Птичник № 8 - Деб Олин Анферт

ручку. “Поставьте на странице крестик, если вы в деле. – Он завел белый цифровой кухонный таймер. – Через час все должны разойтись”. Он прошел к противоположной стене помещения. “Если кто-то решит не участвовать, мы уверены, что вы будете молчать. Вы все профессионалы”. Он вышел и захлопнул за собой дверь. Головы повернулись обратно.

Последовало молчание.

Все воспользовались наставшей тишиной, чтобы поздравить себя. Аннабел выбрала именно их. Они слегка загордились.

Все воспользовались наступившей тишиной, чтобы задать себе вопрос: знают ли они двух человек, которых можно привести? Возможно. У каждого из них в загашнике найдется кучка долбанутых приятелей. Ведь у расследователей есть фанаты.

А потом все они воспользовались тишиной, чтобы прийти в себя. Что это вообще за безумная идея? Они начали задаваться этим вопросом вслух. Чего они добьются? Что за бред тут порол Дилл про то, что у них нет цели привлечь внимание? Как можно ввязываться в самую масштабную акцию из всех, о которых каждый из них когда-либо слышал, самую масштабную из всех, какие вообще могли прийти в голову любому из них, и говорить, что она планируется не для того, чтобы привлечь внимание? Как можно увезти миллион птиц и не привлечь внимание?

Чей-то голос произнес: “Не получится. Гиблое дело”. Они подумали над этим и неохотно согласились с тем, что голос прав. Чистая логистика. Вариант не рабочий. Они слегка рассердились. Ехали в такую даль – да еще с таким пафосом и драматизмом все было обставлено! – и теперь разворачиваться и ехать обратно домой? Это же надо было додуматься – вытащить их всех сюда! Они слегка расстроились, потому что они-то думали, их ждет геройский подвиг, а оказывается – просто больная фантазия современных безумцев.

Кто-то сказал: “Десять минут”, имея в виду, что десять минут отведенного времени прошло. Уже? Боже. Так что же, надо в это вписываться или как? Безликие, они вертели головами, оглядываясь по сторонам.

И еще кое-что, размышляли они. Ведь это не такая вещь, за которую получаешь ночь за решеткой и день в компании судьи. За такое сажают на годы. Это в наши дни называется “терроризм”.

Ну ладно, это хотя бы объясняет присутствие здесь некоторых из них. Их много раз арестовывали. Кое-кто даже сидел. Им давали сроки даже за меньшее число душ, чем тут, за гораздо более скромные результаты. Но они все равно хотят снова это сделать? Большинство из них были сейчас наполовину на пенсии и кроме пятничных протестов “Перья – пернатым!”, раздачи листовок во время обеденных перерывов, обхода домов с коробочкой для пожертвований и проведения Дня певчей птицы в приютах для животных почти ничего больше и не делали. Те, кто работал, занимались только операциями по месту трудоустройства – абсолютно законно, или, по крайней мере, законно с некоторыми оговорками. Так или иначе, никто – или, судя по всему, почти никто – больше не занимался тем, что называется прямыми действиями. Были тут те, кто освобождает попугаев из зоомагазинов, несколько тугодумов, которые выпускают птиц на волю в климате, в котором им ни за что не выжить (эти придурки наверняка тоже здесь, среди них, натянули балаклаву на голову и сидят), но даже эти не додумались бы до такого.

Ну да, Дилл сказал, у них есть свой человек на ферме и разработан четкий план действий. Сказал, что на каждом этапе плана будет по меньшей мере два “аварийных люка” – возможности удрать. Но люди ведь всегда так говорят, правда? А на деле первый люк оказывается дверью полицейской машины, а второй – входом в тюремную камеру.

– А вообще-то, если подумать, скольких из нас они смогут посадить?

– Многих.

– Почему не всех?

– Всех. Конечно, они смогут посадить нас всех. Почему нет?

Может, в этом как раз и идея? В том, чтобы всех их пересажать?

Обсудили это. Быстро. Прошло уже двадцать минут. Один сказал: “А ведь мы, наверное, уже сообщники? Того, что мы все здесь находимся, наверное, хватит, чтобы обвинить нас в соучастии? Если она пойдет и провернет это без нас, мы все, наверное, сядем?”

Да, но ведь они понимали это, когда загружались в разнообразные виды транспорта, чтобы приехать сюда, по крайней мере те, что поумнее, и они все-таки сюда приехали, что, возможно, говорит о том, что не такие уж они и умные. Их всех можно отыскать, призвать к ответу. Все они уже на прицеле, попались.

Они окончательно расстроились. И зачем только мы приехали? – застенали они. Нахмурились под балаклавами. Ну вот ведь идиоты, надо же. Некоторые уже и так были на испытательном сроке.

– Хорошо, что мы хотя бы в масках.

– И какой в них прок? Я все равно знаю, кто ты, – сказал один и рассмеялся.

– Да ну? – сказал второй, поднимаясь. – Это что, угроза?

Атмосфера понемногу накалялась.

– Это придумала Аннабел, – перебил их третий. – Значит, ей это зачем-то нужно.

Черт возьми, конечно, ей это нужно. И как же их это достало. Они провели дюжины расследований. Привлекали фермеров к суду, выдвигали на референдум законопроекты, голыми руками доводили до банкротства целые птицефабрики. Гробили позвоночники, отношения, психику, будущее, отдавали все, что имели, снова и снова подвергали свою жизнь опасности – ради чего? Птичники как стояли раньше, так и продолжали стоять, их только больше становилось.

– Птичники строятся по всему миру. Болезнь распространяется.

– После моего последнего расследования фермеры построили еще два птичника. Мне только и остается, что ездить мимо и плеваться.

– А мое дело было прекращено. Судья сказал, у кур нет исковой правоспособности.

– Как же меня бесят эти чмошники с их офисами в Лос-Анджелесе, модной мебелью, модными костюмами и модной едой.

– И с этими их выпендрежными альбомами с их же собственными огромными портретами на обложке.

– С их долбаными звездами-благотворителями.

– С их каникулами в Индии.

– Некоммерческие, мать их, организации.

– Наваривающие деньги на нашей работе.

– Аннабел всегда была за старое доброе равноправие.

– Никаких полумер. Никаких компромиссов.

– Пока не ушла.

– Она не ушла. Она залегла на дно.

– Освобождай или умри.

И тут один сказал: “Я с ними”. Он встал, нарисовал на листе крестик. Напустил на себя невозмутимый вид, но наверняка надеялся, что еще кто-нибудь подскочит и скажет: “Я тоже”, станет номером два. В одиночку ты как человек-бутерброд с рекламным плакатом на спине и груди. Вдвоем можно танцевать вальс. Четыре – это уже бэнд. Он направился к двери. “Подожди, – окликнул кто-то. – Я тоже”. Остальные с завистью посмотрели им вслед. Их обошли, они не стали первыми. Ведь они с