Детдом - Екатерина Мурашова

И такой у него вид, честно-беспомощный, что их просто с места срывает этим вопросом и весь зал в едином экстазе, но не ревет, как у всех этих, а – выдыхает, если вы понимаете, о чем я: «Откуда я знал, что дарить ей буду конфеты в полосочку поперек?» И вдруг, наперекор их обычаям – на сцене светло, и везде цветы. Говорят, это какая-то известная женщина-дизайнер для них сделала. И дождь, наверное, тоже она. Получилось – здорово, не вульгарно, как обычно на эстраде бывает, а как будто бы во сне. Все остается – названным и неназванным, познанным и непознанным одновременно. И девочки поклонницы лезут на сцену, несут еще цветы, а мальчик достает откуда-то газетный кулек и угощает их. Вы понимаете, конечно, чем? Конечно, конфетами в полосочку поперек. А девочка на свету, в белом мокром платье, босая, вдруг оказывается еще более загадочной, чем в их шизофрениковских сумерках, и такой пронзительно-желанной и недостижимой одновременно, что просто дух захватывает…

На фоне экзальтации рассказчика голос из полумрака прозвучал пыльный и скучный:

– Что ж, по всей видимости, вы правы: они действительно обретают свое лицо. И если мы хотим чего-то в этом деле добиться, пора действовать решительно и неотложно.

– Может ли это быть?! Может ли такое совпадение… Какое совпадение, идиот маловерный! Забыл ли, в чьей все руке?! Забыл, какое тебе служение по просьбе твоей, по милости изреченной Творцом отпущено? Благодарю, благодарю, сто тысяч раз благодарю Тебя! Прости, что не по уставу, но ведь зато от чистого сердца, а это, доподлинно знаю, всегда зачтется. Вот и не верь после этого в Божий промысел, в прямое даже руководство, которое вроде бы каноном и отрицается. Что ему, зачем ему какие-то там певцы-музыканты, пусть даже и расхваленные знакомыми за непохожесть на всю эту жестяную, дребезжащую и громыхающую как трамвай на стыках молодежную культуру. Душа, избалованная с собственной греховной молодости, просит музыки – так иди в храм, помолись, певчих послушай или уж, если неймется, ступай в консерваторию с филармонией. Нет, пошел на этот концерт… Рукой, мозгом, телом единым – кто двигал? Даже жутковато как-то, как вспомнишь, подумаешь… Неужто до сих пор сомневался, маловерный?! Стыд! Стыд! Прости меня, Господи! Узнал сразу, но трудно было поверить. Мелькнул раз, другой, с кем, с чем спутаешь его походку, движения дикого зверя. Вырос, конечно, заматерел, но не очень-то и изменился. Загар для северной весны странный. Неужели ходит в эти… как их называют-то, прости, Господи? Хотя, нет, наверное, приехал откуда-то. Не было же его здесь, не было много лет. Сколько? Даже подумать, вспомнить… С тех пор как потерял мальчишку из виду, что-то делал, жил, утруждался, как сказал бы покойный старичок-священник с Белого моря, но ничего и сравнить нельзя… Ждал? Ждал, конечно, теперь-то можно признаться. И вот! На таких тусовках, как они говорят, все всех знают. Друзья, родители, знакомые, родственники… Выбрал девчонку постарше, спросил: «Вот этот, сейчас из-за кулис выходил, вместе с ними кланялся – он им кто?» – Девчонка проморгалась на рясу, ковырнула от удивления в курносой сопелке, однако, ответила вежливо: «Разве вы не в курсах? Это же их новый хореограф, блин! Американец и вообще полный отпад! Видали, как у них класс поднялся? Я лично от „конфеток“ прямо кончаю! Теперь точно все в шоколаде будет, и международное турне, как у „Татушек“. Только „Детдом“ здорово прикольнее. Вы в курсах?» – Он кивнул, поблагодарил, и уже знал наверняка: теперь он больше не сойдет с пути. И все будет так, как промыслил Господь.

Походка юноши напоминала о пингвинах, дрессированных тюленях, клоунах – в общем, об арене цирка. Лицо не нарушало сложившегося от походки впечатления. Нос картошкой, румянец, светлые стоящие торчком прямые волосы, толстая, оттопыренная нижняя губа. Слегка помятый вид и выражение сдерживаемого удивления, как будто бы человек только что проснулся и не окончательно отдал себе отчет в том, где он находится.

В данный момент молодой человек находился в церкви, а еще точнее – в соборе Александро-Невской лавры. Купив в лавке целый пучок тонких коричневых свечей, он пошел вдоль стены, старательно зажигая и вставляя свечи возле икон. При этом прилежно крестился и шевелил губами, повторяя шепотом: «рабу Божьему Александру за здравие и освобождение, рабу Божьему Валерию за упокой, рабе Божьей Валентине за здравие и выздоровление от недугов, рабе Божьей Оксане…»

Когда свечи закончились, юноша низко поклонился куда-то в сторону алтаря и еще несколько раз перекрестился, повторяя вслух какие-то довольно бессвязные обрывки молитв.

Он пробыл в церкви довольно долго и несколько раз на протяжении этого времени к нему пытались обратиться, преимущественно немолодые женщины с блеклыми просвирными лицами. Он шарахался в сторону и ничего не отвечал. Женщины поджимали губы и качали покрытыми платками головами.

Говорить он не умел и не любил. Говорить в церкви с кем-нибудь, кроме Бога, казалось ему почти кощунством, хотя он и не знал самого этого слова. Когда к ним в интернат приходил толстый священник в черной рясе и с рыжей бородой, многие нервно-больные дети испугались его и прятались по углам. Но юноша, который был тогда ребенком, почему-то совсем не испугался, а наоборот – священник ему понравился и показался очень красивым. У священника была ухоженная и мягкая, как мочалка, борода, белые пухлые пальцы, большие прозрачные и розовые уши, а поверх рясы висел золотой красивый крест, который он почему-то сначала принял за ключ, отпирающий сундук с сокровищами. Священник рассказывал, а он и еще некоторые дети, которые не боялись, с удовольствием слушали его, и смотрели картинки в книге. А потом его крестили, и сказали, что Бог всегда с ним и никогда его не оставит. Ему это в целом понравилось, но вообще-то он никогда не чувствовал себя особенно одиноким. Всегда рядом кто-то был и иногда хотелось от них уйти и спрятаться. Тогда он просто ложился там, где стоял, и закрывал глаза. Наверное, Бог присутствовал и при этом тоже, но с закрытыми глазами Его не было видно, и Он ему, в общем-то, не мешал. Уже потом другой священник, весьма похожий на первого, объяснил ему, что нужно делать, чтобы Бог мог тебе помочь. И он очень этому обрадовался, потому что вообще-то редко понимал какие-нибудь объяснения, хоть в школе, хоть еще где, а это оказалось довольно просто и понятно. С тех пор он регулярно ходил в церковь и крестился, молился, и ставил свечи, и даже выучил символ веры и еще три по половинке молитвы. Ему очень нравилось, как в церкви поют, и как там пахнет. Больше всего он любил стоять там, в каком-нибудь темном уголке, и молчать. В эти минуты ему даже казалось, что он счастлив…