Блаженные времена, хрупкий мир - Роберт Менассе

Матч, по поводу которого в газетах заранее раздувались страсти, встреча двух футбольных клубов — «Сан-Паулу» и «Коринфцев»: Лео был на нем. Вдобавок ко всему он был участником жарких дискуссий в маленьком баре в Пасаэмбу, около стадиона. Когда забивали решающий гол, кипятились одни, был явный офсайд, impedido. Судья на поле — предатель, судья на линии подкуплен, impedido — выкрикивали все. Хотелось бы еще разок посмотреть, сказал кто-то, где находился форвард, когда давали пас… — то-то и оно, завопил другой, impedido, impedido. Лео пил пиво и удивлялся, он не понимал, в чем проблема. Он знал слово impedido только в значении «перекрытый» — улица может быть impedido — или в значении «труднодостижимый», «занятой», когда говорят о человеке, если кого-то приглашают в гости, он может, извиняясь, сказать, что в это время, к сожалению, impedido. Эй, доктор, что вы несете, крикнул кто-то. Большинство было явно за impedido. Сомнений нет, сказал Лео, impedido.

К его великому удивлению, именно этот вопрос стал предметом обсуждения на следующий день на страницах газет. Я собственными глазами видел, сказал Лео, покупая в падарии хлеб, — ясно, impedido.

Однажды вечером, который Лео проводил дома в состоянии беспросветной апатии, он вспомнил вдруг спор с Юдифью о жизни. Жизнь, говорил он тогда, — это напрасная суета по поводу того, что и так произойдет. Существенным является дело, и его он хочет противопоставить жизни, так он тогда сказал. Лео заплакал, подумав об этом. Он был, конечно, слегка пьян, и алкоголь сделал его плаксивым. Куда ни глянь, никакого дела нет. На дело он не способен. Но мало этого. Теперь он полностью растворился в суете повседневных внешних событий, и все-таки не жил. Даже этого не было. Не было жизни. Лео поправился на несколько килограммов. Пополнел. Не от еды. Горячую пищу он ел только в гостях. Сам же был аскетичен, как никогда. Один-два бутерброда, не более, если он дома вдруг начинал ощущать голод. Дело было в алкоголе. Он пил слишком много пива и водки. Ему хотелось себя оглушить. Он не мог перенести, что ничего не делает, снует туда-сюда, и каждый раз не знает, куда ему себя деть. В шалопаи я не гожусь, думал он не без кокетства. Неотступные мысли о водке. Да как бы он смог без нее, без водки, заснуть ночью. Алкоголь сказался на полноте бедер и живота. Да и лицо округлилось, казалось, голова у него сделалась больше. Скоро начнут думать, что у него водянка. Теперь Лео было противно смотреть на себя в зеркало. Это был не он. Это был совсем не тот человек, которого он видел, когда пытался рассмотреть себя без зеркала. Смахивает на кеглю. Огромный череп, узкие слабые плечи, а ниже широкие бедра и живот. По бокам тоненькие ручки с нежными пальцами. Просто смех. Ему надо было изменить свою жизнь, раз это была уже не жизнь. Каждый день, или почти каждый день он себе это говорил. Ты должен изменить свою жизнь. Работать. Неделю за неделей он говорил себе это. Дядюшка Зе интересовался тем, как продвигается работа. На новой качественной ступени, отвечал Лео, теперь он по-настоящему слился со своим предметом. Что бы он ни делал, он думает только о своей работе.

В один прекрасный день ощущение скуки и отвращения к самому себе и отчаяние из-за той безбрежной апатии, которая его поглотила, сделалось так велико, что он приступил-таки к работе.

Конечно, не по-настоящему. Ни один человек, который пишет нечто действительно важное, не садится сразу к письменному столу.

Лео привез с собой в Бразилию слишком мало научной литературы. Ему не хватало очень многих книг, чтобы сделать свою работу осмысленной. И он не жалел ни времени, ни усилий, чтобы раздобыть теперь эти книги. Наконец-то у него появилось дело. Начались поездки по всему городу. В университетскую библиотеку. В библиотеку Института философии. В библиотеку Института германистики. В немецкий книжный магазин в Сан-Паулу. Он побывал даже у профессора Жорже. Вечером, добравшись до дома, он был слишком измотан, чтобы еще и читать те книги, которые удалось достать. И, наконец, исчерпав уже все возможности в надежде отыскать в Сан-Паулу литературу о Гегеле, он, утратив всякий запал, сел у себя дома перед этой горой книг — когда же он все это прочитает? Он читал романы. Или ходил в кино. Ему нужно было подождать, когда придут те книги, которые он заказал в немецком магазине. Но все оставалось по-прежнему. Тут уж ничего не попишешь. И неважно, что он делал и чего не делал. Читал он что-нибудь или не читал. Сплошные отвлекающие маневры. Визиты к Левингеру. Водка, сон. Все оставалось по-прежнему. Все шло по неписаным законам жизни. Он не мог придумать для нее новые законы, он не мог предписать их даже себе самому. Работал он или не работал — это ничего не меняло. Один человек когда-то все продумал, написал и изменил мир. С тех пор прошло много лет. Возможности такого способа воздействия средствами мышления явно давно исчерпаны. Иначе все толкователи, исследователи и интерпретаторы этой философии до сих пор могли бы оказывать влияние, воздействовать, их значение признавалось бы всеми. Десятки и сотни людей уже брались за интерпретацию этого произведения, всю свою жизнь посвятили изучению сути этого произведения и его толкованию, они жизнь положили на доказательство того, что оно по-прежнему актуально. Лео рассматривал толстые книги на своем столе. Что они изменили? Ничего. На что они повлияли? Ни на что. Они даже не могут побудить меня их прочитать. А сколько таких, кто работал годами, а я даже не знаю их работ? На что повлияли они своим многолетним усердным трудом? Ни на что, их имена мне неизвестны, и даже место профессора в Институте философии им это зачастую не помогло получить. Со временем Лео стало ясно, что та отличная от прочих книга, которую он искал, не существует, это и есть та самая книга, которую он хотел написать. Поскольку он ее еще не написал, то и найти не мог. А найти он ее хотел, чтобы не пришлось писать самому. Однако не найдя ее, он не мог писать сам.

Надо это учесть, думал Лео. Я больше не хочу писать эту работу. Что-то изменилось, что-то надорвалось во мне самом. Мне нужно освободиться от этого намерения, только тогда я смогу разобраться в том, чего я действительно хочу. С Гегелем, видимо, покончено. Раз и навсегда.

И вновь несколько дней подряд у него было много дел. Книги нужно было вернуть. В университетскую библиотеку. В институтские библиотеки. Профессору Жорже. Отменить заказы, которые он оставил в немецком книжном магазине. Правда, он согласился выкупить те книги, которые ему уже выслали из Германии. Кроме того, ему пришлось накупить гору беллетристики, чтобы как-то уладить отношения с продавщицей книжного магазина. Он купил даже роман Понтоппидана[16] «Счастливый Ганс», самый лежалый товар в немецком книжном магазине: единственную книгу, которая сохранилась здесь еще со времен основания магазина и до сих пор не была распродана. По этому поводу возник не совсем формальный разговор, который привел к тому, что он пригласил продавщицу поужинать вместе. Впервые он не говорил женщине, с которой проводил время, что он пишет работу о Гегеле. На вопрос, «чем он в жизни вообще занимается», Лео сказал, что он маклер по продаже земельных участков. И с удивлением убедился в том, что сильно выиграл от этого в глазах продавщицы. Во всяком случае, именно этим он объяснял все то, что в этот вечер произошло с такой легкостью.

Тереза, девушка из книжного магазина, не понимала всех этих «вечных студентов». Что человеку в жизни нужно? говорила она, ведь нужен только мир и спокойствие. А что делают студенты? Они разрушают и мир, и спокойствие. У них есть возможность учиться, говорила она, но они не учатся. Они только бузят. Ты читал, спросила она, что они устроили в университете в Бразилии? Я этого не понимаю. Лео соглашался с ней. Он устал. Все абсолютно просто. Такова жизнь. Ты соглашаешься с мнением другого, и ты прав. Юрисдикция по неписаным законам, по которым все люди, после того как они согласятся друг с другом, начинают просто любить, Лео не знал почему, но это было так. С двенадцати лет ей пришлось работать, сказала Тереза, она работала всегда. А эти студенты — они ведь не хотят ни работать, ни учиться. Если бы у меня была возможность учиться, я бы не пошла на демонстрацию, что мне там, на улице, делать? Ты совершенно права, сказал Лео. А ты-то сам это понимаешь? спросила Тереза. Нет, сказал Лео, тоже не понимаю.

За завтраком их взаимопониманию пришел конец. Она читала газету и, перелистывая ее, поглядывала на Лео, усталым, почему-то разочарованным взглядом. Или же ее взгляд только казался таким? С чего бы ей быть разочарованной? Всякий раз, когда Лео казалось, что он сейчас наверняка должен что-то сказать, Тереза опять пряталась за газету. Лео раздражало, что она читала газету. Не потому, что он с большим удовольствием поговорил бы с ней. Он предпочел бы сам сейчас читать газету. Он давно привык завтракать с газетой в руках. Но сегодня он этого делать не решился, потому что завтракал с Терезой. Ему казалось, что он должен пообщаться с ней. А она просто-напросто взяла газету и принялась читать. И вдруг воскликнула: Вот, посмотри, ах вот оно что, значит, маклер по продаже земли, ты лгал, ты знаменитый пророк, вот оно что. В газете была большая статья, посвященная Лео, с фотографией, под которой было написано «Из архива», она уже появлялась раньше в этой газете: Лео делает доклад в кругу салонных гостей Левингера. В статье сообщалось, что Лео в присутствии многочисленных свидетелей, среди которых был и автор статьи, предсказал события этого, 1968 года, студенческие беспорядки в Париже, Берлине и Бразилии, прямо в точку попал. Даже центры этих исторических событий, «Париж, Берлин и места событий в Бразилии названы в моем конспекте, сделанном со слов Лео Зингера несколько месяцев назад, совершенно безошибочно», писал автор этой статьи. И выведены они на основе гегелевской диалектики истории. Логически, методом дедукции. Профессор Жорже Абютре, который тоже был свидетелем: «Гегельянца этим не удивишь». Возникает вопрос: а может быть, гегелевская философия истории не только обладает ошеломляющей актуальностью, но и позволяет сделать прогнозы на будущее, которые… и т. д., и т. п.