Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

Вопрос первый: почему Силли торопился с вербовочным выходом на Вера через недавно завербованного Гесслинга? Последний еще не проявил себя как честный по отношению к советской разведке агент (сомнения Бирка и Рейса), и, соответственно, твердой убежденности, что он не выполняет волю того же Протце, у Силли не было. А если Гесслинг, давая свое согласие на сотрудничество, действовал честно, то, выходя через него на Вера, Силли фактически «подставлял» своего агента перед Абвером, не имея твердых гарантий лояльности Вера.

Вопрос второй: зная о попытках Протце через Вера возобновить связь с представителями Франца (Дидушка), зачем советские разведчики сознательно через Гесслинга осуществили вербовочный выход на Вера, тем самым фактически выполнив намерение Протце возобновить с ними связь (общность интересов)? Какими мотивами они руководствовались?

Правда, если учесть, что по сравнению с приближенным к Протце Вером Гесслинг, в глазах советских разведчиков, представлял относительную ценность и они, вербуя Вера, намеревались «поймать в небе журавля», когда «синица» — Гесслинг — была уже в руках, то логика их действий вполне понятна. Непонятно другое: почему, имея веские подозрения о том, что за спиной Вера «маячит» Протце, они тем не менее пошли на его вербовку.

Третий вопрос следует адресовать уже немецким разведчикам и, прежде всего, самому Протце. Но пока еще одно небольшое отступление. Мы уже упоминали, что в операциях по «инфильтрации» в агентурную сеть противника самым важным является ее начальный этап, включающий в себя первичный контакт, оценку обстановки, действия вербуемого в рамках отработанной линии поведения и т. д. Именно на этом этапе вероятность срыва операции как никогда велика. Для Протце и Вера этот этап вроде бы был благополучно завершен.

Главной задачей следующего этапа являлось «упрочение» своего положения в советской разведке. Ее можно было решить только при непременном условии, что советские разведчики будут полностью удовлетворены качеством получаемой от Вера информации. А вот здесь-то и выясняется, что Абвер почему-то не был готов поставлять интересующие советскую разведку сведения, и Вер на очередных встречах с Силли и Баевским был вынужден импровизировать[159].

Здесь-то и следовало бы задать Протце вопрос: почему вопреки и своим намерениям (зондаж о возможности продолжения контакта с советской разведкой после отъезда Дидушка), и сложившейся практике он в самый важный и ответственный момент операции фактически «дает ей задний ход», не снабдив Вера легко проверяемыми и актуальными для советской разведки сведениями? Разбирая ниже примерно аналогичную операцию Протце по проникновению в польскую разведку через ее сотрудника Гриф-Чайковского, мы узнаем, что с передачей туда информации у него проблем не возникало.

С другой стороны, нужно учитывать, что информация, запрашиваемая у Вера, относилась к чисто контрразведывательной (агентура Абвера, каналы поступления информации и т. д.) и, соответственно, возможность манипуляции с ней была более ограниченной. Нужно также принять во внимание, что «вербовка» Вера состоялась через два с половиной года после «инициатив» Протце, озвученных в письме Берзина и, соответственно, обстановка к тому времени сильно изменилась.

Советские разведчики для определения истинных мотивов Вера к продолжению сотрудничества подготовили список из вопросов, ответы на которые им были уже доподлинно известны. В опубликованных источниках ясно сказано, что эти вопросы были конкретны и касались практической деятельности Абвера на советском направлении. И главным вопросом в этом перечне была информация о немецкой агентуре и других каналах получения Абвером разведывательных сведений в СССР. Здесь-то подозрения в недобросовестности Вера еще больше усилились, ведь он, очевидно, таких сведений не дал. Может быть, проблема заключалась в том, что, вопреки своим ожиданиям, советские разведчики в «поле» и на Лубянке не могли поверить в то, что немецкая разведка в то время в Союзе не имела серьезной агентуры (вспомним показания Шпальке о характере получаемой Абвером информации).

Но, с другой стороны, мы знаем, что Вер, работая в Абвере, поддерживал агентурные контакты с представителями белой эмиграции, и наверняка Силли и Баевский знали и спрашивали об этом Вера. Практика и исторические примеры свидетельствуют, что для закрепления своего положения во вражеских спецслужбах разведка может через своих агентов-двойников снабжать противную сторону секретной, достоверной и актуальной для него информацией долгое время. Почему Протце не пошел на это?

Могло же быть так, что Протце, работая с Дидушком, реально связал свою судьбу с советской разведкой, а все его дальнейшие действия были лишь попыткой возобновить контакт с ее представителями.

С точки зрения подтверждения версии о «честном» сотрудничестве с советской военной разведкой, самым уязвимым местом в нашем анализе является не столько непосредственное участие Рихарда Протце в операции по продвижению в советскую агентурную сеть своего подчиненного — майора Вера, сколько сопутствующие обстоятельства, связанные с документальной фиксацией и последующим направлением информации для ознакомления Гейдриху. Но и это вполне объяснимо. Протце мог информировать гестапо о ходе операции по «подставе» Вера советской разведслужбе, создавая своеобразную «подушку безопасности» для подстраховки от возможных неприятностей. Наверняка в гестапо и СД были осведомлены о прошлых «официальных» контактах Протце с представителями советской военной разведки (дело об освобождении Басова) и могли держать «его под колпаком» — так, «на всякий случай».

В итоге счет в этой игре остался для двух сторон близким к нулю. Почему близким? Да потому, что, «импровизируя», Вер превысил свои полномочия и все-таки «сдал» советским разведчикам достаточно полезной для них информации.

Для придания профессиональному «облику» Протце новых черт интересен эпизод, связанный с вербовкой некоего Карла Флик-Штегера, имевший место несколько ранее описанных событий. Он обратил на себя внимание советских разведчиков своими потенциально высокими разведывательными возможностями, обусловленными поистине «головокружительным» кругом его деловых и личных связей. Среди его знакомых были и высокопоставленные государственные чиновники, и сотрудники германских спецслужб, и функционеры НСДАП, включая самого… Гитлера. Понятно, что пройти мимо такого человека, не попытавшись привлечь его к сотрудничеству, советские разведчики не могли, тем более что среди связей Флик-Штегера значился… Роман Бирк[160].

Удостоверившись в том, что Флик-Штегер действительно располагает хорошими оперативными возможностями, Бирк приступил к созданию необходимых условий по «выводу» объекта на берлинского резидента ИНО Бермана. Вскоре такие встречи состоялись. В них также принимал участие Бирк, представляя кандидату Бермана как «русского генерала». Берман, завершая свою работу в качестве резидента, уже предвкушал высокую оценку Центра за вербовку ценного источника, когда от Вилли Лемана была получена информация, что Флик-Штегер уже находится «под колпаком» у гестапо по подозрению в шпионаже в пользу иностранной разведки. Примерно в это же время Бирк обнаружил за собой усиленную слежку[161].

Причины провала на тот момент пока не были известны. Еще через некоторое время Вер привел Бирка на встречу с Протце, который жестко допросил советского агента. Особенно его интересовала персона «русского генерала», участвовавшего 6 февраля 1933 года во встрече Бирка с Флик-Штегером. Бирк, «делая хорошую мину при плохой игре», был вынужден сознаться в том, что он действительно встречался с Флик-Штегером и неким его знакомым, но не 6 февраля, а в другой день.

Представим себе состояние Бирка, когда он давал такие противоречивые показания. Он доподлинно не знал, но мог предполагать, что именно в этот день наружное наблюдение за ним работало и могло зафиксировать встречу с «генералом» и Флик-Штегером. Как стало известно позже от Вилли Лемана («Брайтенбаха»), «наружка» действительно в тот день вела наблюдение, но не за Бирком, а за Штегером, и только по счастливому стечению обстоятельств потеряла их перед самой встречей с Берманом.

20 февраля Вер, встретившись с Бирком наедине, рассказал интересные подробности. Из его слов следовало, что Протце, а особенно он, Вер, буквально вытащили Бирка из лап гестапо, куда он угодил бы на основании сведений о попытке вербовки Флик-Штегером сотрудника гестапо Нуссбаума. Флик-Штегер показал, что задание привлечь последнего к сотрудничеству с советской разведывательной службой он получил от «русского генерала», с которым его якобы познакомил Бирк. Вер пояснил, что он и Протце не поверили показаниям Флик-Штегера, а посчитали, что последний по неясным причинам оклеветал Бирка. Этот эпизод, к счастью, для Бирка закончился благополучно. Такова общая канва событий, связанных с его участием в вербовке Флик-Штегера, заставившая, в конце концов, покинуть Германию[162].