В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

Микки слыл умницей, однако нес, на взгляд Капора, совершенную чушь. Но чушь была столичная, в чем Капор не рубил. Саша-Капор напряженно слушала Микки, стараясь усечь, и, когда тот уходил, очень серьезно спрашивала:

– Ксения, ты любишь Микки?

И торжественность этого вопроса была так неуместна в этой атмосфере розыгрышей и мистификаций, что все просто давились от смеха.

Был еще один дворник. Представьте: шесть утра, вы выходите на улицу, поспешая в присутствие, а навстречу вам – Мирей Матье с кайлом в руках. Согласитесь, впечатляет. Нрав ее был бесхитростный, добрый, жизнелюбивый, аппетит отменный: после рубки льда она возвращалась домой румяная, распрекрасная, пахнущая бельем, высушенным на морозе, с коробкой торта в руках – она садилась, разрезала торт на ломти и алчно пожирала их, откусывая своим красивым, эстрадным, малиновым ртом. Торт съедался в один присест – до картонного основания.

И ей было хорошо.

Потом – плохо.

Она ложилась на диван и стонала:

– Вот тот, последний кусочек, явно был лишним.

Хотя лишними были последние пять.

Мирей числилась в ЖЭКе на хорошем счету, она регулярно получала грамоты «Лучший по профессии» и гордо сообщала об этом в салоне дворника Веры, потешая этим всю свою смешливую компанию.

Надо сказать, что Мирей увлекались известные люди Москвы и отечества, и именно их молитвами она вскоре оказалась в МГУ на философском факультете. На кой черт ей это было надо и что она там делала – неизвестно, но и после окончания университета Мирей продолжала работать дворником. И в этом, пожалуй, была все же истинная философия, и Мирей была действительно философом.

В любой общности людей – группа, компания, комната – сразу вступают в действие законы микромира. Все роли – драмы, фарса, водевиля – распределяются мгновенно. И будет явление Шута, Злодея, Жертвы, Соглядатая, Толпы… И конечно, Героя.

Герой – Братищев. Умный, странный, красивый.

Героиня, бесспорно, Ксения. Умная, странная, красивая.

Роман был весь из себя туманный, неясный, и в самом разгаре его неожиданно выяснилось, что Братищев расписан с Эльзой, конечно же, знавшей об их романе. Или – повести. Точнее – новелле. (До романа не дотянули.)

Это известие было пикантно, экстравагантно, выдержано в стиле и духе всей честной компании. Переживать из-за этого было бы дурным тоном. Наоборот, были новые, чужие, диковатые игры…

И была поездка с Братищевым к его родственникам под именем Эльза… И был деревянный дом, пахнущий сеном и березовыми вениками…

И был сливовый, розовый, торжественный поутру сад…

И были прозрачные, серебряные сны на берегу лесного ясного озера…

– Смотрите, Эльза уже встала!.. Эльза!

Ксения досматривала сны.

– Эльза!.. Не слышит. Эльза!..

Ксюша не откликалась.

– Эльза! Эльза! – И как-то странно, чужеродно и водевильно звучало это имя на сонном берегу лесного озера – Ксюша вздрагивала, вспоминала и пугалась.

– Эльза!

– А!.. Да! Да, это я!..

Отомстила ли она Эльзе или Эльза ей? Забрала ли Ксюша у нее эти серебряные рассветы или, наоборот, подарила ей и этим рассветам свои ореховые глаза – сказать было трудно. Да и неважно. Важно было то, что Братищев, идущий за ней к этому озеру, был совершенно лишним, нарушавшим целостность и законченность утра, и Ксения болезненно морщилась, отворачивалась, отсекая его, как Роден.

Родственники дивились странной жене Братищева, пожимали плечами, ну и пусть, недобро усмехалась Ксения, пусть они думают, что у Братищева жена чокнутая. Но на прощанье, когда спектакль был уже на исходе и можно было опускать занавес, поаплодировав приме, Ксения, прощаясь с родными Братищева, вдруг сказала:

– А я не Эльза.

И пошла.

Братищев шел сзади, в поезде они ехали молча, а в Москве разошлись, не попрощавшись и не оглянувшись. И встречаясь потом с Эльзой, не подозревавшей (или – все же подозревавшей?) о «своей» поездке к родственникам мужа, Ксения не испытывала ничего, кроме равнодушия. Это была ее новелла, ее главная роль, и больше женских ролей в этом произведении не было. Так, массовка, «карета подана».

Случай этот широко обсуждался в салоне дворника Веры – без участия Ксении: Ксюша лежала на своей кровати не вставая, словно придавленная тем черным шкафом из детства, и когда одеяло сползало на пол, Ксения зябла и в отчаянии думала: одеяло упало… что же теперь делать?..

Микки пережил Ксюшину новеллу неожиданно для всех тяжело, как будто он был не столичной штучкой, а каким-нибудь провинциалом, напялившим на себя сиреневый капор. Подруги же наслаждались шармом ситуации, внимательно следили за поведением Эльзы, бесстрашно и чисто глядя в ее непроницаемые глаза, жадно питаясь энергией распада чужой взорвавшейся любви.

Как-то поутру в общежитскую комнату, где почивали спящие красавицы, которых давно уже дожидались на лекциях, вошел мужчина – очень высокий, очень красивый, какой-то весь из себя герой из западного фильма о любви, – сел на кровать спящей Ксении и поцеловал ее в голову.

Ксения открыла глаза, медленно отделяя сон от реальности, приподнялась, плавно обвила руками его плечи, прижалась щекой и улыбнулась, словно наконец очнувшись от долгого сна, кошмара, неразберихи. «Боже!.. Какой у Ксении любовник!» – приоткрыв по глазу, ахнули подруги.

Это был Гай.

Вскоре Ксюша вернулась в пенаты, оставив позади и институт, и долгие надежды, и странные чужие игры с терпким привкусом сливовых косточек… Сестры, равнодушные друг к другу в детстве, вдруг нежно полюбили друг друга теперь. Похожие и взволнованные этой похожестью, они бродили по родному городу вдвоем, как Гай и Елена, – похожие друг на друга и не похожие на других, принимавших их за приезжих. И это будет крест: всегда и везде быть чужими, нездешними – в любой точке земного пространства…

Однажды в Венгрии, выйдя из поезда и идя по перрону, Гай и Елена увидят своих дочерей со стороны – высоких, стройных, красивых!.. «Какие здесь девушки!..» – будут восхищенно говорить их дочерям вышедшие из того же поезда соотечественники. Дочери рассмеются, а Гай и Елена будут смотреть им вслед, смотреть, смотреть – и еще сильнее любить друг друга.

Потом они вернутся в свой город, и жизнь сестер будет идти в каком-то сладком полусне дремучего ароматного цветения каштанов и черешни – оказывается, каштаны и черешня растут не везде! – близкого южного неба, дикого винограда на балконе, но… наступит пора, виноград созреет, души переполнятся чувствами и ощущениями, требуя разделения, и Ксения с Ариной однажды очнутся и затоскуют, как чеховские сестры, – «в Москву, в Москву, в Москву!..».

Но Москва была далека, сестры ездили на море в близкую Одессу,