Йарахонг. Город и тьма - Наталья Гунина

шарахает пламенем. Тварь вспыхивает. Порыв ветра тут же швыряет ее и бьет об стену. Непрочное тело баргеста рассыпается догорающими клочьями. Ветреник отползает, баюкая раненую руку. Его рукав тлеет.

Жрец-пророк шагает вперед, оттеснив огневицу за спину. Острие его меча смотрит Тиосии в лицо. «Только двинься, — будто говорит оно, — и я тебя прикончу». Тиосия криво усмехается. Ей не требуется сходить с места.

Она щелкает пальцами. Три хвоста хлещут по земле. Три смертоносные твари одновременно взвиваются в воздух. Три пасти смыкаются на пустоте. Мечник уворачивается от всех. Крутится на месте. Длинный клинок рассекает глотку одного баргеста, возвратным движением вспарывает брюхо второго и обрушивается на загривок третьего. Безошибочно. Он точно знает, где и в какую секунду они окажутся. Тиосия щурится. Он движется быстрей, чем она ожидала.

Тела баргестов подёргиваются рябью. Разрез на шее первого уже начинает смыкаться. Еще одна тварь вытягивается из тени под ежевичным кустом и скользит под ногами — дотянуться, добить раненого. Мечник замечает и это. Он отмахивается клинком от щелкнувшей пасти и в низком выпаде нанизывает ползучую тварь на острие. Огневица поджигает ее короткой вспышкой.

Тиосия скрипит зубами. Мечник-пророк предугадывает каждое движение баргестов. Выпад. Финт. Удар. Клочья тьмы стягиваются быстро, но он успевал рассечь их прежде, чем они коснутся его, и шаг за шагом продвигается вперед. Тиосия отступает. Ругается сквозь зубы, зацепившись за колючки ежевики. Стычка затянулась. Она зря теряет время. Тиосия создает еще двух тварей и щелчком пальцев отправляет в бой. Должен же быть предел его скорости и предвидению.

Глаза пророка вспыхивают серебром. Он вскидывается, очерчивает круг мечом. Баргесты отшатываются, сберегая тела, и снова рвутся вперед.

Тиосия управляет тварями, не выпуская из виду тех, двоих. После первой удачной атаки огневица не рискует бить огнем со всей силы. Видимо, боится зацепить союзника. Ее редкие огненные стрелки уходят в воздух впустую, не причиняя баргестам вреда. Юный жрец ветра сутулится, опершись боком о стену, и тяжело дышит. Его глаза полуприкрыты, одежды пропитались кровью. Он уже не выглядит опасным.

Тиосия начинает уставать, ей все труднее сосредотачиваться. Мышцы наливаются тяжестью. Она и до этого слишком долго сражалась. Мечник же выглядит свежим и двигается по-прежнему легко. Выматывать его времени не остается, да и у нее все шансы вымотаться раньше. Тиосия заставляет четырех баргестов ненадолго отступить, собраться из клочьев — и одновременно напасть. Она не сомневается, что он покрошит их всех, но… вот… Сейчас! Пятый, самый мелкий и гибкий баргест прыгает к коленям мечника. Оплетает бедро, вцепляется зубами. Мечник охает, пошатнувшись. Хваленое предвиденье его не спасло. Сейчас навалиться четырьмя сверху — и!

Резкий порыв ветра сбивает прыжок баргестов. Пламенный шар размером с голову ребенка подпаливает сразу двух, а следующий, чуть меньший, летит в Тиосию. Она едва успевает присесть, пропустив его над головой. Пахнет паленым волосом.

Правая раненая рука ветряного жреца бессильно висит. Пальцы левой удерживают воздух, как хлыст. Ладони огневицы пылают. Пророк довольно усмехается и шагает вперед.

Тиосия вкидывает в трех оставшихся баргестов еще по толике силы, поворачивается и бежит. Твари задержат их ненадолго. Может, второй путь еще свободен, там ей удастся запутать след и скрыться. Она перемахивает низкий колодец, огибает край навеса. Вот она, спасительная арка!

Из-за ее противоположного края выходит жрец огня. Воздух вокруг него дрожит от жара.

Твой разум покидает тело Тиосии за миг до того, как ее охватывает пламя.

Ты сидишь, скрючившись на холодном полу. Одной рукой обнимаешь себя за грудь и ребра, большой палец другой засунут в рот. Дитя, тебя так напугал рассказ о зверствах врагов?

Ты сжимаешься в комок еще плотней, когда тебя охватывает мягкая темная пелена. Не надо бояться, дитя. Скоро твоя месть, наша месть, свершится, ты и сам знаешь, как это необходимо. Враги падут. Скоро, дитя, скоро. Надо только приложить еще немного усилий.

Ты покачиваешься в объятиях тьмы. Холод и дрожь понемногу уходят из тщедушного тела. Сердце стучит спокойней и размереннее.

Теперь ты готов, дитя? Идём же.

* * *

Бурунг Ханту встрепенулась, выпрямила и без того ровную спину. Догадка требовала проверки, но на раздумья сейчас не было времени. На первый взгляд всё сходилось: и излюбленное оружие, и повадки. Бурунг Ханту покатала мысль на языке, переставляя буквы. Даже имя выглядело анаграммой того, другого. Тимарет — Ретмати. Хрусталь — раздор и наваждения. Новое имя и облик — всего лишь личина, маскировка?

Могло ли такое случиться? Бурунг Ханту никогда прежде не слыхала, чтобы боги могли менять специализацию. Но это не означало, что подобное невозможно.

В другой момент она бы не стала торопиться и понаблюдала, что будет дальше. Разобралась бы, чего можно ждать от этой богини и ее последователей. Уверилась в своей правоте — или, разочаровавшись, отказалась бы от идеи. И если ее догадка все-таки верна, поискала бы приметы, по которым можно опознавать подобных вернувшихся. Возможно, позже она так и поступит. Но сейчас промедление могло обернуться большой бедой.

Бурунг Ханту не любила вмешиваться в естественный ход событий, сегодня же без этого было не обойтись. Она написала несколько строк на узкой полоске бумаги и привязала её к лапе совы. Приласкала птицу, пригладила ладонью мягкие перья.

— Найди Игнасия-Истину. Ему нужно об этом знать.

Сова перепорхнула со стола на перила, хлопнула широкими крыльями и взлетела. Бурунг Ханту провожала птицу взглядом.

* * *

По северной окраине Йарахонга шел высокий крепкий человек с хрустальным кинжалом в руках и пустыми бессмысленными глазами. Его каблуки гулко впечатывались в мостовую.

Человека не смущали ни незнакомые узкие улицы, не дающие разгуляться эху, ни почти непроглядная безлунная темнота. Его вело нечто большее, чем собственные глаза, уши и память. Нечто сродни зову или предвидению.

Одни строения по сторонам улицы сменялись другими. Храмы мелких божеств, незначительных и непопулярных, хозяйственные и жилые постройки. В некоторых горел свет, пробиваясь тонкими лучиками сквозь щели в ставнях или цветные витражные стекла, редкие в этом районе города. Это вам не центральные улицы.

Когда свет мимолетной полосой скользил по проходящему мимо человеку, кинжал в его руке будто вспыхивал. Множество хрустальных граней преломляли и усиливали свечение так, что оно разлеталось по сторонам невесомыми радужными сполохами, расцвечивая стены зданий, мостовую, лицо и одежду мужчины. Но еще шаг — и он снова погружался в темноту.

Посторонний наблюдатель, должно быть, восхитился бы этим зрелищем, или неестественность картины вызвала бы в нем беспокойство. Но о какой естественности могла идти речь в городе, до