Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв

мне, пытаясь разглядеть улов. Делая вид, что пытаясь. Сумерки, разбавленные лунным светом, сводили попытки на нет. Добро бы щука в метр, или хотя бы в локоть, а ёршик в полпяди — его и при солнечном свете смотреть ни к чему. В речку его, в речку!

— Этого, — подтвердил я.

— Таких на уху сотню нужно, — сказал Андрей Петрович, — и то лишь для почина. Нет, уху, тройную московскую уху готовить мы будем из резерва.

— Меня смущает это «мы», — признался я. — Никогда не готовил ухи, ни тройной, ни двойной, ни даже одинарной.

— Я готовил. Раньше. После войны. Наловишь в озере рыбки, гранатой, и готовишь. Есть-то хочется. Горсть пшена, луковичка, зелень, какая найдется. Вку-у-усно, — протянул он с предвкушением.

— У нас есть горсть пшена? — спросил я.

— У нас есть всё. Готовить уху будет Володя, он хоть и молод, а толк в ухе знает, потомственные рецепты, от дедушки. Да он и готовит уже, видишь, костёр горит и светит? Настоящую уху на костре готовят, это первый секрет! На речной воде, это второй секрет.

— На речной? — с сомнением спросил я.

— Не бойся, тут вода чище водопроводной, пробы постоянно берут. С чего ей грязной-то быть, воде?

Ну, с чего, с чего… Промышленных загрязнений нет, а естественные? Нематоды, трематоды, мир паразитов велик и многообразен.

Хотя… Тройную уху готовят долго, никто не уцелеет в кипящем котле.

Костёр в ночи был виден далеко. Манил.

— Да, небогат улов, — сказал Стельбов, глядя на красноперку в ведёрке. — Даже странно. Обычно здесь клёв — обо всём забудешь.

— Как у Белой скалы?

— Какой Белой скалы? А, вспомнил. Или там Чёрные камни были? Нет, здесь клёв натуральный, без обмана. Зачем обманывать самого себя? Рыба тут есть, много рыбы. Просто сегодня бастует она, рыба. Видно, погода меняться будет.

Я смотрел на небо и гадал, как она будет меняться, погода. Вернётся ли тепло, или осень — это всерьёз и надолго, до самого до декабря?

Других дум не было. Свойство рыбалки — вытеснять абстрактные тревоги, подменяя их заботами пустячными, но насущными. Я не крестьянин, живу в тепле, живу в сытости, какое мне, собственно, дело, когда придёт осень? Но рыбалка пробудила задремавшие инстинкты добытчика и выживальщика, и вот я озабоченно гляжу на лунную дорожку, что ведёт сначала в реку, а потом и в небо, и прикидываю: не придётся ли мне пройтись по ней, по лунной дорожке?

Придётся, рано или поздно. Но я не спешу, нет.

Подошел охранник, из младших по званию. В штатском, понятно. Подошёл и доложил, что ужин готов, и не изволит ли барин отведать ушицы? Ну, не совсем такими словами, но доложил.

— А это… Вечернюю принёс?

— Так точно, — ответил охранник, и из сумочки, что была у него в руках, достал флягу и завернутый в вощаную бумагу бутерброд: хлеб и малосольный огурчик.

Не понравилось мне это настолько, что скрыть неудовольствие я не смог.

— Мне доктор прописал, — стал оправдываться Стельбов. Не передо мной, что ему мнение чижика. Перед собой. — Главный наш специалист по сердцу, Евгений Иванович. Пятьдесят граммов, по мнению науки, укрепляет здоровье и продлевает жизнь! — и, не дожидаясь моего ответа, не нуждаясь в нём, он кивнул молодому охраннику. Тот отвинтил крышечку фляги, налил в неё содержимое, судя по всему, «Зубровку», и подал Стельбову. Без поклона, но как бы и с поклоном.

Не нравится мне это. Совсем не нравится. Не потому, что Андрей Николаевич вернулся к алкоголю, в конце концов, кому быть повешену, не утонет. Не нравится мне совмещение обязанностей. Если ты охранник, то и охраняй, если ты официант, обслуживай. А так, как сейчас, два в одном — никуда не годится. Охрана, готовящая принципалу уху — плохая охрана, даже если уха готовится по тайному семейному рецепту.

— Точно не хочешь? — спросил меня Стельбов.

— Точно не могу, — ответил я, и подсечкой сбил Андрея Николаевича с ног. Ловко получилось: во-первых, девочки меня чему-то, да научили, во-вторых, Стельбов этого совершенно не ждал. Врасплох я его застал.

Стельбов упал в одну сторону, сам я прыгнул в другую. Как смог, так и прыгнул, не обессудьте. Сместил цель. Секунду, а выиграл. Припал на колено, правое, и начал стрелять.

Сколько их там, под водой, не знаю. Ну да, лунная дорожка заволновалась, пузырьки поднимающегося воздуха образовали другие дорожки, скорее, стёжки. А высунулись из воды двое. Стреляют из автоматов, на вид странных, и звук непривычный. Какие-нибудь особые автоматы, подводные. Вот и оставались бы под водой. А раз высунулись, то высунулись.

Два человека — четыре патрона. И хватит. Экономика должна быть экономной. Вдруг ещё полезут?

А охранник чего-то не помогает. Не стреляет.

Я оглянулся. Вот оно что: он прикрыл Стельбова собой. Своим телом. И принял на себя пули, летевшие в Андрея Николаевича.

Сам Стельбов не пострадал. В крови, но это кровь охранника.

Слышу — бегут к нам. Повара-охранники.

— Кричите, — сказал я Стельбову.

— Что кричать?

— Что диверсанты в реке. А то сгоряча убьют нас.

Стельбов и закричал. И о диверсантах, и о другом. Народным языком, для доходчивости. Закричишь, если жить хочется.

Прибежали, подняли суматоху, стали палить по воде. Эх, туда бы гранату! Лучше восемь! Напугали бы точно, а пистолетная стрельба в воду — ну, может, демонстрируют огневую мощь? И даже из автомата постреляли. Один автомат на всю братию. Чем богаты.

Старший, майор Вареников, хотел отобрать у меня пистолет. Нашёл злодея. Ага, щас.

И я был близок к тому, чтобы майора того… Но тут вмешался Стельбов, остановил Вареникова, остановил жёстко. По морде остановил. И послал доставать тела из воды, пока течение не унесло в озеро. Вообще он быстро сориентировался, Стельбов, стал командовать, распоряжаться. Ну, правильно. Кому ж еще распоряжаться, как не старшему по должности? На Вареникова надежда плоха.

Пока майор и двое его подчиненных бултыхались в реке, подъехал «УАЗ». Один из трёх, что были задействованы на пикнике. А остальные автомобили? А остальные автомобили сейчас подгонят. Водители-то здесь, прибежали на стрельбу. Вот назад дойдут, заведут — и подгонят.

Дожидаться остальных Стельбов не стал. Впереди водитель и автоматчик, позади мы со Стельбовым — и по газам.

Едем. Андрей Николаевич ругается. Бардак, мол, всё прогнило, всё обветшало, всё расползается по швам, и подмётки