Не уймусь, не свихнусь, не оглохну - Николай Чиндяйкин

Спрашиваю себя честно: чего бы я хотел больше всего? И отвечаю — свободы (всякой) и возможности заниматься чистой наукой. Смешно, наверное, на рубеже 40-летия думать о «чистой науке». Смешно. А хочется больше всего. Сейчас запишу эти мысли и захлопну тетрадку, чтобы никто не узнал и сам об этом не думал бы, а то вот смотрю на артистов (это на наших-то хороших артистов) — и скучно делается. Ну что, думаю, — что и про что я буду им говорить, мизансцены выстраивать? показывать, как играть надо? мучить всякой ерундой постановочной (как мучили меня режиссеры)?.. И читаю у Бахтина о карнавале: «…в сущности, это — сама жизнь, но оформленная особым игровым образом».

18 июня 1985 г.

Думаю вот о чем: театр актерский и театр режиссерский. По-моему, это надуманная, искусственная и (извините за расхожий термин) формальная проблема. Театр всегда был, есть и будет актерским. Это положение в основе, в природе, в биологической структуре театра. Что, собственно, мы начали называть театром режиссерским? Спектакли повышенной постановочной культуры, мощного пластического освоения пространства, выросшего знакового уровня сцены, т. е. обогащенной семиотики представления и т. д. и т. д. Но это только одно из многих и многих лиц театра как он есть! В центре, в магнитном поле, в ядре этой структуры (театра) всегда и везде — один, единый и неделимый хозяин, живой Актер! Плохой ли, хороший, это уж как Бог даст, но только — он. «Режиссерский» — грубейшее деление Целого. Даже нет! Наивная претензия на одностороннюю самоценность одной из частей — важной, серьезной, но… не конечной и совсем не самостоятельной (это последнее очевидно).

Итак, так называемый режиссерский (или, скромнее, семиотический усложненный) театр — одно из лиц Театра, отнюдь не главное, а одно из лиц, очередное в собственном историческом процессе развития. Живой же актер — суть театра и потому категория вневременная — постоянная, почти адекватная самому понятию — театр.

Милые мои, с этим надо считаться… с этим придется считаться… от этого никуда не денешься… Впрочем… как и от самого Театра.

2! июня 1985 г. Вильнюс

Прилетел вчера утром. Летели вместе с Сашей В. Я сразу в институт. Сессия началась 4-го, значит, опоздал на 2 дня, но это не страшно.

Мих. Мих. очень высоко говорил о моей письменной курсовой работе. Говорил, что читали ее на кафедре и сказали, что диссертации пишут хуже, это меня взбодрило, а то что-то совсем зачах в последнее время. Настроение какое-то скучноватое.

4 августа 1985 г. Москва

Танюша вчера вернулась из поездки. Все в порядке. Поездкой довольна, много всяких наблюдений, и вообще видно, что настроение хорошее. Приехала она рано утром, так целый день слонялись по дому, она все рассказывала, как было, готовили что-то вкусное (она привезла мясо), и день прошел. Работать, конечно, уже не пришлось.

Привезла много хороших книжек. Тоже целый день рассматривали. Книжки замечательные: проза Сарояна, воспоминания Д. Н. Журавлева, Каверина, Ильиной и проч. Совершенно чудесная монография И. Н. Соловьевой о К. С. Станиславском, удивительный альбом с прелестными фотографиями, я млею от радости. Да, о Блоке чудесная… Ну и другие.

А сегодня новый день. Льет дождь.

8 августа 1985 г.

Сижу над курсовой по режиссуре. Пишется с трудом, но интересно. В основном время уходит на сам процесс писания и, главное, «формулирование». Вопрос знаю уже досконально и могу говорить о нем легко и, кажется, убедительно, но, опять же, изложение на бумаге — больное место.

Пишу о «зерне» спектакля, образе спектакля, стиле, мере условности и разбор пьесы.

Уходит на это целый день с утра и до ночи. Выхожу погулять ненадолго вечером, а утром бегаю, хотя погода жуть — дожди (для моего писания — это, конечно, хорошо).

От Насти получил телеграмму из Москвы (!): «Вышли денег как можно скорее». Выслал. Позвонил ей вчера (она у Горбенко). Поговорили. Мычит. Толком ничего не объяснила, обещала сразу же обо всем написать. Я расстроен. Сильно расстроен.

14 августа 1985 г.

Контрольную по режиссуре закончил. Получилось, кажется, ничего… Но удовлетворения нет никакого. Я бы еще писал и писал. Все видятся «общие слова», «общие места». Если бы время не поджимало… а конец совсем скомкал. Позвонили из горкома, хотели запрячь в одно дело на Зеленом острове, в связи с ожидающимся приездом генерального секретаря. Я стал торопиться, дописывать лишь бы как.

Настроение плохое. Казалось бы, отпуск, лето, дома… О чем еще мечтать, сиди, занимайся только своими делами! Нет, нет и нет! Каждый божий день какая-то суета, какие-то дела неотложные, встречи необходимые, хождения, смотрения, покупки и т. д. Просто оборзел от всего этого!

Еще расстраиваюсь, что ничего нет из дома, от мамы. Ни письма, ни телеграммы! Что они молчат?

20 августа 1985 г.

«Нашлась» моя дочка. 12-го получил от нее телеграмму из Москвы, вышли, мол, денег; поговорили с нею по телефону, а теперь вот получили от нее письма (я и Таня). Пишет просто, бойко. Толком, правда, так и не объяснила: поступала она в этом году или не пыталась? Кажется, будет работать в ТЮЗе, пока… Как бы так научиться жить без претензий и требований — это я к себе. Я ведь ее так давно не видел, не говорил с нею, что я могу знать? Какая она сейчас, о чем думает, как представляет себе всю эту штуковину — жизнь?

Вчера говорил по телефону с мамой — удалось соединиться с Перевальском (с соседями). Чувствую свою вину, что все так сложилось этим летом… Но, дай Бог, они все-таки приедут с папой. Так надеюсь на это. Плохо на душе. Неспокойно. Я ведь уже взял билет, чтобы лететь 4-го, а вот сегодня сдал. Может, все-таки приедут. Эти чертовы расстояния! Сколько проблем.

Немного болею. Спина. Лежал два дня. Сегодня получше.

Читаю Рим и Грецию — конспектирую. Вообще работа идет медленно. Начинал довольно сосредоточенно, а теперь никаких сил нет упереться покруче. Все время думаю о курсовой по режиссуре. Начинает казаться, что ерунду написал. Да, все это ужасно — вся эта «игра с несуществующими предметами». Во всяком случае, в моем возрасте. А так… пустоцвет. Лет в 20–25 этим заниматься, наверное, еще можно, даже полезно, может быть.

2 сентября 1985 г.

Сегодня проводили маму и папу, они погостили у нас (с 14-го) эти дни, и это счастье. Я несказанно рад был, когда получили телеграмму о их решении приехать. И как хорошо было. Милые мои, милые! Плохой я сын, конечно, и внимания, и времени, и души не отдаю столько, сколько нужно и сколько бы мне хотелось… Странно, но даже веду себя как-то глупо. Какая-то несообразность, нестройность между желаниями, чувствами моими и тем, что и как делаю, как говорю с ними, как общаюсь, хотя всеми силами пытаюсь себя обровнять. Невысокость человеческая, очевидно, сильнее всего в человеке (во мне т. е.), необразованность, «не в смысле образования», а в смысле гармонии, цельности, единства желаний и поступков.