Феникс сапиенс (СИ) - Штерн Борис Гедальевич

Глоня услышала самолет первой – вскочила, уставилась на юг и заскулила. Действительно, в небе низко над горизонтом на фоне облака показалось инородное тело и вскоре застрекотало.

– Ну вот и фанероплан Давата! – провозгласил Сэнк.

На самом деле в конструкции самолета не было никакой фанеры – в основном алюминий, хотя его очертания биплана отдавали глубокой авиационной архаикой, ассоциирующейся с фанерой и парусиной. Самолет сделал круг над озером, приводнился на небольшую рябь, лихо проскользил двести метров и затем не спеша подрулил к каменному пирсу за кормой «Петербурга». Из двери на пирс выпрыгнул молодой парень, зачалил самолет, откинул трап, по которому тут же спустился грузный улыбающийся Дават, за ним вышел парень постарше.

– Разгружайте! – зычно выкрикнул Дават после непродолжительных объятий и рукопожатий.

Члены экспедиции и пилоты выстроились в конвейер, из дверей самолета на корму «Петербурга» один за другим поплыли ароматные ящики, многообещающе позвякивающие ящики – десятки ящиков с волнующим содержимым. Потом был пикник на поляне, потом банкет в кают-кампании, а наутро Сэнк спросил:

– Неужели не прокатите нас вдоль края ледника?!

– Мы бы рады, – сказал первый пилот, – да топлива в обрез на обратный путь.

– А если в трюме «Петербурга» найдется сто литров авиационного бензина? – спросил Сэнк.

Через час самолет вылетел на экскурсию. Сэнк, Стим, Алека и Инзор прилипли к иллюминаторам. Они увидели то, что никак не могли увидеть в наземных вылазках, – увидели всю картину. И ее главную деталь, скрытую от наземного наблюдателя, – обширную темную долину среди льда. Это была впадина четыре на пять километров, протаявшая метров на двести в глубину, – впадина, заваленная крупными исковерканными плодами человеческой деятельности, ледниковый Армагеддон. Повсюду бетонные торосы – плиты, балки, целые и переломанные, связанные железными лохмотьями, ощетинившиеся арматурой. Холмы, гряды бетонных обломков – оттаявшие, перемешанные с булыжником, торчащие из ледника. Повсюду железо! Искореженное, ржавое, страшное – обломки ферм, рельсы, сложенные каркасы зданий, сплющенные подъемные краны, опоры. Там и тут – машины, смятые, скрученные, спрессованные – легковые, грузовые. Все – темно-бурые от ржавчины, такие же вагоны, суда, строительная техника. Еще и еще – в каждом распадке, в каждой промоине, а сколько оставалось подо льдом! Куски кладки, кирпичное крошево, куски асфальта, столбы, провода… Сотни миллионов человеко-лет труда, вложенного когда-то в этот поверженный раздавленный хлам, вытаивали на свет божий после многотысячелетнего заточения.

Самолет сделал два широких круга над окрестностями. Огромная ржавая долина соединялась с внешним миром узким ущельем, прорезавшим ледник. По ущелью текла бурная мутная река, сливающаяся с чистыми потоками, текущими по поверхности серо-голубого льда. Дальше эта река через цепочку плесов и порогов соединялась со Средней Волгой – мирный ландшафт, успокаивающий после увиденного кошмара.

– Ну как тебе все великолепие, что дядя Сэнк живописал перед экспедицией? – спросила Мана, когда Алека спустилась на пирс с каменным лицом.

– Да так… – ответила Алека. – Жуть! Пробирает до кишок.

– Я тогда, год назад, совсем другое имел в виду, – сказал вышедший следом Сэнк. – Природу, а не это эпическое месиво. Если честно, я не был уверен, что мы вообще что-то найдем, не говоря уж о таком буреломе, – я вполне мог ошибиться лет на пятьдесят. Эта жуткая Железная долина, судя по всему, появилась недавно и протаяла очень быстро – темные железяки, оказавшиеся на поверхности, покрасили ржавчиной все вокруг и сами растопили лед – они отлично греются солнцем и проводят тепло. На аэрофотосъемке двадцатилетней давности никаких намеков на Железную долину нет. И вообще не видно никаких следов мегаполиса.

– Ты хоть снял панораму? – поинтересовалась Мана.

– Пять кассет отщелкал. Сейчас засяду проявлять и печатать, пока Дават не улетел. Такого еще никто не видел. Первый и последний раз в истории ледник выносит город такого размера. Лет тридцать назад все, что мы увидели, скрывалось подо льдом. С тех пор здесь не было никого, кроме, может быть, местных охотников. Краг был гораздо восточней – во времена его экспедиции тут уже кое-что торчало, он просто промахнулся. Это чистая случайность, что мы увидели остатки города первыми.

– Папа, а то, что именно ты все первым рассчитал, – тоже чистая случайность? – возразил Стим. – Мы же не наобум сюда приплыли!

– Да, но случайность в том, что никто из исследователей не появился здесь до нас за последние лет двадцать, – хоть наобум, хоть по наитию.

Сэнк заперся в тесной лаборатории в трюме, остальные, включая Давата с пилотами, девочек и Глоню, пошли в поход по моренным гривам, которые уже окрасились в теплые тона, в золотистые, сиреневые, красноватые оттенки, предвещающие конец короткого лета. Морошка, брусника, клюква – плевали все эти ягоды на близлежащий ледник! Они чувствовали себя замечательно в уютных распадках среди вереска и багульника под лучами высокого солнца и потому созрели. Одиннадцать человек паслись на южных склонах пологих грив, у берегов небольших прозрачных озер, не успевших превратиться в болота. А пасла их гордая Глоня, пребывая в статусе аборигена, принявшего неопытных гостей под свое покровительство.

Наутро из трюма «Петербурга» в самолет по конвейеру поплыли ящики, обложенные сухой травой, закутанные в ткань.

– Дават, доверяю тебе все ледниковое богатство с единственной просьбой: не забывать, чье оно, кем добыто.

– Само собой!

– Еще одна важная просьба. Все, что остается там, – Сэнк взмахнул рукой в сторону ледника, – достояние человечества. Но я бы хотел, чтобы человечество не успело массово ринуться за этим достоянием до конца следующего лета, пока мы тут работаем. Поэтому, давай наложим эмбарго на любую существенную информацию до конца марта. Такой задержки достаточно, чтобы на следующий сезон никто не успел снарядить сюда полновесную экспедицию. А на гидропланах пусть себе прилетают. Надеюсь, прогрессивное человечество простит нас за эту уловку.

– Годится, но что мне говорить журналистам, которые жилы из меня вытянут: как там экспедиция «Петербург» поживает?

– Так и скажи: хорошо поживает, питается свежими фруктами, пьет вино, роет лед, ищет артефакты, а карты раскроет чуть позже. Можешь показать наши фото и рассказать про Кану с Лемой и про Глоню обязательно. Вот тебе пакет с фотографиями, которые можешь публиковать хоть завтра. А вот пакет с фотографиями, которые можешь опубликовать 31 марта 966 года. Теперь по поводу книг. Можешь заняться реставрацией и переводом, но в подполье за семью замками. Любые публикации – по согласованию с нами. Годится?

– Само собой!

– Хорошо, Дават. Ну, счастливого пути! Будь здоров, береги себя!

– Счастливо, Сэнк! Удачи. Она уже у вас есть, пусть станет троекратной!

Самолет пошел в разгон на взлет сразу же, как отчалил от пирса и развернулся, быстро оторвался от воды и пошел на юго-восток, затихая и уменьшаясь. Минут через десять от него не осталось ничего – ни жужжания, ни соринки в небе.

– Чувствую, не очень-то ты доверяешь Давату, – сказала Мана.

– Вообще-то доверяю. Дават прекрасный порядочный человек. Но человек слаб. И больше всего человека ослабляют забрезжившие лучи славы. Кстати, две самые интригующие книги из белого списка я все-таки оставил. «Радостные и грустные итоги XXI века» для себя и «Откуда взялась Вселенная» для Стима.

– Чтобы читать их долгими зимними вечерами? Но как?

– Я не предусмотрел заранее, что нам придется реставрировать книги, но мы с Крамбом придумали, как обойтись подручными средствами. У нас есть три необходимых вещи: мощный фен, медная фольга и крахмал. Дуем на книгу холодным воздухом под ярким светом – лед испаряется, не переходя в жидкое состояние. Через некоторое время у нас несколько верхних страниц сухие. Затем самое трудное – осторожно отделяем верхнюю страницу и потихоньку вставляем между ней и следующей страницей лист фольги. Потом аккуратно смазываем верхнюю страницу клейстером, прессуем и сушим. Потом отделяем, дуем феном на следующую, и так далее. Уже пробовали на книге из черного списка – работает. Типографская краска жива! Потом Кола переводит. Потом зачитываем вслух перевод Колы, и долгие зимние вечера наполняются смыслом!