотя это дешевый аргумент.
Однако теперь я вижу, как неудобно Теду было иметь такого шурина, от которого сплошные неприятности. Из-за которого внимание Авы разделено, отвлечено от него. Когда Эрик женился на мне, он знал мою историю от начала и до конца. Когда Ава познакомилась с Тедом, она была другим человеком. Трагедия настигла ее позже.
— В его глазах я всегда был плохим парнем. Просто потому, что хотел, чтобы он взял на себя хоть какую-то ответственность за свою проклятую жизнь, — говорит Тед. — И посмотри, к чему все это привело.
— Мне очень жаль, — говорю я. На самом деле я ему не сочувствую. Просто такое следует говорить человеку вроде Теда, который сокрушается, что в его совершенном, спокойном существовании есть один изъян. Хорошая работа. Красивый дом. Красивая жена. — Но, честно говоря, я понимаю Аву лучше, чем многие другие. Даже если бы никто в целом мире не согласился с ней, вряд ли она бы перестала пытаться вытащить его из тюрьмы.
В этом мы с Авой похожи. Обе потеряли родного человека. Ни одна из нас не остановится до тех пор, пока мир не вернет их нам. Так или иначе.
— Мне пора возвращаться, — говорю я, протягивая руку к дверной ручке.
— Подожди.
Быстрым движением он хватает меня за предплечье, не позволяя открыть дверь. От этого у меня по телу будто проходит электрический разряд, а мозг отвечает приливом страха и возбуждения одновременно. Мне приходится сосредоточиться на том, чтобы не реагировать, не позволить мышечной памяти о сотне схваток прийти в действие, помешать инстинкту, который жаждет взять верх и заставить меня резко дернуть руку, чтобы вырваться из его хватки. Вместо этого я позволяю ему удерживать меня. В организме у меня по-прежнему полно наркотика, и каждый волосок на теле стоит дыбом до тех пор, пока Тед не понимает, как близко ко мне стоит. А может быть, он замечает, что я перестала дышать.
Он отпускает мою руку, но ни на шаг не отступает. Стоит так близко, что я могла бы запрокинуть голову и посмотреть ему в глаза.
— Я очень прошу, — говорит он, — пожалуйста, откажись от этой затеи. Это не та семья, с которой тебе стоит связываться.
— Мне очень жаль, — повторяю я.
Больше меня ни на что не хватает. Сейчас я не доверяю ни одному из своих инстинктов. Я давно поняла, что не всегда могу определить, подвергаю себя опасности или нет.
— Это вряд ли, — со странной улыбкой говорит Тед, и этот его оскал может означать как гримасу гнева, так и удовольствие и попытку подразнить меня. В его случае не могу сказать наверняка.
Дождь усиливается.
— Пойдем обратно.
Он качает головой, и мне на лицо, прямо под правый глаз, падает капля. Но потом он отодвигается и поднимает обе руки, словно показывая, что не намерен причинить мне вред.
— Ну ладно, — говорит он и идет по переулку к улице, оставляя меня возле двери черного хода.
Я едва дышу. Прикоснувшись к лицу, чтобы смахнуть с ресниц на нижнем веке каплю, обнаруживаю, что пальцы окрасились красным.
— Ошизеть можно, — говорит Андреа, даже не пытаясь включить внутреннего цензора, отчего я понимаю, что мой рассказ не на шутку ее обеспокоил.
Мы завтракаем в том же бистро в Лейквью, где много месяцев назад я ответила на звонок по поводу Неизвестной. Интересно, помнит ли Андреа, что это то самое место, или же воспоминание померкло и теперь это лишь очередное кафе в ее списке, где можно встретиться и обсудить дела за чашкой латте с булочкой. Рассматриваю столешницы с мозаиками, блестящую кофе-машину медного цвета и свисающие с потолка длиннющие лианы, и в том, что я снова здесь, мне видится странная симметрия. Когда я в последний раз сидела в этом бистро, я была замужем, жила в собственном доме и вела долгие переговоры с мужем о возможности завести детей. Теперь я отхожу от дозы кокаина, в глазах пульсирует головная боль, а все былое утрачено.
— Ну, должна признать, я была… в измененном состоянии сознания, — говорю я, подбирая слова, которые звучат менее безответственно и по-детски, чем «под кайфом».
Знаю, Андреа считает мое поведение после развода чем-то вроде второго подросткового возраста или по крайней мере второго студенческого загула. Я делаю что могу, чтобы убрать это впечатление незрелости — смертный грех в ее глазах, — теперь, когда мы с ней вместе занимаемся записью подкаста, но это не так просто, если уж я по ночам нюхаю кокаин в туалете для сотрудников.
— Может, я восприняла все слишком серьезно.
Я не говорю ей, что не очень хорошо помню, с какой силой он меня схватил. Проснувшись утром, я была почти уверена, что увижу на внутренней стороне предплечья цепочку синяков, оставленных его пальцами, и ощутила нотку фальшивого разочарования, когда ничего не нашла. Потому что зрелая, профессиональная личность, за которых все принимают нас с Андреа после нашего успеха, не очень совместима с той частью меня, которая испытывает возбуждение, балансируя на острой грани между безответственностью и настоящей опасностью.
Андреа бросает взгляд на сумку, которая висит на спинке соседнего стула. Знаю, о чем она думает: мы должны это записать. Встретившись с ней взглядом, я качаю головой.
— Это неважно, — говорю я.
— А по-моему, важно, — отвечает она.
— Что мне делать? — спрашиваю я. — Признать, что была под кайфом? И что он просил меня бросить дело?
— Угрожал тебе, — огрызается
