Прощаться не будем! - Александр Каренин

с нашей стороны установилось затишье. Тут же я услышал немецкую речь и занял оборону, за бетонным сооружением, высотой до метра. Когда наш батальон снова поднялся в атаку, из этого сооружения открылся огонь из трёх пулеметов MG-42, и безжалостно косил наших бойцов. Люди таяли на глазах словно снег, зрелище конечно кошмарное.

Германский пулемет MG-42, он же пила Гитлера, при попадании в тело человека, буквально вырывал конечности. Именно поэтому на поле боя были четвертованные куски мяса, мало походивших на людей.

Скрутив в связку по три гранаты, я что есть силы швырнул в амбразуру ДОТа. И только я успел спрыгнуть с него, как через несколько секунд раздался мощнейший взрыв. По всей видимости там находился склад боеприпасов. Немцы не ожидали такого «представления» у себя в тылу. После подрыва, в ушах стоял страшный звон. Опираясь о бруствер окопа, я встал в полный рост и расстреливая весь свой награбленный боезапас, уничтожал одного немца за другим. Немцы перенесли огонь в мою сторону. Тут же меня настигла автоматная очередь. Я выронил автомат из рук и схватившись за грудь, истекая кровью, навзничь упал в окоп.

Штрафники ворвались во вражеские позиции. Стрельба перешла в рукопашную схватку. Из четырех сотен бойцов, которые были изначально, до «высоты» дошли только сто двадцать. Вскоре позиции были взяты. Своей хитростью и случайным везением, я способствовал прорыву нашего батальона на одном из участков наступления. Мы заняли этот рубеж, и только после этого к нам на встречу ринулись войска сороковой армии.

Что было дальше я уже смутно помню, две пули навылет прошили мне грудь и руку. Очнулся уже в госпитале. И судя по всему, был уже прооперирован.

Спустя неделю, ко мне в палату пришли с обходом бригадный врач, профессор Гурьянов, несколько ассистентов и офицер в форме НКВД.

Гурьянов осматривая мои ранения, доложил офицеру:

— Ну, что ж товарищ майор, у этого пациента было тяжелое ранение. Ему удалили часть легкого, и перелили кровь. На данный момент, его здоровью ничего не угрожает. Единственное, восстановление будет долгим, я бы порекомендовал какой-нибудь санаторий.

Майор усмехнулся:

— Я думаю, товарищ профессор, что санаторий мы пока опустим. Возвращение в родной полк, это для него сейчас превыше всего. Они все равно до сих пор в резерве сидят. Вот там и наберется сил.

Я не мог поверить своим ушам. От переизбытка счастья я ничего не мог сказать им в ответ.

После майор достал из своего планшетника документ, в котором значилось:

— Рядовой штрафного батальона Петровский! За образцовое выполнение поставленной задачи, и разгромом частей вермахта в данном районе, приказом командования армии за № 0-319 от 12 мая 1944 года, вы восстановлены в звании с возвратом всех наград. По предписанию, вы возвращаетесь в полк, где проходили службу ранее, в той же должности.

Растерявшись, я смог прошепелявить только одно:

— Спасибо товарищ майор, но где же мой следователь, полковник Зубов?

— Не беспокойся за него, он ушел на повышение. Я майор госбезопасности Кулагин, новый начальник управления! — после представления он добавил, — Да, а где твои зубы?

Улыбаясь в полрта, я ответил:

— Потерял, товарищ майор!

Находившиеся рядом со мной люди, засмеялись вместе со мной в голос.

Кулагин, утирая слезы от смеха, обратился к Гурьянову:

— Товарищ профессор, его таким в полк отпускать негоже! Какой же он командир без зубов? Давайте делать, что ни будь. Иначе там все со смеху попадают!

— С зубами что-нибудь решим, товарищ майор! — смеясь, ответил Гурьянов.

Вот такая история приключилась со мной за это время. Можно сказать, что тут подействовал принцип «сам погибай, а товарища выручай!» Товарища, конечно, я спас от тех жестких пыток, которые испытал на себе. Честно говоря, я долго корил себя за такой поступок, задавая себе вопрос: «А надо ли оно мне было? Прыгать в огонь за каштанами, ради кого?!» В итоге, даже вопреки смерти, я все-таки остался жив.

Тут во многом я благодарен полковнику Иванцову, и моему теперь другу Ивану по кличке Князь, которые научили меня выживать и побеждать. К большому сожалению, в живых их никого не осталось. Так же выяснилось, что Зубова приняли на работу в аппарат самого Берии, который лично произвел его в генерал-майоры. По дороге из Киева до Москвы, он попал в засаду украинских националистов, будучи раненым, не прекращал ведение огня уничтожив всю группу бойцов ОУН. Конечно, человек он мерзкий, но высот таких достиг.

Я был несказанно рад только тому, что меня вернули в родную бригаду, в родной экипаж, который находился в резерве. Я мечтал о том, как буду снова и снова громить врага с близкими мне людьми. Находясь в госпитале в Киеве, мне вставили все утраченные зубы. Из-за тяжелого ранения, я пробыл на больничной койке до августа 1944 года. Впереди меня ждали новые испытания.

Эпизод 22: «Мой экипаж — мой дом родной!»

На дворе август. Я в больничной пижаме, слегка подкашливая после ранения, не спеша ковылял по коридору к начальнику госпиталя, где меня ожидала врачебная комиссия. Постучавшись в дверь, я зашел в кабинет генерал майора медицинской службы, профессора Гурьянова.

Его апартаменты более походили на какой-то музей, нежели на кабинет начальника госпиталя. У него на каждом углу стояли бюсты средних размеров каких-то философов и целителей тех давних времен. На его квадратном ломберном столе, стояла ваза с цветами, на фоне которых, красовалась статуэтка великого Гиппократа, заваленная бесконечной кучей медицинских карт. В центре располагался сам профессор, занимавший чуть ли не половину этого стола.

Гурьянов, на вид лет пятидесяти, не особо походил на генерала. Лицо его было объято небольшой щетиной. На переносице строго держались пенсне, и с далека он чем-то похож на Льва Троцкого. На голове, накрахмаленная шапочка, стоящая словно труба. Сам он был полон в теле, и эта полнота была спрятана под белый халат из-под которого просвечивался зеленый мундир с поблескивающими от солнца орденами.

Рядом, по правую руку от генерала, сидел майор госбезопасности Кулагин, мой освободитель и в дальнейшем самый близкий человек. Он постоянно крутил в руке папиросу, хотя сам не курящий. Слева сидела помощница Гурьянова — подполковник Фисенко. Эта женщина довольно с тяжелым характером и крутым нравом, больше походила на мужика. Волосы её были коротко сострижены. Белый халат, немного пожелтевший после многочисленных стирок, не застёгивался на её огромном бюсте. Она достала моё личное дело и медицинскую карту, передав их Гурьянову и Кулагину. Те, листая мои бумаги, параллельно рассматривали и меня.

— Как вы себя чувствуете, голубчик? — сняв