Сторона защиты. Правдивые истории о советских адвокатах - Никита Александрович Филатов

копеечной разницы, однако чистая прибыль его достигала от нескольких сотен до нескольких тысяч рублей…

Уголовное дело в отношении его и еще семерых человек возбудили по спекуляции.

Разумеется, никто по действующему УПК РСФСР не допустил бы адвоката к обвиняемому на стадии предварительного следствия. Скупка с целью перепродажи считалась доказанной. Спекуляция в виде промысла, то есть незаконное систематическое извлечение прибыли в крупном размере — тоже. Однако адвокату Ровенской и ее коллегам удалось тогда неким образом убедить суд, что состава преступления в действиях обвиняемых нет, потому что бутылки сдавались в приемные пункты по цене, которая была ниже государственной! Честно говоря, самой Софье Михайловне этот довод казался сомнительным, но, к ее удивлению, из суда уголовное дело под каким-то предлогом завернули обратно, а потом и вовсе без шума спустили на тормозах…

Теперь вот, видимо, Борис Маркович занимался дешевыми украшениями, удовлетворяя потребности населения за счет порошковой пластмассы, сэкономленной или просто украденной на каком-нибудь государственном производстве.

— Там серьезные… Понимаете? Очень серьезные люди имеют свой интерес.

Это тоже было понятно.

— Музыка не помешает? — поинтересовался возникший у столика администратор.

Борис Маркович, Дятлов и Ровенская повернулись к небольшой эстраде в углу зала, где начал занимать свои места небольшой ресторанный оркестр. Вокалистка должна была по традиции выйти к публике только через какое-то время, но пианист уже сидел за инструментом и по памяти наигрывал какую-то новую популярную тему — кажется, “The Lady in Red” Криса де Бурга.

— Только негромко… да, что-нибудь вроде этого, — разрешил Борис Маркович, но спохватился: — Не возражаете, Софья Михайловна?

— Я скоро ухожу, — напомнила ему собеседница.

— Да, конечно, простите…

Освещенный огромными люстрами зал ресторана постепенно заполняли посетители, так что свободных столиков уже почти не осталось. Публика приходила сюда по вечерам, в основном постоянная и привычная, но попадались и люди случайные — командировочные откуда-то с Севера, моряки после дальнего плавания или офицеры-«афганцы», которые много пили и постоянно заказывали песни Александра Розенбаума. Или вот еще сегодня заглянул поужинать очень известный актер театра и кино, с которым Борис Маркович раскланялся еще при входе…

Вообще, как известно, рядовой советский гражданин попадал в заведения такого рода очень редко, да и то по большей части в организованном порядке — по каким-то торжественным случаям, вроде свадьбы или банкета по поводу юбилея начальника на работе. Потому что, во-первых, посещение ресторана оказывалось весьма дорогим удовольствием. Во-вторых, в приличный ресторан все равно было почти невозможно попасть. И, что самое главное, рестораны считались в общественном мнении очень сомнительными местами, где собираются уголовники и торгаши и где тебя непременно побьют, обсчитают или отравят какой-нибудь гадостью…

— Суд, прокуратура, следователи, — неожиданно заявил Борис Маркович, когда мужчинам подали горячее, — это все термины, краденные из европейского и американского обихода, и они совершенно не подходят к советской судебной системе. Будет понятнее, если советскую юстицию назовут кухней и лакейской. Прокуроры и следователи, как повара, крошат, рубят, пропускают через мясорубку и жарят, а судьи, как лакеи, подают на судейский стол для общественного питания омерзительные блюда с отвратительным гарниром…

Софья Михайловна нечто подобное уже где-то слышала или читала. Она и сама была, в общем, согласна с такими оценками, если и не по форме, то по содержанию.

— Я отойду на минуточку, — очень вовремя извинился, вставая из-за стола, молодой человек.

— Валяй, — разрешил ему Борис Маркович.

— А чем в нашей стране занимаются адвокаты, уважаемая Софья Михайловна? Я имею в виду — настоящие адвокаты, вроде вас? Они изо дня в день доказывают в суде, что еще существуют какие-то моральные принципы, идеи справедливости, ссылаются на законы, на прекрасную нашу брежневскую конституцию, на решения Верховного Суда… Одним словом, рассыпают бисер ораторского искусства перед этими свиньями.

— Ну так что же в этом плохого? — пожала плечами Софья Ровенская.

— Да вы только представьте себе на минуточку, если вдруг все переменится? Ведь на тех, кто честно делал свое дело при советской власти, пожалуй, посмотрят косо. Представляете, дорогая моя, сколько выиграли после революции коммунисты на честности интеллигенции, которую они заставили на себя работать, а затем расстреляли? Все эти офицеры, инженеры, доктора, агрономы в силу своей духовной порядочности работали добросовестно и укрепляли этим советскую власть…

Отодвинув от себя по скатерти чашку из-под кофе, адвокат Софья Ровенская посмотрела на маленькие золотые часики, украшавшие ее запястье.

— Уже торопитесь?

— Да нет. Минут пятнадцать есть еще.

Мужчине адвокату хорошо, особенно если он женат. Пришел со встречи или из тюрьмы домой, разделся, поел чего-нибудь домашнего и сиди себе, сочиняй бумаги, работай в свое удовольствие, пока по телевизору футбол не начнется или кино про милицию. А вот женщине, например, перед прениями в суде надо не только приличное выступление подготовить, но еще себя в порядок привести, трусы и кофточки там всякие постирать, обед на завтра приготовить…

— Меня скоро посадят.

— С чего вы это взяли, Борис Маркович?

— Точно знаю. Контора мной уже четвертый месяц занимается.

— Контора? — на всякий случай уточнила собеседница. — То есть КГБ?

— Контора глубокого бурения, — кивнул Борис Маркович. Так «деловые» люди называли иногда между собой Комитет государственной безопасности.

И тут Софья Михайловна окончательно поняла, что ее собеседник не шутит:

— Почему тогда не уезжаете?

— Куда?

— В Израиль, например…

— Нет, раньше надо было думать. А теперь уже не выпустят. — Борис Маркович одним глотком допил остатки коньяка из бокала.

Он всегда делал ставки по-крупному, но на этот раз, кажется, проиграл.

Потому что не следовало связываться с антиквариатом. И особенно после того, как посадили Михаила Монастырского, а многие замечательные художники, ювелиры и камнерезы, которые были заняты в его подпольном производстве, оказались не только без приличного заработка и без интересной работы, хотя долгое время отличить их изделия от подлинных шедевров Фаберже не могли порой даже ведущие эксперты мира…

Вот тогда у Бориса Марковича появились желание и возможность заполнить образовавшуюся пустоту. На украшения «музейного» уровня от Фаберже или от Карла Болина, на заграничные аукционы или богатых коллекционеров он, конечно же, не посягал. Он нашел себе совершенно иной рынок сбыта. Дело в том, что с начала семидесятых в среде партийной и государственной номенклатуры, у жен работников торговли и представительниц так называемой творческой интеллигенции стало модно и безопасно отыскивать у себя дворянские корни. И желательно было при случае продемонстрировать знакомым из своего круга какие-нибудь прабабушкины «фамильные» серьги с бриллиантами или «старинную» серебряную сахарницу, доставшуюся якобы в наследство от предков по линии мужа, расстрелянных большевиками.

В конце концов, на яйцах Фаберже свет клином не сошелся. До революции