Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер

Остальные члены нашей экспедиции отправились на лодке обратно на Дашашвамедх, а я сошел на Асси — последнем гхате в пределах береговой дуги города. Большинство других гхатов состояли из бетонных ступенек, но Асси был просто грязным глинистым берегом, полого спускавшимся к реке. Увидав, как я поднимаюсь вверх по склону, ко мне кинулся какой-то мужчина с вопросом, не нужна ли мне лодка.

— Я только что вылез из лодки, — отрезал я и тут же осознал всю неуместность своего ответа с местной точки зрения. Ведь вопрос был задан в тот момент, когда я был не в лодке и, значит, по всем меркам, мог ее нанять. Никакие расчеты относительно возможности принятия клиентом предложения в таких случаях не производятся; главное успеть его сделать, пока тебя не опередил кто-то другой. Что же до звукового оформления этой сцены, то звон колоколов из ближайшего храма соперничал со звуками индийской попсы, несшимися из колонок стереосистемы, чья громкость превышала все разумные пределы.

Солнце уже начинало пригревать. Мимо процокала коза, белая, но с черными ногами и копытцами, словно одетыми в кокетливые темные носки. Вдоль улицы располагалось несколько магазинчиков и небольшой отельчик, возле которого целыми семьями сидели нищие, все еще не согревшиеся после ночи. Пахло древесным дымом.

Было всего одиннадцать часов, но, поднявшись на заре времени, я уже испытывал острую потребность в ланче. В местечке с литыми красными стульями я устроился на террасе с видом на реку и заказал себе дал и рис. Противоположный берег уже не выглядел таким нематериальным, как несколько часов назад. Пришло еще несколько человек, один из которых уселся за столик рядом с моим. Лет ему было чуть за тридцать, волосы подстрижены коротко, по-военному; загорелые, мускулистые руки. На нем была синяя футболка с эмблемой нью-йоркской радиостанции FM-89,9 и линялые джинсы, на носу — авиаторские солнцезащитные очки. Пониже очков на правой скуле красовался шрам в форме буквы U. От всего этого вкупе с широкой улыбкой он выглядел как актер, играющий роль агента ЦРУ под прикрытием. Мы поздоровались, задали друг другу ряд обычных вопросов: откуда кто приехал и где в Индии успел побывать. Заказал он то же, что и я, — мне подали дал и рис вскоре после того, как он уселся за своей столик. Я протер руки антибактериальным гелем, сказал, что нет, нигде я больше не был и приехал сюда, в Варанаси, из Лондона.

— Чтобы сразу нырнуть где поглубже, ага? — сказал он.

Американец, возможно, сразу бы уловил по акценту, откуда тот родом, но по мне — он звучал просто как янки. Он был из маленького городка в Иллинойсе, но сейчас жил в Окленде. Сюда он приехал из Ченная, с фестиваля южноиндийской классической музыки, где было по семьдесят концертов в день. Это было потрясающе, сказал он. Через пару недель фестиваля он понял, что больше не захочет слышать ни одной музыкальной ноты до конца своей жизни. Я спросил, кто там выступал. Он стал сыпать именами, которых я не знал; правда, среди них была и пара знакомых. На своем веку мне доводилось слушать многих музыкантов, испытавших влияние индийской музыки, но в целом «индийское» звучание было для меня довольно смутным компонентом более широкой и вечно всеми пинаемой категории «этнической музыки». Радуясь случаю блеснуть своими познаниями, я перечислил тех, кого знал: Рави Шанкар, Талвин Сингх, Трилок Гурту… еще сказал, что слышал Нусрата Фатеха Али-Хана в Хэкни-Эмпайр в 1990 году, и под конец упомянул Ри Кудера и запись, которую он сделал с кем-то из индийцев, чье имя я забыл.

— Это В. М. Бхатт, — сказал он не ради рисовки, а просто чтобы помочь. — А я, кстати, Даррелл.

Мы пожали друг другу руки, официант принес его ланч, и мы углубились в дал в дружелюбном молчании. Он мне понравился. В нем было что-то надежное.

Когда я закончил, Даррелл вытащил из сумки толстый том истории Индии и спросил, читал ли я такую штуку. Пока он ел, я полистал его потрепанные страницы.

— Нет, не читал, — признался я. — И как оно вам?

— Сплошная мука. Единственное, что помогает мне не сдаваться, это «Индо-Гангская равнина». Мне ужасно нравится это словосочетание.

— Мне тоже… Это просто… очень звучное название.

— Сразу хочется туда поехать, правда? Увидеть эту Индо-Гангскую равнину.

— А может, мы уже на ней — в этот самый момент?

— Говорим об Индо-Гангской равнине, сидя на Индо-Гангской равнине, да? Неплохо!

— На самом деле я не очень понимаю, где она. Она такая большая, что непонятно, где она заканчивается.

— Или начинается.

— Она везде.

— Она нигде.

— Это…

— …просто Индо-Гангская равнина!

С этого момента стало ясно, что мы подружимся.

После обеда мы отправились в книжный магазин, где помимо книг продавалось много дисков с классической музыкой — ситар[126], саранги[127], вокал. Даррелл полистал «Индийские дневники» Аллена Гинзберга[128]. Там было несколько страниц с фотографиями, на одной из которых очкастый бородатый поэт стоит на чугунном балконе в Варанаси и пожимает руку смышленого вида мартышке без всяких признаков видового шовинизма (что, конечно, относится к Гинзбергу, так как сама обезьяна взирает на человека с явным недоверием).

— Вам нравится Гинзберг? — спросил меня Даррелл.

— Если честно, я всегда считал его выскочкой.

Возможно, как и мудрой обезьяне, мне следовало бы оставить свое мнение при себе, но книгу Даррелл все равно купил.

Рядом с магазином оказалось агентство путешествий, где Дарреллу нужно было заказать билеты на поезд. Он собирался уехать из Варанаси на пару недель, а потом снова вернуться, чтобы побыть здесь подольше, поселившись в «Виде на Ганг».

— Друг в Лондоне тоже советовал мне этот отель, — сказал я.

— Там суперздорово, — ответил он, — и это совсем рядом.

Мы попрощались у дверей книжного. Учитывая, как мало времени мы пробыли вместе, я даже удивился, что мысль о расставании с ним меня порядком удручила. Я сказал, что надеюсь еще увидеться с ним до отъезда.

— Наверняка, — ответил он, — город-то маленький. По крайней мере, туристическая его часть. А «Вид на Ганг» всего в паре домов отсюда. Сходите посмотреть.

Мы еще раз попрощались, и я пошел его смотреть. Ананд расписал его так, что я ожидал увидеть переоборудованный дворец махараджи или бутиковый вариант Тадж-Махала, но выглядел он вполне по-домашнему. Индиец за стойкой регистрации был так любезен и кроток, что, казалось, не желал говорить — словно сам акт произнесения слов подразумевал агрессию или, что более вероятно, мог вырваться наружу брызгами кроваво-красного бетеля, который он жевал. В ответ на мой запрос он принялся изучать лист бумаги величиной с рабочий стол, в котором, похоже, мог разобраться только он один. Хотя, судя по выражению его лица, ему это тоже давалось с трудом. Документ был организован достаточно просто: вверху — номера комнат, а по вертикали — даты. Однако все содержимое этой несложной таблицы было исчеркано вдоль и поперек, затерто ластиком и написано по новой. Глядя на изучающего ее регистратора, можно было решить, что это какой-нибудь провидец, пытающийся прочесть будущее в случайной мешанине чайных листьев на дне чашки, или археолог, столкнувшийся с интересным палимпсестом[129], хранящим тайны сгинувшей в веках цивилизации.

— У нас есть комната со вторника, — наконец сказал он.

— Со вторника, — повторил я.

На мгновение я выпал из реальности и вынужден был спросить, какой сегодня день.

Сегодня, как выяснилось, была суббота.

Точно, сегодня суббота, а во вторник я должен был лететь в Дели, а оттуда в Лондон. Я спросил, можно ли посмотреть комнату. Он ответил, что ко вторнику комната освободится, но неизвестно какая. После чего жестом пригласил меня все-таки пойти и посмотреть. На первом этаже была нагретая солнцем терраса, большая, обставленная цветами в горшках, с видом на реку. Противоположный берег к этому времени приобрел еще более явные очертания и даже некую форму. Чета средних лет обедала на террасе. Буквально по соседству высились бурые ступы пары храмов. На телеграфных проводах сидели два попугая цвета лайма. Всего тут было по два, но это даже радовало.

Я заглянул в комнату, вернулся на ресепшн и сказал, что я ее беру. Это было не совсем правдой. Я действительно собирался, как и планировал, вернуться в Лондон, но билет был со скользящей датой, а иметь в своем распоряжении не один план действий всегда приятно.

Регистратор записал мою фамилию в колонке комнаты номер девять — если я все правильно понял, — что, впрочем, отнюдь не означало, что мне достанется именно она. Я попрощался с ним до вторника, и он кивнул мне на индийский манер — покачав головой.

Обратно я шел вдоль тех же гхатов, мимо которых утром плыл на лодке. Это напоминало прогулку по пляжному побережью в Хоуве[130], только здесь было куда интереснее. Собака глодала нечто, показавшееся мне сначала куском дерева, но оказавшееся головой другой собаки или лисы. Дхоби уже закончили колотить бельем по камням. На некоторых гхатах ступеньки были покрыты сушащимися сари длиной с хорошую ковровую дорожку. Стали ли они чище, чем до стирки, сказать было трудно: к мокрой ткани пыль приставала в момент. Меня все так же спрашивали, хочу ли я взять лодку, и я все так же отвечал, что нет. Мужчина, которого я видел с реки, все еще стоял по плечи в воде, молясь и пребывая в трансе. Возможно, он был здесь уже не одну неделю, и даже не один год.