Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

Расчет оказался правильным. После того как все пять боеспособных орудий принялись обрабатывать восточную часть острова, потопив при этом несколько лодок и плотов с арьергардом десанта, румыны поняли: спасение у них только в одном – прорываться на западный берег Большого Аджалыка. Причем прибегать к этому следовало уже сейчас, ночью, благо, что месяц едва просматривался сквозь занавес преддождевой тучи.

Увлекая за собой пятерых бойцов из осиповского заслона, а также корректировщика и Жодина, комбат сразу же выдвинулся на холмистый мыс, довольно далеко уходивший в лиман посредине острова. Возможно, когда-то с него начиналась коса, подступавшая вплотную к острову. Румынская разведка, очевидно, еще прошлой ночью выяснила, что никакой линии обороны русские на своем берегу не создали, контролируя его только с помощью конных и мотоциклетных разъездов. Вот только сведения эти устарели. Теперь для командира десанта становилось очевидным, что скрытной высадки на остров не получилось. Но поскольку приказ нужно было выполнять, он торопился достичь западного берега лимана, пока русские не укрепили его оборону. Ему, во что бы то ни стало, нужен был плацдарм.

Артиллерийская поддержка, которую командир десанта вызвал по рации, никакого эффекта не дала. В течение десяти минут пушкари складывали снаряды то ли на пространстве между островом и прибрежьем, то ли метрах в двадцати от береговой линии, которую рота Лиханова пока еще не заняла. Услышав разрывы снарядов, старший лейтенант приостановил марш-бросок, рассредоточив бойцов по извилистому оврагу. Притом что полевая батарея Куршинова продолжала неспешно, методично «прощупывать» остров, доводя десант до физического и морального истощения.

Как только румынская батарея угомонилась, морские пехотинцы стали скрытно занимать позиции на обрывистом берегу, готовясь к тому, чтобы в любую минуту сойтись с врагом врукопашную.

– Передай на батарею, – приказал корректировщику Гродов, – по три снаряда на орудие, вразброс, по всему западному побережью острова.

– Есть, по три снаряда, – ответил Куршинов. – Вскоре от этого острова вообще ничего не останется.

– И не должно остаться.

Тактику противник избрал правильную: установив на шлюпке и двух плотах пулеметы, он пытался прикрыть основную массу солдат, пробирающихся к берегу вброд. Майор и его бойцы терпеливо наблюдали за тем, как в предрассветной дымке очертания баркаса и людей становятся все более контрастными и зловещими. Десантники продвигались молча, ни одного выстрела с их стороны произведено пока что не было. Моряки тоже не торопились выдавать себя. Передав по цепи: «Подпустить поближе; плавсредства забросать гранатами», Гродов собрал на мысе группу гранатометчиков. А как только лодка и плоты приблизились к земной тверди, почти застревая на мелководье, скомандовал: «Гранаты – в бой!»

Удар получился неожиданным и на удивление метким. Одна граната разорвалась прямо в баркасе, другая на одном из плотов. Десятки других «лимонок» довершили эту убийственную акцию, оставив всех остальных десантников без прикрытия и пулеметной поддержки. Уцелевшие сразу же запаниковали: одни пытались зацепиться за берег, другие вели огонь, стоя по грудь в воде; но кое-кто уже повернул назад, пытаясь искать спасения на острове. В азарте боя моряки тоже бросались в воду и вскоре там начали разгораться рукопашные схватки.

Выкосив из пулеметов всех, кто пытался зацепиться за мыс, Гродов вместе с бойцами завладел уцелевшим плотом и во всю мощь своей глотки прокричал: «К острову! Взять остров!»

Его команды слились с первым залпом батареи, на которые, казалось, уже никто – ни румыны, ни моряки – не обращал внимания.

– Полундра! – отозвалась рота, теперь уже в полном составе бросаясь в Большой Аджалык. – Дави их, братва!

В какие-то минуты уцелевшие десантники и моряки смешались; те и другие рвались к острову, проваливались в подводные ямы, изрыгали проклятия и снова на ходу бросались друг на друга, пуская в ход штыки, приклады и просто ножи. Уже на подходе к острову пулеметчики прошлись очередями по его зарослям и, покинув плот, первыми ринулись к болотистой заводи. Еще в течение получаса продолжались рукопашные схватки и перестрелки на самом острове, но было ясно, что останется он в конечном итоге за морскими пехотинцами. На восточном берегу его, за которым начинались глубины, несколько румынских солдат подняли руки, однако брать их в плен никто не собирался.

Связавшись по рации со штабом полка, Гродов доложил поднятому с лежанки полусонному полковнику:

– Попытка противника силами до двух рот высадиться на западном берегу лимана предотвращена. Враг был сброшен в воду, загнан назад на остров и там окончательно истреблен. Наши потери – пятеро убитых, в том числе один боец из вашего заслона и двенадцать раненых, в том числе два ваших разведчика. В настоящее время остров в наших руках.

– Предвижу, что, захватив его, ты сорвал крупную десантную операцию противника, который намеревался отрезать наши батальоны от основных сил, – мигом отогнал от себя остатки сонливости Осипов. – От лица командования выражаю благодарность лично тебе и всем бойцам, принимавшим участие в этой операции.

– Я передам это бойцам, – сдержанно заверил его майор.

– Подготовь списки отличившихся во время вчерашнего и нынешнего боев.

– Они будут подготовлены. Вам передаст их начальник штаба.

– Ты тоже будешь представлен к ордену. Хотя я с большим удовольствием представил бы тебя к медали «За храбрость».

– Тогда в чем дело? Вполне достойная награда, сугубо солдатская.

– Вот и я так считаю.

– Однако меня сейчас волнует не это. На острове мы захватили румынскую рацию. Перед гибелью радист наверняка успел сообщить о результатах высадки, а значит, минут через десять начнется артналет, во время которого…

– Я понял, о чем ты. Приказываю немедленно оставить остров и вернуться с бойцами на отведенные вам позиции.

– Есть, оставить остров! – охотно согласился Гродов. Он понимал, что удерживать Лебяжий бессмысленно, только зря терять солдат. Но в то же время для него важно было оставить остров по приказу командования. Только по приказу. Как в свое время его батальон оставил плацдарм на румынском берегу Дуная.

– Бойцы моего заслона пусть вернутся на берег, – добавил тем временем полковник, – и пока что остаются там. Вскоре их сменят.

Гродов уже подъезжал к Батарейной высоте, когда земля содрогнулась от мощного взрыва. Затем еще и еще одного.

– И что это может быть? Это ж по какому случаю могло случиться такое землетрясение? – спросил Жодин, сидевший за спиной у майора. В коляске они везли раненого бойца.

– Еще одна стационарная береговая батарея отсалютовала нам прощальным салютом – вот что это такое. Быстро позови сюда санитаров. А затем вызови в штаб Малюту, Злотника и старшего лейтенанта Владыку. Предупреди: пусть попрощаются с бойцами, через два часа отбываем в город.

– Боже ж ты мой! – восторженно развел руками Жодин. – Чтобы Жорке – и так везло! Неужели в Одессу?!

– Восторгаться будешь потом. Пусть Владыка решит, кого назначить командиром роты вместо себя, жду его предложения. Кстати, отныне ты исполняешь обязанности моего порученца. Не возражаешь?

– Мы же с вами на Румынском плацдарме были, командир! Это же на всю жизнь.

– Согласен: «Румынский плацдарм» звучит теперь как пароль.

37

Когда Бекетов вошел в кабинет командующего обороной города, тот стоял над своим столом, упираясь в него кулаками и уставившись при этом в какую-то точку на стене рядом с дверью. За те несколько дней, что они не виделись, контр-адмирал Гавриил Жуков еще больше сдал: посеревшее, испаханное ранними морщинами лицо, запавшие щеки с заостренными скулами, потускневшие глаза, смотрящие поверх сползавших к кончику носа очков-велосипедов в металлической оправе, которыми адмирал обычно старался не пользоваться во время совещаний и в присутствии командного состава оборонительного района.

По всему было видно, что командование советом обороны блокированного города давалось этому не по возрасту стареющему человеку нелегко. Он и раньше не отличался особой, характерной для морских офицеров, выправкой, а теперь, несмотря на адмиральский мундир, напоминал уставшего от непомерных трудов крестьянина, восстававшего на краю умерщвленной стихиями нивы.

Бекетов помнил, что командующему идет всего лишь сорок третий год, однако война в Испании, участие, пусть и косвенное, в зимней Финской кампании; годы «ежовщины» и более поздних «пролетарских чисток», во время которых были расстреляны или оказались в лагерях многие из тех, с кем он служил, у кого учился и кого учил сам… Все это не могло не наложить отпечаток не только на внутреннем, но и внешнем облике этого морского офицера, считавшегося крупнейшим специалистом по приморским укрепрайонам.