Любовные секреты - Монетт Камингз

— Напрашиваетесь на комплименты, Тереза? — спросил он с улыбкой тем же поддразнивающим тоном, что и раньше. Он понял приглашение, но здесь было не время и не место отвечать на него, о чем ей было хорошо известно, иначе она бы так не говорила. Тереза Эстергази была добрым другом, и не более. — Вам, моя дорогая, вовсе незачем предпринимать для этого такие отчаянные усилия. Вы же знаете, что для меня вы всегда молоды.

Хотя Эстергази была действительно не столь падка на комплименты мужчин, как Салли Джерси и некоторые другие леди, Джонатан Мюррей знал, что, как и остальные патронессы и как большинство молодых и больше уже не молодых леди, она обожала, когда ей делали комплименты по поводу неувядающей молодости.

Она была действительно на несколько лет моложе остальных патронесс, но все же старше большинства молодых леди которые присутствовали здесь в этот вечер. И на много лет опытнее, чем большинство из них когда-нибудь станет, в этом капитан был уверен.

Она рассмеялась и слегка похлопала его веером по щеке.

— Вы сегодня не танцуете? — спросила она. — Помнится, все офицеры Веллингтона считаются прекрасными танцорами. Некоторые, по слухам, танцуют лучше, чем сражаются, но к вам, Джонатан, это, разумеется, не относится. Вы прекрасно делаете все, за что беретесь, не так ли?

Джонатан покачал головой.

— В прошлом, возможно, но, боюсь, пройдет еще немало времени, прежде чем я рискну вновь ступить на пол танцевального зала. Особенно на столь неровный, как здесь. Почему ни одна из вас, устроительниц, не возьмет на себя труд удостовериться, что он как следует почищен? Такая малость значительно добавила бы удовольствия тем, кто сюда приходит.

— Не глупите, Джонатан. Вы же знаете, что мы устраиваем здесь балы вовсе не для удовольствия этих молодых особ, а для того, чтобы дать им шанс покрасоваться перед восхищенными джентльменами. Они-то не станут говорить, что пол шершавый или что кексы зачерствели.

— Я это прекрасно знаю, как и всякий в свете. Кроме, может быть, сегодняшних зеленых созданий. Нигде в Лондоне нет больше такого плохого пола, как здесь, и такого скудного угощения, какое вы нам предлагаете. И тем не менее, все осаждают ваши двери.

— И всегда будут, потому что исключение из приглашенных к Олмаку означает конец надеждам молодой леди или джентльмена.

— К сожалению, это верно. Мне порой кажется, что у вас, патронесс, оказалось слишком много власти. Вы же знаете утверждение, что абсолютная власть развращает.

— Вы полагаете, что мы развращены? — игривым тоном спросила она, но он увидел подозрительный блеск в ее глазах. Она не возражала бы, если бы он назвал ее «безнравственной»: за этим словом скрывались разные возможности. Но «развращенная» — это дело другое, и достаточно неприятное.

— Ни в коем случае! — с чувством воскликнул он, потому что, какова бы ни была частная жизнь патронесс, а Джонатан был уверен, что некоторые из них не выдержали бы пристального рассмотрения, — патронессы Олмака были общепризнанными арбитрами социального поведения света и тем самым всего Лондона. Как бы пренебрежительно он ни отзывался об этом зале, но желания быть от него отлученным у него вовсе не было.

— Это всего лишь размышления о нашем времени, — пояснил он, — и о его нравах, а не предупреждение. Однако, возвращаясь к предмету, который мы до того обсуждали, а именно о ваших полах, если я сейчас споткнусь в танце, то могу не только смутить любую партнершу, но еще и далее отсрочить свое выздоровление, а смею вас заверить, что я с нетерпением ожидаю разрешения вернуться в армию.

— Да, но есть ведь и другие способы поразвлечься, даже в нашем узком кругу. Вы со мной не согласны, mon cher, Джонатан?

Прекрасно владея несколькими языками, Тереза Эстергази часто говорила, что немецкий — это язык политики, английский — деловой и только французский годится в качестве языка любви. Даже для такого легкого флирта, как сейчас.

— А учитывая, чего вы можете добиться, стоит вам протянуть руку, в самом ли деле вам так не терпится покинуть Лондон ради поля брани?

— Ничто не смогло бы задержать меня тут хоть на день, если б меня сочли достаточно здоровым, чтобы уехать отсюда. Назавтра же можно было бы найти меня на пути в Испанию.

Его заявление было произнесено так горячо, что веер княгини превратился в оружие и уперся ему в грудь.

— Мне кажется, вы слишком бурно возражаете, mon mechant[16] Джонатан. А как насчет этой маленькой Дрейк?

— Вы, видимо, говорите о кузине Люси? — изобразил он непонимание. — Которой вы дали приглашение? Могу вам сказать, что… — Но он не мог сказать того, что было у него в мыслях.

Если бы он хоть что-нибудь сказал о вылазках Миранды, это поставило бы крест на светском сезоне Люси. И могло также навлечь гнев княгини Эстергази на леди Смолвуд, так как это в ее обществе она впервые увидела Миранду.

Эстергази подумала бы, что они злоупотребили ее добротой, чтобы заполучить право для Миранды посетить зал Олмака, и никогда не простила бы им того, что ею просто манипулировали. Ради тех, кто ни в чем дурном не повинен, ему придется продолжать притворяться, что он совсем ничего не знает о занятиях этой негодницы.

— Ну так я могу вам сообщить, mon cher, что эта леди совсем не так безразлична к вам, как вы, кажется, считаете. На самом деле она явно испытывает к вам tendresse[17].

— Дрейк, — возмущенно воскликнул он. — Да она меня на дух не… то есть, она чрезвычайно неприязненно ко мне относится.

Княгиня весело рассмеялась.

— А я-то считала вас знатоком в подобных делах. Поверьте мне, если вы правильно распорядитесь картами, что у вас на руках, она падет к вам в объятия. Dites-moi[18], неужели вы еще не делали шагов в этом направлении? Я думала, что у вас ранение в ногу, а не… в голову.

Она снова рассмеялась, потрепала его по щеке и зашагала по залу, обмениваясь on-dits[19] с некоторыми из присутствующих леди. Джонатан подумал, уж не рассказывает ли она им то же, что сейчас говорила ему, не смеются ли они над ним за то, что он утратил свое умение обходиться с прекрасным полом.

Распространение такой сплетни (хотя бы для того, чтобы посмотреть, как леди начнут бурно протестовать, опровергая это) вполне соответствовало бы ее ехидному чувству юмора.

Но глядя, как Миранда порхает от одного нетерпеливого партнера к другому, он задумчиво наморщил лоб. А что, если княгиня права, утверждая, что у этой вертихвостки есть к нему какое-то чувство? Кроме той сильной неприязни, о которой он сказал княгине? Может, он и вправду мог бы уже давно завлечь ее в свои сети, если б только сообразил быть с ней любезным, вместо того, чтобы сообщать, что он на самом деле чувствует насчет ее недостойного поведения?