Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

– Я поклялся ему, что отныне, я его должник навечно, – гуз снял с шеи шнурок со второй половиной медальона, – вот, – словно в доказательство самому себе, он соединил обе части. – Тебя прислал ко мне Карим, значит, твое слово, князь, для меня – закон.

Все время, пока Ибузир рассказывал свою историю, Святослав думал о том, что услышал от торка в самом начале его исповеди. Ибузир и Карим – бывшие хазарские арсии – наемные солдаты. Мог ли он доверять этим людям? Но другого пути у него нет. Да поможет ему Перун!

– Ибузир, – после некоторого молчания произнес Святослав, – я благодарен тебе, что ты пришел ко мне по первому зову. Мне действительно нужна твоя помощь. Карим говорил мне, что ты имеешь большое влияние на ябгу Кандиха и твое слово много значит. – Ибузир заулыбался. – Не скрою, – продолжал Святослав, – мне необходима поддержка ябгу Кандиха в моем походе на земли козар.

Ибузир вскинул глаза на князя, но в следующий момент покорно произнес:

– Твое слово для меня – закон…

Следующий день прошел в томительном ожидании. Святослав мерил шагами юрту, нервно теребя бороду. Под его горячую руку попался Радомир, который принес князю и его полководцу горячую похлебку. Солнце, казалось, застыло на небосводе, остановив время. Сердце стучало часто и громко, затрудняя дыхание.

С утра гузы собрались на совет старейшин, чтобы решить, стоит ли помогать росам в походе на хазар. Сможет ли Ибузир убедить ябгу и других старейшин в этом?

Не знал Святослав, что хоть имел Ибузир силу слова своего перед соплеменниками, но общее мнение склонялось к тому, чтобы стать на стороне хазар. Не знал Святослав, что словно канат тянули меж собой гузы то решение и что Ибузир был на одной стороне каната, а все старейшины на другой, и только ябгу Кандих смотрел со стороны, чье слово окажется сильнее. Но звучал в ушах ябгу голос Святослава: «Часть добычи твоей будет…» То и склонило его на сторону Ибузира. Постепенно, не вдруг сумели убедить они остальных в надобности стоять за росов. И недовольными остались те, кто все же стоял в меньшинстве своем за хазар. Да и Кандих, хоть и склонялся на сторону Ибузира, хоть понимал, что союз с росами ему на руку, с соседями, до коих земель свои владения развернул, выгодных связей тоже не хотел терять.

На том и сошлись старейшины: как служили гузы у хазар наемными арсиями, так и впредь останутся на службе, и Святославу будет помощь в походе его на хазар, а там Тенгри рассудит…

Десятый год отсчитал свой век четками дней со времен, когда Шафар, давно не юноша, но зрелый муж, взошел на престол верховного кагана. Десятый год минул с тех пор, как, подчиняясь законам своей страны, прервал он правление и жизнь отца своего – достославного кагана Микаэля. Прервал в срок, который тот некогда определил для себя сам, задыхаясь в объятиях безжалостной петли на глазах у многолюдной толпы. Он, Шафар, старший сын главной жены Микаэля, почти едино повторял жизнь своего отца во дворце. Тот же блеск династии Ашина, подчиненной силе династии Обадия.

Шафара, едино, как и его отца, не допускали к делам правления страной. Его уделом были божественное сияние, наложницы, затворничество и редкие выходы в город в сопровождении свиты и войска для представления перед народом. Скучно и монотонно проходили дни его. Но Шафар не мог жаловаться на судьбу хотя бы потому, что среди многочисленных детей его отца тот уделял Шафару особое внимание. Их связывало нечто большее, чего Шафар никак не мог объяснить. Сколько он себя помнил, помнил рядом с собой и отца. Тот рассказывал ему о своей прежней жизни, жизни до того, как стал каганом. Он рассказывал Шафару о том, что в городе остался его старший брат. Однако всякий раз, когда об этом заходила речь, отец становился мрачен. Почему он не любил вспоминать о брате, для Шафара так и осталось загадкой. Он знал лишь, что дядя Юнус стал богатым торговцем и редко бывает в Итиле. Но Шафар совсем не знал городскую жизнь, и это нисколько не тревожило его. Отец приглашал к Шафару учителей. Он обучал его грамоте. Но больше всего Шафару нравилась история. Узнанное он рассказывал матери, но та была равнодушна к наукам, равно как и холодна к сыну. С ней ему было неинтересно, и он опять уходил к отцу. Шафар знал писаные и неписаные законы дворцовой жизни. Он владел многими языками, проявлял смекалку и находчивость в общении с искушенными в светских беседах придворными. Ему была присуща особая манера держаться, что внешне сразу ставило его на ступень выше собеседника. Именно эти черты и притягивали к нему пристальное внимание, и когда истаяли последние дни правления кагана Микаэля, выбор совета малик-хазара пал на Шафара.

И вот теперь Шафар пребывал в роскоши, в томительной роскоши затворничества. От этого однообразия жизни его спасали старые свитки да письмена, в которых он находил удовлетворение душе, ибо узнавал многое. Теперь и он обзавелся женами и детьми, но ни с кем из них не ощущал той духовной близости, которая некогда связывала его с отцом. Он принимал свое многочисленное семейство как данность, оставаясь к нему равнодушным.

И только одна из его наложниц, хрупкая Лейла, дарила его душе покой. Он отдавался ее ласкам с доверчивостью ребенка. Он мог подолгу рассказывать ей о том, что узнавал, читая старинные рукописи. Она слушала его. Так умела слушать только она. Она всегда садилась перед ним, хрупкая, почти прозрачная, и с неотрывным интересом смотрела на него глазами пугливой серны. Вот если бы она родила ему сына!.. Но она всего лишь наложница…

Сегодня он рассказывал ей о далеких-далеких временах, когда не было еще ни хазар, ни тюркютского ханства, когда их реки назывались иначе, а на их землях дули другие ветры, росли иные травы.

– Знаешь ли ты, Лейла, что прежде нашу полноводную Итиль называли Оар, а быстрый Бузан величали Танаис? Знаешь ли ты, Лейла, – мечтательно растягивая слова, рассказывал наложнице Шафар, – что две тысячи лет назад кочевые племена с востока совершали набеги на наши земли? Через них кочевники продвигались на