Четвертый берег (СИ) - Кленин Василий

Гванук довольно погладил рисунок. Головорезы достойны украсить любую газету!

…На третьей странице друг на друга лепилась целая горсть мелких текстов. Про казнь воров и душегубов с большой дороги; про начало работы новой верфи в Арфлёре, что будет делать фрегаты; про свежее заседание Совета Нормандии (с перечислением всех его членов)… И так далее. Внизу — красочный рассказ об удивительном звере с острова Цейлон — о слоне. Миниатюра прилагалась.

Гванук вздохнул, на пару вдохов окунувшись в воспоминания.

А последняя страница начиналась с текста, который написал Токеток (вернее, кто-то записал с его слов). Нешаман рассказывал библейскую историю об Иисусе, который изгнал бесов из тел людей, поместил их в тела свиней, но животные бросились с обрыва и погибли.

Текст Гвануку не понравился. Дело в том, что он слышал Токетока вживую — и вот это его впечатлило.

«Не надейтесь, люди, что эта история не про вас! Слышали текст Евангелия? Там бесы сами признаются, что имя им — Легион, потому что их много! Много! В любом из нас имеется свой бес, а то и не один! И, конечно, нам всем хотелось бы, чтобы Иисус сам пришел к каждому и вытащил их. Но увы… Не можем мы надеяться на Господа! Сами! Мы сами должны извлекать из себя бесов! Бороться с искушениями! Идти к свету! Гнать бесов поганой метлой! И тогда Иисус возлюбит нас!».

Красиво было сказано. Токеток говорил тогда гораздо дольше. Гванук до сих пор не крестился, но речь его проняла: хотелось тут же усмирять себя, подавлять слабости… Гнать прочь бесов, что грызли душу…

Увы, текст плохо передавал эмоции. А самое ужасное — что ниже на этой же странице размещалась целая пачка объявлений от разных ильских мастеров. Каждый нескромно расхваливал свои товары, рассказывал, как их можно применять. И все зазывали к себе покупателей! Зазывали…

— Омерзительно, — фыркнул Гванук, поднес кружку ко рту… Когда она успела опустеть?

— Вина! — излишне зло крикнул он. — А зачем вы ее такую огромную делаете? То ли дело раньше брошюрки у вас выходили: маленькие, удобные… А эту в руках не удержишь!

— Очень удобная! — возмущенно вскинулся Кошон, выхватил бумагу из рук бригадира и принялся с ней манипулировать. — Сложить вот так и этак… Видишь, текст колонками? Можно читать вот эту… статью. Потом перевернул — и эту читаешь. Газета легкая, мягкая. Сложил ее, скрутил — и можно в рукав сунуть… или за сапог. За пояс заткнуть!

И Пьер начал демонстративно пихать сложенную газету за крепкий кожаный ремень ильской работы, который недавно сменил монашескую толстую веревку.

— Дружище, оставь ее мне! — непроизвольно вырвалось у Гванука.

— Вообще-то газета продается за деньги…

— Пха! — неопределенно выкрикнул О; пьяным неловким движением сунул руку в кошель, зачерпнул, не считая, монеты и вывалил их на стол. — На, жмот! Не благодари!

Сказал без злобы, надеясь, что Пьер правильно поймет его грубость. Мог бы привыкнуть уже… Судя по улыбке нотариуса — привык. Ведь печатник добился своего: вызвал интерес к газете, даже желание ею обладать; он проверил, как работает содержимое даже на такого значимого человека — и был доволен. Но отдавал газету с легкой неохотой; заметно, что пареньку жалко. Очень уж прикипел он к новинке. Нотариус (семь лет пописывавший «Нормандские хроники») был просто счастлив, что теперь может делать нечто похожее, но для многих читателей. Даже неграмотные теперь узнают новости из газет! Кому-то читают, кому-то пересказывают.

«У сиятельного великий талант: находить идеальных исполнителей для своих замыслов, — улыбнулся в кружку бригадир О. — Даже для самых необычных».

Он расправил смятую газету, положил на стол перед собой — половиной первой страницы наверх. Всмотрелся. Снова схватился за кружку, запрокинул. Несколько капель пролились на бумагу. Гванук охнул и принялся спешно утирать пролитое рукавом.

— Ты много пьешь, бригадир О, — осторожно заметил Кошон. — Раньше так не было.

Конечно, печатник прямо не упрекал, но и между строк это читалось очень легко.

— Потому что вино хоть как-то помогает не замерзнуть в вашей холодной стране! — огрызнулся Гванук.

— Холодной? — изумился Пьер Кошон. — Ты чего? Хвала Господу, нынче невероятно теплая осень на улице! Я помню, по малолетству было так, что в эту пору уже снег шел! И так не один год. А ныне такой теплый сентябрь удался — на диво просто! Хоть, в одной шемизе ходи!

— Это, потому что вы холодные люди, — буркнул Гванук. — И ты, и… Вы все холодные, — запрокинул кружку, допивая последнее. — А мы жаркие.

Он пристально смотрел на газету. На благостный лик Орлеанской Девы… во всём непохожий на настоящую Жанну д’Арк. Во всем, кроме одного: на нее смотрел влюбленный художник. И это чувство легко заметить. Легко поверить в него.

— Знаешь, Пьер… (печатник резво вскинулся и слегка удивленно посмотрел на собутыльника) Я прошел через много битв. В таких удивительных странах, что тебе и не снились. Я был простым солдатом… Да чего лукавить, поначалу меня и солдатом нельзя было назвать! Потом стал командиром. Нередко я сам вел войны: на Мадагаскаре или в черной Африке. И все прошлые годы — спасибо нашему мудрому генералу — в основном, это были победы. Хотя, бывали и поражения…

Гванук сунул нос в кружку — она была до омерзения пуста. Кошон открыл было рот, но бригадир поднял руку, пресекая попытку.

— Да, и нас иногда били. И меня. Я терял людей: верных и близких людей… Тысяча христианских чертей, я слишком привык за эти годы терять людей! Привык. Я уже и многие лица не помню.

Он несколько раз обличающе ткнул пальцем в газету.

— Так вот: то, что случилось у Скалы-Кита… Такого никогда не было. Даже близко! Чтобы я вел в бой почти всю нашу Армию! И чтобы эта Армия оказалась на грани уничтожения. Нет, не так. Я видел и верил, что Армия погибает. Медленно и неотвратимо. Полчаса, не меньше, шло это умирание. Ты понимаешь, Пьер, что это значит? Откуда тебе! Величайшая Армия в этом мире, которая создавалась на твоих глазах, к созданию которой ты сам приложил немало сил, с которой связана вся твоя жизнь… И вот эта Армия прямо сейчас умирает! И ты — как командующий — в этом виноват! Ты! Виноват! И ничего не можешь сделать!.. Если бы мне сказали об этом заранее — я бы, не раздумывая, сам себе всадил кинжал в сердце. Только бы не допустить этого.

Нет, всё-таки вино необходимо. Гванук застучал кружкой по столу, требуя местного французского пойла. Когда, наконец, искомое принесли, он сразу залил в себя почти половину.

— Это был ужас. Стоять, видеть, понимать — быть совершенно бессильным… А знаешь, Пьер, что я в этот момент чувствовал? — печатник растерянно молчал, глупо хлопая ресницами. — Ну да, конечно, не знаешь.

Гванук собрался с духом и решительно выпалил.

— Я был счастлив! Слышишь, я бы на вершине счастья! Глядя, как гибнет моя Армия… Армия моего генерала Ли, я был рад от одной только мысли: я успел! Я успел добраться до Нее, прежде, чем Ей причинили вред. Всё вокруг рушится, всё гибнет — но я закрыл Её своей грудью, Она мягко трогает меня за плечо — и ни одна тварь не сможет причинить Ей боль. По крайней мере, пока меч держится в моей руке. До Неё доберутся, только перешагнув через меня… А там-то уже всё едино…

Тяжесть признания горячей волной обдала юношу. Он снова жадно присосался к кружке.

— Что это за женщина? Почему она такая? — быстро, сбивчиво заговорил Гванук. — Некрасивая. Грубая. Мужиковатая. Почему так приятно слушать ее? И так хочется с ней соглашаться. Поймал ее взгляд — и тепло на душе. А когда она рядом… Когда кладёт руку на плечо… Сквозь металл же прожигает!.. Признаю, я давненько не был с женщиной в постели. Здесь, в Иле, службы почти нет никакой — всё идёт своим чередом. Нашел я парочку — доступных и податливых. И вдруг понял: я не хочу быть с женщиной. Я с Ней хочу быть! В самом широком смысле… Девки те, в общем, не справились. Разозлился я было. Но, знаешь, даже руку на них не поднял. Внезапно понял: не в них дело вовсе, а во мне. Просто махнул рукой — идите, мол. Даже по золотому им дал. И всё! Сижу, жду — когда вернется Она с переговоров с королем.