Почерк дракона - Александр Золотько

Тут ведь тоже есть свои нюансы.

Ладно, он сможет промычать что-то более-менее связное на тему смерти химика. Кто-то проболтался о нем и о драконе. Приблизительно тоже самое можно будет сказать и о семействе Шпигель. Можно, но кто в это поверит? Он бы сам, например, не поверил.

Бог с ним, он еще может спалить свою встречу с пьяной Ирэн. Пьяная баба – себе не хозяйка, сболтнула лишнего, хотя и ей, наверняка, говорили, чтобы она о драконе не шептала никому. А как он узнал о Воеводиной? Тоже нашептали слухи? Замечательно. Все слухи и все об историях с бумажным драконом.

И Фроленков… Кстати, а ведь бессмертный сержант мог даже не хотеть калечить Шатова, он мог просто выполнять указания того самого майора Ямпольского о необходимости задерживать всех, кто будет много вопросов задавать по поводу Фроленкова.

Не исключено, кстати, что, получив информацию от участкового, Ямпольский на всякий случай проверит… или уже проверил… все случаи появления дракона. И быстро сообразит, что неизвестный, избивший сержанта, и журналист Евгений Шатов – одно и то же лицо.

Шатов поежился. В этом случае встреча с майором будет равносильна добровольной сдаче. А он еще умудрился ляпнуть мадам Маше, что пришел от тех, от чьего имени торговал наркотой Фроленков. Господи, выходит, что он запутался по самые некуда.

Теперь любое его движение будет работать против него же. Черт.

Выходит, что если даже он сможет выпутаться из истории с Васильевым, если его действительно сможет «отмазать» Арсений Ильич, то еще неизвестно, как оно обернется с Ямпольским.

Нападение на сотрудника милиции… У Шатова засосало под ложечкой. И ничего никому нельзя говорить. И так, и так – хреново.

А вокруг живут веселые свободные люди. Им совершенно наплевать на то, что мозг Шатова сдавил страх, что чувство безысходности выдавливает из груди воздух, что жилки начинают мелко трястись. Где выход?

Шатов потер щеки. Спокойно! Все можно преодолеть. Еще ничего не потеряно, до тех пор, пока он сам не опустил руки. Но это только слова. Жалкие нелепые слова. Жалкого, нелепого человека, скорчившегося на скамейке посреди сквера.

За что же это ему? Почему именно он? Почему? Почему именно на него обрушилась эта тяжесть? Почему, почему, почему…

– Вам плохо? – Шатов оглянулся.

Возле скамейки остановилась молодая мамаша с коляской.

– Все нормально. Немного нервов, – Шатов встал со скамейки.

– У меня есть валериана, – предложила мамаша.

– Спасибо, я обойдусь, – Шатов глянув в сторону памятника и обнаружил, что Пащенко уже стоит возле клумбы, – спасибо.

– Здравствуй, Гриша, – Шатов помахал издалека рукой.

– Привет, – Пащенко особого восторга не выразил, но руку протянул, – опаздываешь.

– Задерживаюсь, – мрачно ответил Шатов и быстро добавил, пресекая возможные замечания по поводу начальников и не начальников. – Выяснил?

– Выяснил, – кивнул головой Пащенко, – только…

– Не мнись, старлей, говори!

– Понимаешь, какое дело… – Пащенко очень не хотелось говорить всего, явно выяснил он что-то такое, что оказалось информацией запретной, и, одновременно с этим, запретная информация распирала Пащенко, желая выбраться наружу. Нужно было только помочь, дотронуться иголкой до этого шарика, надутого тайной.

– Хватит мычать, – сказал Шатов, – пора телиться.

– Ладно, – кивнул Пащенко, – хорошо. По поводу твоих фамилий…

– По поводу моих фамилий, – согласился Шатов, – давай только пройдемся и не будем маячить здесь.

– Давай. Значит, фамилии. Мазаев… – Пащенко почесал кончик носа, – Тут все вроде бы понятно и одновременно как-то не слишком.

– Точнее!

– Понимаешь…

– Пойму, как только ты мне все объяснишь толком.

– С точки зрения формальной – все в порядке. Авария, лысая резина, да еще и пьяный был как зюзя.

– Это я уже знаю, в автоинспекции выяснил.

– Ага… Дело как бы одновременно закрыли и у них забрали, – Пащенко снова замялся.

– В ОПО, – подсказал Шатов.

– В ОПО.

– Замечательно. И ничего дополнительно?

– Дополнительно? Дополнительно парни из ОПО топтались вокруг фирмы Мазаева, дома, родственников, связей…

– Но дело по убийству возбуждено не было?

– Не было.

– Отлично. Теперь об этом, как его…

– Каневецком.

– Да, о нем. Зарезали мужика, на ноже пальцев нет, в окружении желающих его пришить найдено не было, жизнь вел спокойную – это все, что удалось выяснить. А потом…

– ОПО? – спросил Шатов, делая удивленное лицо.

– ОПО, – снова кивнул Пащенко.

– И дальнейшая судьба дела покрыта мраком таинственности и неизвестности?

– Мраком.

– Все дела у тебя покрыты мраком неизвестности, Гриша. Это не к добру. Кстати, вопрос на общую эрудицию – ты что-нибудь слышал о Константине Башкирове?

– О ком?

– О Косте Шкире?

– Первый раз…

– Да, не слишком ты информированный мент, Гриша. Как тебя на службе держат? Но это не все, что ты успел накопать, – Шатов остановился и ткнул пальцем в грудь Пащенко.

Тот тяжело вздохнул, переступая с ноги на ногу.

– Гриша, тебе не идет детское выражение лица, – предупредил Шатов.

– Тут… Такое дело…

– Гриша, скоро заморозки ударят.

– Оба эти дела как бы закрыты, но с контроля не сняты…

– Не понял. Это что-то новое в практике юриспруденции.

– Любая информация по поводу этих закрытых дел… новая информация… должна немедленно сообщаться в ОПО.

– А то, что я интересуюсь этими делами, – закончил за Гришу Шатов, – как раз и есть новая информация по этим старым делам и должна быть немедленно доложена майору Ямпольскому. Например, тобой. Так?

– В общем, так.

– И тут мы плавно переходим к личности майора Ямпольского и его бесстрашного подразделения. Что у тебя есть по этому поводу? – любого другого человека с таким печальным выражением лица Шатов не стал бы допрашивать. Любого другого, но не Пащенко.

– Я уже тебе говорил, что оперативно-поисковый отдел был заново создан…

– Это ты мне уже действительно говорил. В связи с чем он был создан заново?

– Откуда я знаю? Создан и все. Подчиняется областному начальству.

– Ты что-нибудь об этом ОПО слышал еще? В связи с чем-нибудь, кроме этих двух дел?

– Ничего я о них не слышал, – чуть ли не со слезой в голосе сказал Пащенко, – знаю одно, с Ямпольским лучше не завязываться.

– Вот даже как? Такой крутой? Или у него там где-то наверху есть рука?

– Не знаю. Мне только вот сегодня, полчаса назад, опера посоветовали, – голос Пащенко стал жалобным, – темное это дело…

– И никто не гарантирует, что опера не сообщат Ямпольскому, что ты им интересовался, – что-то перепугался Пащенко больше положенного.

– Никто не гарантирует. Влип я из-за тебя, Шатов.

– И никто не гарантирует, что в разговоре со мной Ямпольский не узнает о наших с тобой теплых дружеских взаимоотношениях. То есть, если ты не сообщаешь в ОПО о моем любопытстве, то тебя могут долбануть по голове за нерадивость. А если ты стуканешь на своего приятеля Шатова, то приятель Шатов может совершенно спокойно рассказать о тех крепких узах, которые связывают продажного журналиста и продажного мента по фамилии Пащенко, – Шатов притянул к себе Пащенко за ворот рубахи, – и продажный мент по фамилии Пащенко не просто потеряет погоны, но даже и сядет.

Пащенко рванулся, но Шатов держал крепко, и рубаха затрещала.

– Сука ты, Шатов.

– А жизнь какая, товарищ старший лейтенант? Не бойся, милый. Я тебя не сдам. Ты мне еще понадобишься.

– Ты же обещал…

– Снять тебя с крючка? Только в обмен за информацию. А ты умудрился меня еще и заложить.

– Не закладывал я! – выкрикнул Пащенко.

– Какой ты молодец, – похвалил Шатов и отпустил воротник, – но ты ведь еще заложишь?

Пащенко отвел глаза.

– Не дрейфь, Григорий, я и сам собирался сегодня связаться с Ямпольским. Ему обо мне уже сообщили. Или сообщают вот в настоящий момент. Я и сам хочу с майором поболтать.

Пащенко облегченно выдохнул.

– Все, Гриша, свободен. Ту заветную кассету ты еще не заслужил, но уже на пути. Более того, выполняешь два условия и получаешь ее просто задаром.

– Какие условия? – быстро спросил Пащенко.

– Очень простые, – Шатов, не торопясь, огляделся, – во-первых, в течение ближайших трех-четырех дней сообщаешь мне о любой суете вокруг меня и этих дел, о которых мы только что говорили. А во-вторых, быстро сейчас мне говоришь все, что знаешь о бумажном драконе.

– О чем?

Встречный вопрос прозвучал спокойно, насколько Пащенко вообще мог говорить сейчас спокойно.

– Ни о чем, забудь, – Шатов потерял к Грише всякий интерес.

– А кассета?

– Я же сказал, через три-четыре дня. Точно.

– Тогда пока? – Пащенко протянул руку.

– Пока, – Шатов проигнорировал руку, – я тебе позвоню.

– Я пошел… – вид у Пащенко был несколько побитый.