Авантюристка - Кэрол Дуглас

Как был прекрасен этот сад! Глядя на него, становилось понятно, почему побережье Болье называют маленькой Африкой. Бок о бок с великолепными розами росли диковинные тропические растения, встречавшиеся лишь здесь, в этом маленьком, прогретом солнцем уголке Западной Европы: эвкалипты и баобабы, бананы и финики, манго, опунции и бенгальские фикусы. Доктор Джамек показал нам все свои сокровища. Годфри прищурился, всматриваясь в буйную растительность и мысленно прикидывая, сколько хозяин мог бы выручить за такую привлекательную недвижимость на современном рынке.

– Такая? – Ирен достала из сумочки набросок татуировки Луизы. Ветер беспощадно трепал листок, и подруге пришлось держать его обеими руками.

– Похожа, мадам, похожа. Не могу сказать насколько. С тех пор прошло много лет. – Доктор нагнулся и понюхал распустившийся цветок, слишком зрелый, чтобы его срывать. – С возрастом чувства притупляются, но даже время не властно над ароматом чудесных роз.

– Этот человек – мой отец, – промолвила вдруг Луиза. – Мы должны выяснить, что с ним произошло.

Доктор поднялся и взглянул на нее с той же нежностью, с какой только что любовался розами:

– Одному лишь Богу ведомы тайны нашей судьбы, мадемуазель. Я прожил достаточно долгую жизнь, чтобы это понять.

Джамек был довольно приземист и оттого рядом с нами казался пожилым ребенком. Однако слова его потрясли нас до глубины души – даже примадонну, которая считала ниже своего достоинства принимать услышанное за чистую монету. Много лет назад стоявший перед нами слабый старик приехал в казино сразу после того, как было найдено тело Клода Монпансье.

Доктор Джамек сорвал розу «маршал ньель» и протянул ее Луизе:

– Не теряйте веры, дитя мое. – Развернувшись к чудесному алому кусту, он срезал ржавыми ножницами жесткий стебель и вручил второй цветок Ирен со словами: – А вы не теряйте надежды, мадам.

Моя подруга любезно приняла его нежный подарок.

Старик вновь повернулся к цветам. Лязгнули ножницы, и слабая рука протянула мне яркую сливочно-желтую розу:

– А вы, мадемуазель, помните о милосердии.

В голосе старика звучало столь искреннее участие, что все мы тотчас прониклись его добротой и обрели терпение. В порыве чувств мы улыбнулись друг другу, а доктор, прихрамывая, добрел до лавочки, с которой открывался чудесный вид на море. Он положил подле себя ножницы и соломенную шляпу, тяжело вздохнул и начал свой рассказ:

– Когда меня вызвали для осмотра тела Клода Монпансье, я был уже немолод. Кажется, это случилось в семидесятых…

– В семьдесят третьем, – подсказал Годфри.

Старик кивнул:

– Время не щадит воспоминания, но некоторые сцены представляются мне так ясно и отчетливо, словно все это было вчера. Человек забывает даты, но не эмоции. Сердце мое обливалось кровью при виде столь приятного молодого человека, добровольно расставшегося с жизнью. Я рад, что вскоре вышел в отставку: с тех пор немало несчастных наложило на себя руки, после того как колесо фортуны сыграло с ними злую шутку.

– Расскажите о татуировке, – попросила Ирен.

– Она была у него слева, над сердцем. Странно, что он решил наколоть ее именно там.

– Свежая? – осведомился Годфри.

Доктор склонил белую как снег голову. Под редеющими волосами проглядывали старческие пятна, усыпавшие, словно крошечные песчинки, его лицо и ладони.

– Сомневаюсь. Свежая татуировка яркая, а та совсем потускнела и почти слилась с кожей. Признаться, татуировка на теле человека, занимающего столь высокое положение в обществе, сама по себе поразительна!

– Были ли на трупе следы насилия?

Старик поймал пристальный взгляд примадонны:

– Вот почему я дал вам красную розу, мадам. Вам не страшны никакие препоны, и даже сама смерть. При взгляде на его тело не оставалось никаких сомнений, что несчастный совершил самоубийство. Веревка была туго затянута вокруг шеи, шея сломана, на икрах синяки, на голенях – следы от ушибов.

Луиза всхлипнула и закрыла лицо руками.

– Были ли на теле какие-нибудь другие отметины? – бестрепетно поинтересовалась Ирен.

– Другие, мадам? Только синяк у основания черепа, в том месте, где затянулся узел, а еще ссадины на запястьях. Возможно, в последний момент бедолага попытался высвободиться и поцарапался о накрахмаленные манжеты.

Ирен глубоко вдохнула аромат алой розы, словно хотела наполнить свои мысли благоуханием.

– Запястья. Этого я и боялась. Возможно, кто-то связал ему руки, а затем освободил.

– Связал? Но зачем? Как он…

– Действительно – как? А в карманах у него ничего не нашли? Ни монет, ни карт, ни прочих личных вещей?

– Даже табака, мадам.

– Тогда как же вы его опознали? – недоумевала я.

– Это было нелегко, – ответил доктор с грустной улыбкой. – О смерти его писали в газетах, сопровождая некролог описанием внешности. Но никто не откликнулся. Его уже собирались хоронить в могиле для бедняков, как вдруг в мой кабинет пришел индиец, работавший на одном из портовых кораблей. Он принес записку, в которой значилось, что умершего звали Клодом Монпансье, и родом он был из Парижа. Полиции удалось разыскать его брата.

– Но его все равно похоронили в общей могиле, – пробормотала Луиза. – Дядя и слышать ничего не хотел о том, чтобы перевезти тело в Париж. Тогда мы с тетушкой решили поехать в Монте-Карло, но он не позволил нам проводить отца в последний путь.

– На это не было времени, дитя мое. Здешний воздух не позволяет слишком долго хранить тела умерших.

– Вы знаете, где его могила? – спросил американец.

Старик покачал головой:

– Нет. Похороны состоялись без меня. Я могу лишь поделиться с вами воспоминаниями о смерти несчастного.

– И они нам очень пригодятся, доктор. – Ирен взяла его за руку. – Записка была анонимной?

– Именно так.

– А индиец?

– Исчез. Он вообще был не очень приветлив, да к тому же весьма неопрятен. По-моему, он почти не понимал по-английски.

Попрощавшись с добрым доктором, мы прошли сквозь сад и остановились у каменного коттеджа. Нас уже ждал экипаж, готовый отправиться в Монте-Карло по извилистой горной дороге. В эту минуту даже солнце Лазурного Берега не могло согреть нас, содрогавшихся при мысли о преждевременной и удручающей кончине Клода Монпансье.

Мы сели в экипаж. Стороннему наблюдателю наша компания наверняка показалась бы несколько эксцентричной: Луиза прикрепила розу к поясу, я – к лацкану; Ирен своим цветком украсила прическу, что было ей очень к лицу, придавая примадонне несколько щеголеватый, кокетливый вид.

Я и по сей день помню возвращение в Монте: солнце припекало голову сквозь шляпку, справа мерцало сапфировое море, а слева вздымалось изрезанное предгорьями побережье.

– Кому-то он был небезразличен, – сказала вдруг Ирен и улыбнулась Луизе, оторвав взгляд от морского пейзажа. – Ведь нашлись люди, которые помогли властям опознать вашего отца. Уверена, они сделали это из добрых побуждений, но допустили ошибку. Первую, но далеко не последнюю.

– Кто – они? – спросила я подругу, когда мы вернулись в «Отель де Пари» и расселись в гостиной номера Нортонов. – Кто допустил ошибку?

– Не знаю. А ты?

– Нет, конечно. Я вообще не уверена, что «они» существуют. Как, впрочем, и ты.

– Пути их неисповедимы, дорогая Нелл. Господни – тоже, но в Его существование ты охотно веришь.

– Не пытайся отвлечь меня болтовней о Боге. Если тебе что-то известно об этих загадочных событиях, будь так добра, поделись с нами. От этого может зависеть счастье Луизы.

– Я по-прежнему в раздумьях.

Переодевшись в домашнее платье и тапочки, Ирен прилегла на кушетку. Подруга предпочитала избегать парадной одежды, когда представлялась такая возможность. Из маленького столика она достала египетскую папиросу, вставила в перламутровый мундштук, приобретенный в Париже, и закурила. Дым тотчас окутал ее лицо голубой вуалью. Ирен продолжала:

– Сколько «их» – точно неизвестно. Одно знаю наверняка: среди них те двое, что сделали Луизе татуировку и напали на вас с Годфри в поезде. Матрос-индиец, принесший доктору Джамеку записку пятнадцать лет назад, тоже принадлежит к их кругу. Равно как и Клод Монпансье.

– Клод Монпансье? Ну, это уж слишком.

– Не слишком, – в комнату вошел Годфри, облаченный в красивую домашнюю куртку из темно-зеленой парчи.

– Ты что же, поддерживаешь эту дерзкую догадку?

– Я поддерживаю почти все, что делает Ирен.

– Почти? – возмутилась примадонна. В янтарных глазах ее горел вызов. – Безусловно, два злодея, напавшие на дочь Клода Монпансье, имеют отношение к его смерти, как и к гибели татуированного моряка, который бросился в Темзу несколько лет назад, и того, что мы совсем недавно видели в Париже.