Потому что я – отец - Михаил Калинин

Снова выпил утром. Не вспомнить последний трезвый день. Рука тянется за бутылкой, наконец зверюга поднялся. Какая-то чересчур ленивая походка. Да он даже бегать не умеет. Ещё одна рюмка, алкоголик просрал очередной форпост. Когтистый наступает вальяжно, не замечая редуты, спешно возведённые из бравады будущей жертвы. И, наконец, стоишь с ним лицом к лицу, ощущая крепость зубов, силу мохнатых лап, гипноз громадных глаз и вонь пасти.

Он не будет разрывать и жрать твою плоть. Эта паскуда неспешно водрузит лапы на твою беззащитную грудь и выпустит когти, они медленно проникнут под кожу. А драться уже не получается. Для этого надо хотя бы протрезветь. Но наутро голова болит так, что не до бойни за жизнь, опохмелиться бы. И спасительная бутылочка пивка возвращает в мир и дарит надежду. Какие звери? Чего только не покажется по пьяни. Нормально, солнышко светит. Но вечером всё повторяется, а когти проникают глубже.

Сквозь туман доносятся голоса родных, предложения о помощи, проклятья, мольбы. Ты бы и рад встать, но одна передняя лапа упирается в грудь, вторая припечатала голову к земле. Дыхание спёрло. Одолевает ужас.

Нет, мне не нужен нарколог. А также психолог и прочие помощники. Свои проблемы я должен решить сам. И прежде чем сделать пару шагов, ещё неоднократно упадёшь и будешь лежать пьяный у могучих лап. Остаётся найти что-нибудь, за что можно зацепиться.

Утро. Успел опрокинуть пару рюмок. Домашние настроены воинственно. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, друг, тот самый, с которым познакомились так давно в школе будущих родителей.

– Это наш последний разговор на эту тему.

– Я вас слушаю.

– Отец, мы хотим тебе помочь.

– Знаю. Но я должен справиться сам.

– Почему? Мы готовы пройти этот путь вместе с тобой.

– Значит, так, послушайте меня. Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать.

– Мы не видим, что ты хоть что-то делаешь для этого.

– Как вы можете что-то видеть, если никогда не барахтались в этом болоте.

– Вот поэтому мы и хотим тебе помочь.

– Дружище, послушай. Не отнекивайся. Твоя семья готова ради тебя на всё. Белой завистью завидую тебе. Я тоже здесь. У тебя всё будет нормально. Справимся вместе! Победим заразу.

– Хватит. Я сам справлюсь.

– Трудно поверить.

– Ах, вам трудно поверить. Трудно поверить? Трудно поверить! А как же вы помогать собрались, если веры в вас нет?

– Не кипятись. Мы предлагаем обратиться к специалистам.

– Не надо предлагать. Вера в меня – это единственная помощь.

– Поздно! Нет веры.

– Так вот чего стоит моя семья. Оступился, и в тебя не верит никто! Когда я один кормил всех, а тебя полтора года таскал каждую ночь на руках, тогда верили? Когда работал на трёх работах ради вас, тогда верили? Когда сам ездил на метро, чтобы сын на машине девок катал, тогда верили? Когда срок мотал за тебя, верил или нет? Да и ты, дружок, тоже не строй из себя Папу Римского. Пробухал всё детство ребёнка, пока жена одна мудилась, а сейчас свеженький будешь мне рассказывать, как жить.

– Отец.

– Что отец? Легко верить в того, кто твёрдо стоит на ногах. А ты поверь тому, кто завалился.

– Хватит, я устала от этого цирка.

– Цирк ещё не начался. Ожидайте выступления жонглёров.

– У тебя белочка, что ли?

– Мои условия!

– Ты ещё и условия ставишь? Сдадим тебя в стационар, там будешь ставить условия.

– Цыц!

– …

– …

Так сильно кулаком по мебели я не бил никогда. Был бы обычный стол на кухне, а не дубовый великан, точно сломался бы. Меня наконец-то услышали.

– Повторяю, мои условия! Я бросаю пить…

– Очень смешно.

– Не беси меня. Ещё раз. Я бросаю пить. С завтрашнего дня не пью полгода. После полугода буду пить, когда сочту нужным, но в это состояние я никогда не вернусь. Рюмки три-четыре зараз, не больше. Только для вкуса. Устроит?

– Допустим. А если сорвёшься?

– Вы ничего не проигрываете. Согласен на любых наркологов, психологов, уфологов, да хоть, мать их, кинологов, если за это время хотя бы рюмку выпью.

– И что же ты хочешь взамен?

– Никаких специалистов в ближайшие полгода. Ни слова о том, что я алкоголик. И чтобы я после шести месяцев ни разу не слышал, что мне пить не надо. Ещё: я сделаю одну манипуляцию, чтобы никто даже слова не сказал… Где аплодисменты и безоговорочное согласие!

– Согласен.

– Ты?

– Хорошо.

Конечно, в доме алкоголика целых бутылок не бывает. Достал из заначки по нелепой случайности недопитый коньячок, присел на подоконник. Сделал скромный глоток напоследок. Открыл окно. Понаблюдал за комичной войной эмоций на лице жены. Она хотела что-то сказать, но её сдерживало обещание. Вниз с десятого на пустырь полетел снаряд, им я пытался поразить отступающего ненадолго зверюгу. Он не спешил уходить, смотрел на меня. Много у него таких ершистых, ему не привыкать. Сегодня он будет обходить меня. Может, лапу и не поставит на грудь. Будет выжидать.

Я высунулся в окно. Смотрел на стёкла и чёрное пятно секунд двадцать. Крик вырвался сам. Я рычал, орал, как животное. Долго надрывался. Со стороны, наверное, выглядело жутко. Но чтобы прогнать тварь, надо стать таким же – безжалостным, готовым к новой войне.

Закрыл окно. Бледные лица, вытаращенные глаза. Спасибо, что санитаров не вызвали. Ничего не сказав, я вышел из комнаты. Надо побыть одному. Башка раскалывалась. Принял обезболивающее. Это будет трудно. Но раз война, значит, война.

Первые недели тянулись медленно, как в колонии. Депрессия, угрызения совести шли в обнимку с тошнотой и головной болью. Душа и тело хором требовали выпивку. Я рычал, ныл, стонал.

Только сейчас осознал, что впервые за двадцать лет с момента рождения сына я потерял связь с предками.

Даже в тюрьме со мной сидели каторжники из прошлого, заключённые концлагерей, несправедливо осуждённые, я просил их поделиться силой. Мало что могло дать надежду, кроме осознания, что кто-то уже прошёл этим путём до меня. Но пока я спивался, мне не мерещились какие-нибудь пьяные флибустьеры после очередного грабежа.

Алкогольный шторм смыл всех призраков, я остался один. Наверное, никогда в жизни я не был столь эгоистичен, как в те месяцы, когда душа разлагалась на дне бутылки. Все мысли крутились вокруг любования своим унынием.

Отрешение, как иприт на фронте Первой мировой, задушило солдат. Может быть, я наконец-то повзрослел и подсознание прогнало их? В двадцать лет простительно играть в солдатиков, в тридцать чего только не влезет в голову, всё ещё обеспокоенную поиском места под солнцем. В сорок пора заканчивать