Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

Самое время остановиться на одной загадке «дела Сосновского», которая до сих пор заставляет польских исследователей «ломать копья» в вопросе о правомерности выдвинутых в его адрес обвинений. Нам же этот эпизод очередной раз продемонстрирует противоречивую природу специальной деятельности и утвердит в суждении, что однозначные оценки ее отдельных эпизодов неуместны.

В ходе допросов Гриф-Чайковского, проводимых контрразведчиками Торуня, специально прибывшего из Варшавы представителя Центра особо интересовал всего один вопрос: сообщил ли он сотрудникам Абвера имя и сведения о характере работы Сосновского в Берлине. От ответа на этот вопрос для польской разведки зависело многое. Если Гриф-Чайковский назвал имя польского резидента, то могла стать понятной подозрительная результативность его работы в виде большого количества оригинальных германских секретных документов, полученных от агентуры, возможно, объясняемая его перевербовкой немцами. Версия о сознательной (не «втемную») работе Сосновского на германскую разведку в таком случае получала дополнительное подтверждение.

С другой стороны, поляки могли предположить, что, после того как Гриф-Чайковский назвал немцам имя Сосновского, они могли путем активной разработки выйти на его источники и, перевербовав их, направить в польский Центр качественно сработанную «дезу». В этом случае Сосновский, играя роль простого «почтового ящика», невольно стал жертвой германской дезинформации. Напомним, что во время следствия по делу Гриф-Чайковского резидентура Сосновского еще не подверглась разгрому и продолжала активно действовать.

Особенно польскую разведку интересовала проблема происхождения так называемого «А-Плана» (Aufstellungsplan) — исключительной важности документа Рейхсвера, содержавшего наметки стратегического плана ведения войны с Польшей и полученного ранее от Сосновского. Еще летом 1929 года он доложил в Центр, что имеется реальная возможность покупки оригинала указанного плана. Подполковник Студенцкий поручил Сосновскому начать переговоры о его приобретении, предварительно оговорив, что покупка будет возможна только в том случае, если польские специалисты будут убеждены в его оригинальности.

Часть плана была направлена в Варшаву, где аналитиками 2-го отдела он был признан подлинным, но дорогим. Далее начинается почти мистическая история, связанная со смертью сначала самого подполковника Студенцкого, а позже его преемника — подполковника Татара, погибшего в автомобильной аварии. Оба они были последовательными сторонниками покупки «А-Плана».

В отличие от них, подполковник Стефан Майер, относившийся скептично и к возможной германской угрозе и, соответственно, критично к предлагаемым к покупке материалам, все же, скрепя сердце, дал согласие на покупку оставшейся части материалов. Но в декабре 1932 года Сосновский передал ее в свой Центр даром, не заплатив своей агентессе Ренате фон Натцмер ни марки. Уже гораздо позже, во время следствия по делу Сосновского в Варшаве, с его слов стали известны обстоятельства продажи-покупки «А-Плана»[177].

Оказалось, что сам материал уже долгое время находился в распоряжении Сосновского, который хранил его в депонированной ячейке банковского сейфа. На этот счет у польских следователей до войны и исследователей истории польских спецслужб после отсутствуют единые оценки этого эпизода «дела Сосновского». Одни полагают, что он, в желании получить дополнительные финансовые «бонусы», вступил в тайный сговор со своей агентессой Натцмер, другие считают передачу в Варшаву оставшихся материалов «А-Плана» бесплатно вполне объяснимыми в тех условиях обстоятельствами.

После ареста Гриф-Чайковского вся эта темная история заставила польских разведчиков еще более критично отнестись к «успехам» Сосновского в Берлине. На основании таких подозрений возникал главный вопрос: сам «А-План» является фальшивкой или оригинальным документом Рейхсвера? От ответа на него фактически зависела судьба планов ведения войны на ее начальном этапе. Исходя из возможных угроз, польскому командованию необходимо было вырабатывать комплекс военно-организационных мер, призванных воспрепятствовать планам германского командования. Планируемым к нападению на Польшу германским группировкам необходимо было противопоставить соответствующие к отражению ударов силы, «оголяя» другие участки, строить фортификационные сооружения, создавать базы тылового обеспечения и т. д.

С момента возвращения Сосновского в Польшу в апреле 1936 и вплоть до 7 июня 1939 года, когда военным судом был вынесен приговор, следователи и аналитики польской разведки решали его судьбу. В конце концов решение об аутентичности «А-Плана» и других спорных материалов было принято не в пользу ротмистра, и он был осужден на 15 лет. Как отмечают польские исследователи, ключевую роль в обвинительном заключении сыграли экспертные оценки еще одного героя нашего повествования, о котором речь пойдет ниже, — начальника реферата «Восток» капитана Незбжицкого.

В сентябре 1939 года, во время «освободительного похода» Красной армии на Западную Украину, Сосновский был обнаружен советскими контрразведчиками в тюрьме г. Львова. Существует и другая версия ареста Сосновского, подтверждаемая его показаниями на Лубянке. Якобы после начала боевых действий его в составе группы заключенных под конвоем жандармов направили в г. Львов, где после своего бегства из-под стражи он инициативно заявил о себе советским представителям.

Учитывая его профессиональные качества и знания многих тайн Третьего Рейха, Сосновский был переправлен на Лубянку, где был вынужден давать показания о своей прошлой деятельности в качестве польского резидента в Берлине.

На вопросы прикрепленной к нему сотрудницы внешней разведки З. И. Воскресенской Сосновский вначале отвечать отказывался, ссылаясь на свою «забывчивость» и на «кодекс чести польского офицера», который-де ему не позволял делиться с противником тайнами своей родины. Вот тогда-то и пригодились материалы его разработки гестапо, которые в свое время передал в Москву агент «Папаша», реабилитировав тем самым себя в глазах московского Центра[178].

Когда на задаваемые вопросы Сосновский не давал ответов, принимавший участие в допросах В. М. Зарубин сам отвечал, демонстрируя бывшему польскому разведчику поразительную осведомленность советской разведки о его прошлой деятельности. Когда Сосновскому стало ясно, что советские разведчики располагают сведениями о многих деталях его работы, он «сдался» и сообщил еще много полезной для советской разведки информации. К слову сказать, мнение Воскресенской о том, что по результатам допросов ей и Зарубину стало ясно, что германским спецслужбам удалось снабдить Сосновского «дезой», может указывать, хоть и косвенно, что оценка польской разведки о его неэффективной работе не такая уж беспочвенная. Хотя, повторим, что это лишь их субъективное мнение, не подтвержденное многими польскими исследователями.

О причинах своего провала и последовавшими за ним злоключениями Сосновский высказался вполне определенно. В частности, он считал, что, в силу каких-то неизвестных ему причин, кто-то в руководстве 2-го отдела польского Главного штаба попросту «сдал» его гестапо, а его обвинение и суд в Польше обусловлены либо желанием скрыть допущенную ошибку, либо актом мести. В любом случае, наверное, какие-то основания так оценивать причину своего ареста в Германии у Сосновского были.

Последний начальник реферата «Запад» подполковник Шумовский считал, что Сосновский пал жертвой конфликта между предыдущим руководством его подразделения и реферата «Восток».

В частности, он писал: «У меня сложилось такое мнение, что он (Сосновский. — Авт.) является жертвой типа Дрейфусовского, что вину за недостатки и ошибки мощного учреждения, каким был 2-й отдел, попытались взвалить на незаурядного офицера разведки, который в системе машины 2-го отдела был совершенно беззащитным. Я лично был свидетелем обработки доказательств вины Сосновского»[179].

В наше время в польской историографии вопрос о виновности Сосновского в инкриминированных ему деяниях в целом снят, и он занял подобающее место в истории довоенной польской разведки.

После скандального провала берлинской резидентуры «In.3» польская «глубокая» разведка оказалась в Германии «у разбитого корыта». Часть ее ценнейшей агентуры была ликвидирована, а в отношении оставшейся было сформировано устойчивое недоверие.

Но вернемся к герою нашего повествования Рихарду Протце. Дело Сосновского и участие в нем Гриф-Чайковского очередной раз продемонстрировало высокий профессионализм Протце и его незаурядные качества психолога-практика от разведки. Он мастерски использовал человеческие слабости и пороки своего агента, чем нанес сильный удар по нелегальному аппарату польской разведки в Берлине. Конечный эффект от таких операций заключался не только в разрушении информационных каналов, но и в организационном параличе разведывательных структур в течение длительного времени. Кроме того, отсутствие ясных сведений о причинах провала заставило польский Центр тратить много усилий на их установление, что сопровождалось «манией преследования», когда «все подозревают всех» как возможных предателей.