Прощаться не будем! - Александр Каренин

меня по щекам, чтобы привести в чувства, но увы. Тогда он начал звать на помощь. На крики подбежали конвоиры и взяв моё тело в полубессознательном состоянии, оттащили в медпункт изолятора. Очнувшись уже в лазарете, надо мной склонилась физиономия Зубова.

— Ну и чего ты? Легкой смерти искал? — сказал он.

— Да лучше сдохнуть, чем тебя видеть каждый день, как ты кулаки об меня чешешь! — прошепелявил я в ответ.

— Ну-ну, поправляйся! — сказал он, и тут же удалился из лазарета.

Пролежал я не долго. Уже на следующие сутки меня отправили обратно в камеру. Допросы вскоре прекратились. Питание было скудным и за это время я очень сильно потерял в весе. В один из вечеров, мы с Иванцовым завели разговор:

— Павел Семенович, как продвигается ваше дело? — спросил я, сидя на верхнем ярусе нар, и смотря в окно.

— Да ни как Алексей. Меня уже давно никуда не водят. Ни допрашивают, даже ни бьют. Скорее всего, со мной уже давно определились… — скорбно вздохнул он.

— Вы знаете, я только сейчас, наверное, начинаю понимать всю ценность жизни. Столько всего я пережил за это время, а вроде еще и не пожил. Скоро приведут приговор в исполнение и все закончится.

Полковник подошел ко мне, уперся руками о нары и тихо произнес:

— Я хочу дать тебе один совет! Как бы тебе трудно не было, всегда оставайся человеком! Даже под дулом пистолета, даже под угрозой смерти, ни теряй человеческого лица! Смерть она конечно штука такая. И если уж так случилось, то смотри «костлявой» в глаза с гордостью. Тело ты можешь не уберечь, а вот честь и душу сохранишь. Пусть ты прожил и малейшую часть времени, ведь для вселенной двадцать лет мало, ты гордись тем, что ты защищал свою Родину и своих родных. Пусть они все видят, что тебе ни сколько ни страшно.

— Спасибо вам, Павел Семенович! Вы спасли мне жизнь, вытащив из петли, но видимо за зря. Я думаю, что мы с вами еще увидимся! Ни на этом свете, так на том! — замолчал я на мгновение, после чего улыбнулся и продолжил: — Товарищ полковник, а давайте хотя бы в последние минуты нашей жизни, мы помечтаем о светлом будущем.

Иванцов по-отечески приобнял меня за плечи и улыбнувшись, ответил:

— Эх дорогой ты мой, Алексей! Ты еще слишком молод, чтобы умирать. Давай помечтаем, конечно! Вот чего бы ты сейчас хотел?

— Я бы хотел познакомить вас со своей женой! Чтобы мы все вместе, после войны встретились и поужинали в каком-нибудь дорогом ресторане. Отметили нашу победу! Заказали бы борща с пампушками, картошечки деревенской с селедочкой, и затравили бы все это по двести, а можно даже по триста грамм столичной водочки. Как вы считаете? — улыбнулся я, глядя ему прямо в глаза, в которых я увидел каплю некоего счастья, от услышанных слов.

— Как скажешь! Можно и по триста грамм! — ответил он, улыбаясь уголком рта.

— По дому сильно тоскуешь?

— Вы даже представить себе не можете как! Жизнь готов дьяволу продать, лишь бы на жену взглянуть. А вы?

— А у меня только сын один остался. С женой в разводе еще с начала войны.

— А сын у вас где сейчас?

— Воюет, где-то воюет! Весточки от него с осени 42-го не было.

— Живой товарищ полковник! Он еще напишет, вот увидите!

— Ну дай бог, если так! — опустив голову он глубоко задумался.

— Павел Семенович, а вы верующий? — вдруг спросил я.

— Верующий, а что такое? — его будто бы взбодрил этот вопрос.

— Научите меня веровать пожалуйста? Я за всех нас молиться буду!

Иванцов улыбнулся и сказал:

— Действительно Алексей, в этих стенах да в нашем положении только молиться и надо! А вообще это дело правильное. Душа должна разговаривать с богом, не только когда тебе плохо, но и когда тебе хорошо. Ты должен благодарить его за каждый прожитый день, ибо он помогает тебе выжить!

Я спрыгнул с верхнего яруса и взяв его за руку спросил:

— Так научите?

— Научу! Я научу тебя одной молитве, она помогала мне во всех случаях жизни! Становись к окошку! — сказал он, и показал мне для начала, как правильно креститься.

— Вот хорошо! А теперь закрой глаза, отвлекись от всех мыслей, и крестись после каждого сказанного тобой слова. Повторяй за мной: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; Хлеб наш насущный дай нам на сей день; И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь!

— Красивые слова Павел Семенович! Я обязательно их выучу! — сказал я, после проведенного молебна, — даже на душе как-то легче стало!

— Вот и хорошо! Я с этой молитвой в первую мировую, в атаки поднимался, — присев на свою койку, ответил он, — ладно сынок, давай-ка спать! Поздно уже!

Таким образом мы делили наше общее горе. Прошло еще пару недель. Про нас окончательно забыли. Уже и прекратились допросы, и еду начали давать более-менее нормальную.

Утро следующего дня началось как обычно. За окном уже сошел снег. Наступала весна. Ничто не предвещало беды, как вдруг к нам в камеру зашли двое.

— Подследственный Иванцов, на выход! — сказал один из них.

Полковник, поправив свой изодранный и испачканный запекшейся кровью китель, пригладил остатки седых волос на голове и заведя руки за спину, проследовал к двери. Вдруг он остановился в дверном проёме и повернувшись ко мне лицом, произнёс:

— Прощай, сынок! Береги себя!

Мы проводили друг друга взглядом. Они ушли и закрыли дверь, оставив меня одного в камере. Я понимал, что скоро они придут и за мной. Через десять минут после того как генерал покинул камеру, в проходной прозвучал глухой выстрел. Через какое-то время послышались шаги в мою сторону.

Выполняя наказ Павла Семеновича, я застегнул пуговицы на гимнастерке, оправился и принял стойку смирно. Ко мне в камеру зашли те же двое:

— Подследственный Петровский, на выход!

Улыбаясь им в лицо, я завел руки за спину, и не показывая страха, начал насвистывать всеми знакомую мелодию:

«От чего ты спросишь я всегда в печали,

Слезы подступая, льются через край…»

Меня вели по мрачному коридору. Далее завели за угол, где не было ни входа, ни выхода, только одна белая стена, обагрённая кровью казнённых предателей. Меня поставили лицом к стене, на который были