Феникс сапиенс (СИ) - Штерн Борис Гедальевич

– У меня есть даже черновик. А у тебя есть бумага и карандаш? Записывай: «Мы, нижеподписавшиеся, считаем, что любые книги, любая текстовая информация прошлой цивилизации является достоянием всего человечества вне зависимости от того, где и кем она найдена. В связи с этим мы намерены придерживаться следующих принципов: каждый из нас, найдя книгу прошлой цивилизации, прилагает все силы к ее скорейшей реставрации, копированию и к открытой публикации оригинала, воздерживаясь до публикации от любого использования информации».

– Подожди, Сэнк, почему «каждый из нас», а не просто «каждый нашедший»?

– Это важный момент. Кто мы такие, чтобы требовать от каждого? Если мы напишем «каждый», то с какой стати этот самый каждый не пошлет нас к ялдобродам? Тогда надо добиваться, чтобы где-то в заоблачных верхах приняли закон насчет «каждого нашедшего», иначе наша декларация останется филькиной грамотой. А если написано «каждый из нас», то декларация звучит. А если подпишутся люди с репутаций, да побольше, то и у документа репутация появится, да такая, что посильней иного закона.

– Да, согласен. Текст понятен, допишу сам.

– Да, и сообщи остальным, что посадим на леднике Инзора с крупнокалиберным пулеметом для отстрела неподписавших. Если серьезно, с конца мая люди будут нужны позарез – хоть откуда, хоть из Атлантического Союза, хоть из преисподней. Книги начнет заливать, надо пробивать дренаж и спасать те, что начнут вытаивать. И у нас тут уже накопилось – твоей стрекозой на полторы тонны не обойдешься. Нужен турбовинтовой брюхоплан-амфибия. Он сможет сесть на озеро в конце мая – начале июня. Организуешь?

– Ну что, Сэнк, ты вроде повеселел. Полегчало? – спросила Мана.

– Полегчало! Еще с лета на душе висело ощущение некой слабо осознаваемой неправильности. Теперь осознал, сбросил с души камень, и каникулы продолжаются! Завтра идем по бруснику!

– Какая еще брусника?! Снег кругом.

– Самая потрясающая прелая прошлогодняя брусника. Апрельская, только что оттаявшая. Смотри – повсюду на южных склонах проталины, а на них полно брусники. Ее надо не собирать, а есть с куста. Запомните на всю жизнь!

Наступила распутица. Вездеходы зарывались в снежную жижу, у снегоходов гусеницы забивались грязью. Ящики с книгами складировали в ледяной выработке, тепло туда еще не добралось. Однажды четверо мужчин шли пешком от озера вдоль самой кромки ледника.

– Смотрите, что тут торчит! – прокричал Стим.

Изо льда торчал край ржавого диска. Пришлось бежать в «книжный забой» за инструментами, чтобы выковырять диск. Это были довольно крупные электромеханические часы – с рисками и стрелками и еще с календарем. Откуда такая архаика в Санкт-Петербурге XXIII века? Одна стрелка отсутствовала, но на циферблате остался четкий ржавый след от нее. Часы показывали 18:17. Крамб попрыскал растворителем ржавчины на окошко с датой и протер его тряпкой. Часы показывали 15 января неизвестного года. Это могло быть что угодно – время и дата, когда часы сломались, или время, когда они были выведены из эксплуатации и заменены на новые. Или, наконец, время катастрофы, если она воздействовала не только на людей, но и на электромеханические часы. Если так, то на других часах Санкт Петербурга… Если так, то ясен и год – 2227. Но где они, другие часы?

В первых числах июня западный ветер отогнал от берега озера подтаявший лед, освободив широкую полынью длиной километров пять. Этого с нетерпением ждали здесь и в Александрии, где стоял снаряженный самолет. Инзор сразу же связался с Даватом, и самолет вылетел, на сей раз – серьезный самолет. Уже через пять часов Глоня заскулила и выскочила на палубу, а за ней неуверенно с тявканьем выкатились семь пушистых щенков: на востоке медленно разворачивался, заходя на посадку, тяжелый турбовинтовой гидроплан.

На сей раз «Петербургу» пришлось выплывать из заливчика из-за ледяного припая – хоть и трухлявого, но колючего для нежного брюха гидроплана. Экипаж самолета открыл хвостовой портал и выкатил надувной плавучий мост – к нему и пришвартовался корабль. Первым на его борт поднялся Дават.

– Ну, привет зимовщикам! Ой, да вас прибыло!

Вместе с ним прилетела команда александрийских волонтеров под предводительством гляциолога Савена Лендара.

– О, рад тебя видеть!

– Рад видеть вас всех! А это что за чудо?! И эта, и эти! Откуда они взялись?! Какая тут у вас красота! Сэнк, ты молодец, попал прямо в точку с этими книгами. На Большой земле всеобщий восторг. И скажи Инзору, что не надо меня отстреливать – я одним из первых подписал вашу декларацию.

– Знаю. Разгружайтесь. Сначала давайте вездеходы погрузим лебедкой на корму, легкое барахло – руками на нос. А потом грузите в самолет книги в палетах из трюма – двадцать тонн. Савен, ты тут надолго теперь?

– Полагаю, что навсегда.

– Тогда к тебе большая просьба: если найдешь здесь часы, городские электромеханические часы, и если на них будет читаться время и дата, обязательно немедленно сообщи мне, что они показывают.

– Ну что же, Сэнк, – сказал Дават, когда разгрузка-погрузка закрутилась полным ходом, – я привез хорошую команду – пятнадцать крепких ребят, а Савена ты сам прекрасно знаешь. Когда они наковыряют на следующий рейс? Может быть, снова прилечу.

– Недели через две. А ты не хочешь остаться у нас до следующего рейса?

– Не могу. У меня медицинские проблемы – надо постоянно шляться в больницу. Старость не радость.

– Да ладно «старость» – вон какой крепкий еще! Ну, ты лечись и прилетай следующим рейсом в полном здравии.

Прибывшая команда попросила забросить их поближе к леднику, чтобы разбить лагерь в пешей доступности от книжного месторождения. Работа ускорилась в несколько раз. Ящики с книгами складировались прямо в леднике в специально вырубленной хорошо дренированной камере. Через две недели, когда их накопилось 20 тонн, прилетел второй рейс, и с ним – Дават, далеко не в полном здравии.

– Через неделю ложусь на операцию. Правое легкое, потом – химия. Шансов на выздоровление мало, но еще несколько месяцев покопчу белый свет.

– Эх, Дават… Что тут сказать… Держись!

– Да подожди ты сокрушаться! Держусь. Рассчитываю дождаться тебя в Александрии будучи в ясном уме и, может быть, даже на ногах. На связи в Александрии вместо меня будет Сардон – он переключится на работу в режиме моего секретаря. А вообще я счастлив, что дожил до этих книг. Сэнк, благодаря тебе мир стал другим. Я не знаю, хорошо это или плохо, но захватывающе интересно. И я еще доживу до перевода новых сорока тонн! В университете сотня студентов учит русский, а десятки сотрудников переводят. Правда, получается через пень-колоду, но и на том спасибо. Копии оригиналов, которые мы разослали по миру, переводят еще десятки людей. Так что увижу еще много интересного!

– Держись, Дават, все впереди. Я тоже не знаю, хорошо это или плохо. Мы тут читали книгу про происхождение Вселенной – она уже опубликована во второй партии. Там написано о реликтовом излучении Вселенной. Стим сразу сообразил, что неустранимый микроволновый шум, про который писали радиоинженеры, как раз оно и есть. Хорошо это или плохо? Вроде состоялось великое открытие, но оно не наше. Люди станут больше понимать про Вселенную, но они не пробили это понимание своими лбами, а вычитали в чужой книге. Хорошо или плохо? Вроде как грядет революция в науке и технологиях, но она импортирована, не прочувствована на собственной шкуре. У нас не будет той закалки.

– Однако квантовую механику и теорию относительности наш народ открыл заново, все-таки умеем кое-что. Но ты сам сказал – надо все срочно публиковать, даже если чужие знания ослабят чью-то закалку – черт с ней, потомки наверстают. Им придется куда-то дальше пробиваться.

– Ты молодец, оптимист! Пусть будет по-твоему.

– Если мне с моей болячкой еще и впасть в пессимизм, тогда вообще все пропало! Когда домой собираетесь?

– Думаю, в конце сентября. Сдадим книжное месторождение следующим зимовщикам – и домой. Назад будет быстрей – по течению и без задержек. Думаю, к середине октября будем дома.