Авантюристка - Кэрол Дуглас

Боюсь, потомки едва ли запомнят дело, расследованием которого я сейчас занимаюсь, а именно очевидным убийством юной особы. Уотсону известно, что я отправился в Париж, дабы нанести визит моему коллеге из префектуры полиции, месье ле Виллару. Этот сыщик – между прочим, подающий большие надежды – сообщил в недавнем письме о своих затруднениях и попросил меня приехать и помочь ему в этом деле.

По правде говоря, помимо служебного долга, я не прочь и взглянуть на переводы моих монографий на французский язык – дебют моих трудов за рубежом. Быть может, мне удается мириться с литературными устремлениями и амбициями Уотсона благодаря тому лишь, что я сам время от времени берусь за перо.

Уотсон наверняка обиделся бы, узнав, что я скрыл от него свои произведения, но его доселе неопубликованные рассказы о наших расследованиях убедительно доказывают, как важно беспрерывно фиксировать происходящее. Разумеется, у моих мемуаров есть гораздо больше шансов увидеть свет, нежели у романтических излияний, принадлежащих перу моего друга, но нет никакого смысла доказывать очевидное тому, кто не желает ничего слушать. К тому же мой славный летописец, как и всегда, руководствуется исключительно благими намерениями.

Уотсон почти не интересуется моими заграничными путешествиями: ему хорошо известно, что я нередко встречаюсь с главами государств и королевскими особами, и дела их строго конфиденциальны. Сейчас мне предстоит погрузиться в столь опасное предприятие, что я и словом боюсь обмолвиться о деликатных обстоятельствах, с ним связанных, среди которых гемофилия, наследование важного европейского герцогства и некая смертоносная разновидность камелии.

– Дорогой мой месье Холмс! – поздоровался ле Виллар, стоя на пороге гостиничного номера в тот самый вечер, когда я прибыл в Париж. – Как любезно с вашей стороны приехать столь скоро, чтобы помочь мне в этом каверзном деле.

– А с вашей – принести распечатки монографий, – ответил я.

Французский сыщик протянул мне пакет, обернутый в коричневую бумагу, который держал под мышкой.

– Но как…

– Сомневаюсь, что вы принесли бы мне пачку музыкальных нот, дорогой друг. Конечно, я играю на скрипке, но едва ли вы об этом знали. К тому же репертуар я предпочитаю записывать на нотном стане моей памяти, нежели на бумаге. Позвольте взглянуть.

– Разумеется! А вы и не говорили, что владеете французским языком.

– Я могу на нем изъясняться, но для перевода моих монографий познаний этих, увы, недостаточно.

Я распаковал гранки и тотчас заметил, что мой французский коллега просматривал их за обедом, отведав при этом филе морского языка, обильно приправленное чесноком, и распив бутылку весьма посредственного сотерна в компании однорукого владельца закусочной.

Касаемо ле Виллара – ловкого, как обезьяна, и дружелюбного, как пудель, – можно утверждать, что не только в выборе блюд, но и в его биографии не было ничего примечательного. Он служил во французской армии, пока не вышел в отставку из-за ранения спины. Родился левшой, но еще в раннем детстве был добросовестно переучен и потому прекрасно владел правой рукой. Единственное, чего он не научился ею делать, так это завязывать шнурки. Впрочем, сие тривиальное обстоятельство не представляется мне интересным. Ле Виллар имел семью: жену и троих детей, один из которых был глухим. И, судя по беглому взгляду на гранки, французский сыщик был неплохим переводчиком.

– Благодарю за интерес к моим монографиям. Они, безусловно, сослужат добрую службу сыскной полиции Парижа.

– Всегда к вашим услугам, месье Холмс. Признаться, работая над переводом, я был покорен вашей осведомленностью в тайных областях знаний. Как жаль, что чистый гений не передать на бумаге.

– Вы меня недооцениваете. Я предан науке и систематическому подходу и не уповаю на прилив вдохновения. Мои изыскания всегда можно облечь в слова.

– В том-то и прелесть, дорогой мой месье Холмс! Вы с поразительной настойчивостью находите решение самых разных проблем. Но не может же все сводиться к избранному вами методу. Должно быть, расследования – предмет вашей страсти.

Как это похоже на французов – видеть страсть даже в науке!

– Мой друг доктор Уотсон охотно с вами поспорил бы. Он обвиняет меня в том, что я совершенно не интересуюсь чувствами других, и, несмотря на очевидные успехи, полагает мой метод чересчур сухим.

– Раз ваш «сухой» метод столь успешен, значит, с его помощью мы сможем избежать кровопролития во многих делах. Надеюсь, моя проблема не станет исключением.

– Так в чем же она заключается?

Ле Виллар пожал плечами и опустился на стул:

– Не само дело, а тот факт, что оно не дает мне уснуть по ночам, – вот что ставит меня в тупик. Исполнение закона – моя страсть, потому я и взялся переводить ваши труды с таким энтузиазмом. Я не раз наблюдал, как те, кого благодаря моим стараниям приговорили к смертной казни, всходят на эшафот, и, признаться, никогда не испытывал укоров совести. Однако на сей раз я снедаем сомнениями. Возможно, я обвиняю в убийстве ни в чем не повинную женщину.

– Неудивительно. Женщины-убийцы нередко пробуждают в блюстителе закона благородные чувства.

– Может, вы и правы, но ведь, в отличие от жертвы, мадам Монпансье немолода и не так уж хороша собой. Она не из тех, кто способен вызвать мужскую симпатию. Подозрение пало на нее по одной лишь причине: в тот вечер слуги видели, как она тайно встречалась с племянницей у пруда, что за их домом. Место это туманное, сырое и заброшенное, месье Холмс. Позже в нем обнаружили браслет пропавшей.

– А ее тело?

– Нет, – признался сыщик.

– И вы полагаете?..

– Я полагаю, подозревать мадам Монпансье было бы весьма логично. Ведь она наотрез отказывается отвечать на вопросы полиции. А заставить ее силой не представляется возможным – мы же не дикари, в конце-то концов.

– Безусловно, – заверил я коллегу, зажигая трубку.

Ле Виллар был невысок, довольно опрятен, носил бакенбарды, подстриженные на весьма своеобразный манер, а волосы его пахли макассаровым маслом. Даже человек с хорошо развитым воображением, каковым, по утверждению Уотсона, я не являлся, не назвал бы его дикарем.

– Если дама, о которой идет речь, не желает беседовать с вами, – начал я, – может, она согласится на встречу со мной?

Он вновь пожал плечами:

– Она ведь женщина. Быть может, ее заинтригует, что именитый английский сыщик удостоил ее вниманием.

Я засмеялся. Уотсон, конечно же, окрестил бы мой смех «циничным лаем».

– Дорогой мой ле Виллар, даже королева Испании не сможет настолько заинтриговать убийцу, чтобы он добровольно излил душу служителю закона.

– В личной беседе она настаивала, что девушка жива.

– Вот как! Будьте добры, расскажите о предполагаемой жертве поподробнее.

– Луиза Монпансье – сирота. Родом из порядочной семьи. Б́ольшую часть жизни она прожила со старшим братом отца Эдуардом и его супругой.

– Следовательно, кровного родства с тетей у нее нет.

– Верно, и это дает нам еще одно основание подозревать мадам Монпансье в убийстве.

– Действительно! Но представьте, что кто-то задушил моего друга Уотсона. Так что же, на меня падет подозрение потому лишь, что мы не родственники? Вот что я вам скажу, ле Виллар: наличие родства нередко служит весьма достоверным доказательством убийства. Луиза Монпансье богата?

– Нет. Как и ее дядя.

– А тетя?

– Она несколько улучшила материальное положение мужа. Когда-то Монпансье были довольно зажиточны, но промотали свое состояние. Самоубийство Клода Монпансье, отца Луизы, не увеличило семейной казны. Но это было много лет назад.

– Раз уж вы обратились ко мне с просьбой, дружище, и принесли столь занимательный материал, я попытаюсь встретиться с мадам Монпансье, но в ином обличье.

– Говорят, вы в совершенстве владеете искусством перевоплощения.

– Для сыщика все искусства подчинены науке. Позвольте мне дальше действовать по своему усмотрению. Дайте мне адрес, этого достаточно. Я свяжусь с вами, как только закончу расследование.

– Но я очень хотел познакомиться с вашими методами.

– Хороший сыщик работает незаметно, подобно тому как планета вращается в небе. Поверьте, результаты куда важнее самого процесса. Я дам вам знать, как только что-нибудь выясню.

Глава девятнадцатая

Татуированная роза

– Татуировка, сэр, и, несомненно, самая странная из всех, что я когда-либо видел. Хорошо ее помню. Да и как забыть? Джентльмен с татуировкой – большая редкость. К тому же столь трагичная кончина…

Доктор Джамек медленно выпрямился, оторвав взгляд от розы «маршал ньель». Повсюду цвели роскошные кусты, от запаха которых кружилась голова. На горизонте, словно облака, поблескивали белые стены города, а далеко-далеко внизу шелестело море, лаская волнами песчаные пляжи и скалы. Мы стояли на высоком мысе, в саду, расположившемся за скромным коттеджем.