Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

– Чтобы не терять остроту ощущения, в очередной раз испытать себя на способность выйти из окопов под пули врага, пойти на его штыки.

– Это вам все еще хочется испытывать себя, товарищ майор?! С какой стати? По-моему, у вас это всегда получалось. Причем совершенно естественным образом.

Гродов снисходительно улыбнулся.

– Никакие возражения по этому поводу восприниматься не могут, – упреждающе покачал головой Лиханов.

Комбат запрокинул голову и, глядя на предвечернее поднебесье, улыбнулся еще раз, более загадочно. Только он один имел право знать, каких нервов и какой выдержки стоила ему эта «естественность».

– Жодин, вспомни Румынский плацдарм, наши «концерты» перед атакой! Твой выход на манеж, сержант! – скомандовал Дмитрий, прежде чем поднять бойцов в общую атаку.

– Есть на манеж!

– Примкнуть штыки!

В общем-то, команда вырвалась у Гродова как-то случайно. Предполагалось, что атака будет потешной, и до штыковой дело дойти не может. Просто в последнее время воинственный призыв «примкнуть штыки!» стал для комбата не только своеобразной поговоркой, но и жизненным девизом. Однако отменять ее было уже поздно.

– Примкнуть штыки! – подхватили по всей линии траншей с такой готовностью, словно только что объявили об увольнении в город или выдаче дополнительного пайка.

– Владыка, Малюта и все прочие горластые – на бруствер! Свистать всех добровольцев наверх! Дистанция от локтя к локтю – пять шагов! Остальным – поддерживать атакующих огнем и криком.

Желающих набралось до двух десятков.

– Братва, полундра! – тут же выбрался из окопа Жорка. – За Одессу-маму!

– Полундра! – тут же понеслось из конца в конец Большеаджалыкского перешейка. – Рвать их на клочья, сволочей!

В ту же минуту ожили пулеметы, расположенные на Батарейной высоте и на прибрежных возвышенностях. Густой морзянкой отозвались сотни винтовочных стволов. И вот уже, вместо пилоток, на буйных головах морских пехотинцев появились бескозырки. Большинство бойцов на ходу срывали с себя все, что способно было прикрывать тельняшку. Так что когда командир батальона прокричал свое: «Добровольцы – в атаку!», его уже никто не слушал. Не только те, кто был отобран, но и многие другие решительно устремились в сторону вражеских окопов. И Гродову потребовалось немало усилий, чтобы после того, как румыны открыли огонь, прекратить атаку и уложить своих бойцов на землю. Едва ему это удалось, как прогрохотал первый залп береговой батареи. Потом еще и еще.

Корректировку огня дальнобойщиков майор поручил комбату сорокапяток, и, похоже, что лейтенант делал это профессионально. Артиллеристы били настолько метко, что два или три снаряда упали прямо в траншеи. Пристроившись на склоне небольшого холмика, Гродов прекрасно видел в бинокль, как взлетело на воздух перекрытие блиндажа, и на месте пулеметного гнезда образовалась большая воронка.

Дмитрий помнил, что заключительным аккордом артналета должен был послужить батарейный залп. Предвидя его, он передал по цепи и в окопы, чтобы приготовились к атаке и чтобы полевая батарея поддержала их бросок к позициям врага заградительным огнем. А еще – чтобы мичман Мищенко со своим взводом совершил марш-бросок по прибрежной полосе в сторону врага.

Решение превратить имитацию атаки в настоящий штурм окопов пришло к Гродову только тогда, когда он увидел, как десятки солдат противника начали убегать в сторону долины, в которой находилась остатки его батареи. И расчет майора оказался правильным. Не выдержав двойного артналета, остатки и без того потрепанного румынского полка побежали, как только увидели, что у их окопов появилась целая лавина тельняшек, и что часть моряков уже заходит им в тыл.

После короткой, но яростной рукопашной с солдатами противника, зазевавшимися в окопах, кое-кто из моряков настроился и дальше преследовать убегающих врагов, однако комбат и другие командиры жесткими окриками заставили их вернуться в окопы и уже оттуда вести огонь вдогонку.

– Товарищ майор, – появился комиссар Лукаш на НП как раз в тот момент, когда комбат объявил бойцам получасовой отдых, после которого намерен был вернуть их на перешеек. – Только что из деревни вернулись мои разведчики. Там полно румын и появилось около роты немцев. Они готовятся к атаке. Боюсь, как бы ни отрезали нас от перешейка.

– Отрезать они, конечно же, попытаются, – спокойно согласился Гродов, – если только мы им позволим.

– Что будем предпринимать?

– Уходить будем, но с достоинством. Как и пришли на эти позиции. Словом, примкнуть штыки!

Подозвав Дробина, комбат приказал его роте быстро собрать трофеи и уходить по кромке берега на свои позиции. Лиханову своих бойцов пришлось развернуть по гребню едва приметной возвышенности, фронтом к деревне, и постепенно, перебежками, тоже смещаться к перешейку, прихватив часть лиманного берега. А вот роте Владыки предстояла особая миссия: отойдя по румынской траншее к берегу моря, она должна была скрытно занять позиции между утесом напротив погибшего судна и Батарейной высотой.

Отдав эти распоряжения, сам майор поднялся и, выйдя из окопа, скомандовал: «Солдаты, сомкнуть ряды и примкнуть штыки!» В полный рост, в сопровождении ординарца, сержанта Жодина и еще нескольких моряков Гродов неспешно направился к своему командному пункту.

Это было демонстративное прохождение победителя по полю боя, которое враг только что оставил, жертвенно усеяв его телами своих солдат.

Пулеметная очередь, вспоровшая холмик в трех шагах от их ног, заставила Гродова поднять бинокль и взглянуть в сторону деревни. На небольшом плато у крайнего дома он увидел группу военных, двое из которых рассматривали его в бинокль. Больше очередей не последовало. Наоборот, один из них, судя по мундиру, немец, едва заметно помахал ему рукой.

Уже входя в ложбину, Гродов в ответном приветствии потряс в воздухе трофейным кавалерийским карабином. К сожалению, он не мог слышать, как один из армейских офицеров спросил:

– Как думаете, господин штурмбаннфюрер, это и есть тот самый знаменитый Черный Комиссар?

– Можете не сомневаться: тот самый, – ответил Вольке. – Я запомнил его еще по боям на дунайском плацдарме. И потом, вы же видели, как он шествовал по полю боя.

– Нам бы такого солдата. Жаль, что он русский.

– Настоящие воины национальностей не имеют. Они храбры и отчаянны по самой своей природе.

– Потому и хотелось бы встретиться с ним.

– Не исключено, что еще встретитесь, – многозначительно молвил штурмбаннфюрер СД.

35

Подразделения, скопившиеся в деревне, ждать себя не заставили. Они сунулись было к основным позициям Черного Комиссара, как под псевдонимом проходил по всем штабным румынским документам Гродов, однако, оказавшись под перекрестным огнем трех рот и полевой батареи, предпочли за благо частью вернуться в деревню, а частью закрепиться на оставленных моряками старых румынских позициях.

– Ты что, в самом деле отбил у румын все их окопы? – почти восторженно поинтересовался полковник Осипов, как только комбат снова оказался в своем штабном гроте. Словно бы до этого наблюдал за его «маршем победителя».

– Отбил, нагнал страха. Но затем извинился и вернул.

– И в обоих случаях поступил правильно. Неправильно поступил только тогда, когда решился атаковать позиции врага, не получив разрешения командира полка.

– Да поначалу у меня и не было такого намерения. Была обычная разведка боем; нам хотелось, чтобы румыны легли на бруствер, подставляясь береговой батарее. Вы ведь знаете, что это ее последняя гастроль?

– Знаю, – вздохнул полковник.

– Ну так вот, я поднял полроты добровольцев, крикнули «полундра», залегли, а после обстрела решили: да сколько эту мразь можно терпеть у себя под боком?! И понеслась!..

– Словом, будем считать, что мое добро ты получил. Я не случайно звоню: мне сейчас докладывать в штаб оборонительного района. Заодно попытаюсь выяснить ситуацию с нашим общим отходом, потому как полк совершенно обескровлен. Хотя по твоему батальону этого не скажешь. Однако поговорим чуть позже, как только доложусь командованию.

Телефон ожил минут через десять, когда Гродов уже мечтательно посматривал на море. В награду за мужество, проявленное в нынешнем бою, он разрешил бойцам… купание. Поротно, по двадцать минут на подразделение. В окопах противника наверняка заметили это массовое «омовение», потому что среди румын тоже появились желающие поплескаться, причем становилось их все больше и больше. И ни один выстрел – орудийный или ружейный – за все время этого обоюдного пляжного блаженства не прозвучал.

– Как-то слишком уж елейно мы позволяем противнику устраивать себе купель, – проговорил комиссар Лукаш, наблюдая в бинокль за ребячеством оголенных румынских солдат.

– Как и противник – нам.