Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин - Анатолий Алексеевич Трушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пластические операции
Я, если разрешите, несколько слов по поводу пластических операций на лице… как специалист в этом вопросе. Я сам — грузчик.
Короче, работал у нас такой Мальков Игорь Александрович. Обыкновенный человек — радости: баня, пиво, жена; неприятности: работа, соседи, жена.
И вот назначают министром финансов Валентина Павлова. Тогда аж еще было дело.
Этот Павлов — вылитый Мальков!.. То есть Мальков этот — вылитый Павлов… в профиль.
И сразу Малькову пиво без недолива, в баню без очереди.
Проходит всего ничего, Павлова назначают премьер-министром. Я о сослуживцах Малькова даже говорить не хочу. Жена боится лечь с ним в постель. Дура! Уж она-то точно знает, что он не Павлов.
Правда, этот Мальков косорылый был, у него шея не ворочалась, и он всю жизнь ко всем в профиль простоял, то есть у нее перед глазами с утра до ночи Павлов был. Дура, конечно.
Проходит еще немного, и этот премьер-министр устраивает нам панику страшную с сотенными купюрами.
Как раз в тот день у нас получка. Так Павлову ста грамм не налили!.. То есть Малькову.
Вот вам наш народ, его отношение к своим вождям.
И сразу следом ГКЧП!.. Хана бы Малькову, но он в отпуске был на охоте. Он с детства охотник. Забрался в непроходимые болота без радио. Если бы он был с радио, он бы оттуда выбираться не стал.
То есть он на работу когда вышел, он сам уже наливал всем по сто грамм.
Но никто!! Ни один человек!! То есть выпить все выпи вали, зачем добру пропадать. Но — никто!! — спасибо ему не сказал, руки не подал.
Вот оно, отношение к вождям!
Мальков чуть с ума не сошел. Просился в Матросскую Тишину, его не приняли. Сперва приняли — думали: сбежал, вернулся. Потом видят, перебор у них вышел с Павловыми, и не приняли его.
Он попробовал повеситься, ему веревку обрезали, то есть началась самая настоящая травля.
Что он тогда делает?.. Пластическую операцию! Изменяет внешность.
Недели три его никто не трогает, вообще забыли, что есть такой. Человек вернулся к нормальной жизни.
И тут назначают Гайдара. И оказывается, что Мальков после пластической операции — вылитый Гайдар.
Снова улыбаются ему все, руки моют перед едой, если он рядом, — опять дикость наша полезла.
Жена к матери сбежала. Тоже ее можно понять: то с Павловым спи, то с Гайдаром.
Народ бы споил его, но тут смотрят — цены-то! не в два-три раза увеличились, как Гайдар обещал, а в двести-триста!
Собрались все… напомнили Малькову, что он хотел повеситься, пообещали не мешать больше.
Мальков тоже не дурак, тут же смотался на свои болота. Пока не показывается.
А что еще ему остается?.. Где выход?.. На Западе нечего раздумывать, еще одну пластическую операцию сделал — и живи себе спокойно.
А у нас же. Во-первых, еще на одну денег не хватит. А самое главное — операции, видишь, пока слабенькие очень, с них можно запросто выйти Гитлером. И тогда уже никакие болота не спасут.
Потому что отношение к вождям у нас стало плохонькое.
Страшный суд
В понедельник тринадцатого числа где-то около пяти часов вечера, когда с ясного голубого неба посыпал вдруг редкий грибной дождь, неожиданно завыли иерихонские трубы и могилы разверзлись.
Живой и мертвый народ нехотя, как на работу, потек на Страшный суд.
Иван Васильевич Сидоров, мелкий служащий, случился в первых рядах рядом со столом, крытым кумачом. За кумачом перед графином со святой водой сидел Господь Бог. Над столом тучей вились ангелы-консультанты.
Сидоров огляделся. Неподалеку, слева от него и чуть отдельно ото всех, стояли вожди: Сталин, дедушка Калинин, Жданов, ворошиловский стрелок Ежов, Брежнев, Малюта Скуратов, Суслов, еще кто-то. Ближе всех из них к Сидорову стоял Каганович, который почему-то улыбнулся Ивану Васильевичу и вежливо поклонился.
Иван Васильевич стоял спокойно, грехов больших за ним не было, жизнь он прожил тихо, мирно, в бутылку, что называется, не лез, все годы старательно молчал в тряпочку. Пару раз, правда, бил жену, но не больно, всякий раз за дело, а самое главное — без свидетелей.
Первым к столу вызвали Малюту Скуратова — Страшный суд начался.
Тут же консультанты что-то горячо зашептали Господу в оба уха, тот извинился за беспокойство и попросил Малюту не счесть за труд вернуться на место. К столу пригласили вождя народов.
Сталин сразу во всем признался. В оправдание сказал, что его попутали трое, и назвал фамилии: Маркс, Энгельс и Ленин. Чистосердечное признание скостило ему десятку, но по совокупности все равно вышло прилично, что-то около трех миллиардов лет.
Черти тут же легко и весело, как-то по-свойски, по-братски подхватили Иосифа Виссарионовича и вместе с ним провалились в тартарары.
Следующим Бог вызвал Лаврентия Берию. Произошло замешательство — проходимца нигде не было. Все заозирались, ангелы зашелестели крыльями, в мгновенье ока облетели несчетную толпу — пусто, нашли только пенсне.
То ли, не дожидаясь Страшного суда, кто-то из своих истолок его в пыль, то ли еще что-то, чего и представить себе нельзя.
После заминки с Берией остановок практически не было, дело пошло ходко, даже и сортировать не приходилось. Состав преступлений был схожим, все шли примерно с одним и тем же сроком.
Суслову вменили «изнасилование идеологии в особо извращенных формах».
Калинина за то, что согласился быть старостой, лишили звания «дедушки».
Жданов просил присудить ему ежедневное на сон грядущий чтение Ахматовой и Зощенко. Хитрость раскусили. Приговорили к полному собранию сочинений Отца народов… натощак.
Вождей было много, скоро все притомились и оживлялись уже только, когда судили самых отпетых.
Все шло более-менее гладко. Затем случился небольшой, но неприятный скандал.
Никита Сергеевич Хрущев, как известно, еще при жизни страдал приступами волюнтаризма, то есть что ему в голову западало, от того он уже ни за что не отступал.
А запало ему уже давно, с первых чисток партии, что Бога нет. И естественно, что при виде его, Бога — он начал нервничать. Вначале норовил пощупать на Всевышнем хитон, а потом просто швырнул в него ботинком.
Но главное — не знали, куда его определить, в рай или в ад, потому что одинаково заслужил и то, и другое. Устроили ему двусменку — неделю в раю, неделю в аду.
Пока судили да рядили, один ангел полетел
