Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ - Евгения Альбац

Да и поздно это. Дело сделано. Империя, именуемая Комитетом государственной безопасности СССР, создана.

Боярский был не один. Его судьба — отнюдь не исключительна. Тысячи сотрудников НКВД-МГБ, уходя в запас, или в действующий резерв, заселяли новые «квартиры». Получали места в первых отделах — отделах, осуществляющих контроль за контактами сотрудников режимных министерств, научно-исследовательских институтов с закрытой тематикой, различных «почтовых ящиков». Хват, например, проработал в Министерстве среднего машиностроения вплоть до 1975 года. Получали должности начальников отделов кадров (еще Сталин говорил: «Кадры решают все» — не ошибался), кресла заместителей по режиму и работе с иностранцами в различных университетах и вузах. Посты, призванные контролировать идеологическую правоверность творческих масс и армии: тот же генерал Ильин — в Союзе писателей, заместитель Абакумова, генерал Епишев, в качестве начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота. Занимали места управляющих делами горкомов, обкомов, совминов, должности в газетах и издательствах, кресла в милицейских управлениях и в прокуратурах.

Все то же самое было и в семидесятых-восьмидесятых, продолжается и сейчас.

«Офицеры КГБ, когда-либо служившие в органах и перешедшие на работу в другие организации, состоят в действующем резерве ведомства», — объяснял мне сотрудник Управления КГБ по N-ской области.

Но чекисты не просто успешно «обживали» (и обживают) новые «квартиры», не только привносили (и привносят) туда идеологию выпестовавшего их ведомства, но и продолжали (и продолжают) держать под страхом разоблачения старых информаторов и вербовать новых. Ведь не у одного Боярского был свой Агошков — у каждого из них были десятки таких — покрупнее, помельче. И у каждого — ученики и наследники.

Так уже на качественно ином, чем в сталинскую эпоху, уровне формировался огромный теневой штат КГБ. Так происходила интерференция органов безопасности в государственные и общественные структуры, а потом и постепенное переплетение, сращивание с ними. Потому-то всяческое сравнение КГБ с ЦРУ или ФБР кажется мне, простите, наивным. Конечно, и у тех есть свои секретные агенты и информаторы, но масштабы — не сопоставимы. Поверьте, это не паранойя, не страх перед чекистами, прячущимися в каждой подворотне, — такие как раз не так опасны. Это, к несчастью нашему, трезвый анализ реальных фактов человека, который живет в этой стране и с теневым штатом и его влиянием сталкивается и наблюдает его действия бесконечно.

Однако самый ужасающий результат работы сего ведомства (НКВД-МГБ-КГБ), полученный, естественно, во взаимодействии и под руководством политорганов — КПСС, — это то, что я называю «отрицательной селекцией»: многодесятилетний процесс отбора и выведения особого типа гомо сапиенс — советского человека.

Поначалу самых достойных — из дворянства, интеллигенции, рабочих, крестьянства — просто убивали. Потом из оставшихся тщательно отбирали себе угодных и послушных — они получали руководящие посты. Боярский — это блестящий результат такой селекции. Но — не только он. И Хрущев, и Брежнев, кого с таким упоением мы сейчас ругаем, и Горбачев — из того же отбора.

Помню, меня совершенно сразило письмо одного бывшего зека — Д. Алкацева — тоже «подопечного» Боярского:

«Прежде всего примите от меня массу добрых пожеланий из далекой Таймырской тундры, ныне цветущего промышленного города Норильска, «жемчужины Заполярья» — как образно называют его журналисты. Да, тут была лишь одна голая тундра, когда в августе 1939 года из Соловецкой центральной тюрьмы на пароходе «Буденный» доставили нас в порт Дудинка, а потом по юркой железной дороге (в телячьих вагонах, где загибались без воды и воздуха тысячи — Е.А.) — в нынешний город. Почти босой, измученный и истощенный начал я тут свою трудовую деятельность. И хотя я преждевременно постарел и страдаю серьезным сердечным заболеванием, я горжусь тем, что жизнь моя не пройдет даром, не без пользы нашему Великому Государству…»{101}

«Великое Государство»… И таких, как Алкацев, были миллионы.

С тем и можем себя поздравить. Обладая такой мощью — сотни тысяч кадровых чекистов и миллионы — вне штата, — удачно пользуясь относительным помягчением режима (а потому перестав его бояться) и очевидной деградацией коррумпированной верховной элиты, КГБ просто и не мог не стать частью власти в стране. Тоталитарное государство развивалось, и это был объективный, закономерный результат его развития. Так продолжалась отрицательная селекция: уже не только на уровне индивидуумов — на уровне государственных структур. Отрицательная селекция, в результате которой КГБ все больше и больше стал прибирать к рукам власть в стране.

Глава V

Олигархия у власти, или кто был инициатором перестройки?

Осенью 1990 года многие американские газеты обрели сенсацию. Поводом послужили несколько абзацев из последней главы тогда только что появившейся книги К. Эндрю и О. Гордиевского «КГБ: взгляд изнутри». Суть — перестройка в Советском Союзе была инициирована Комитетом государственной безопасности СССР{1}.

Не успела отшуметь эта новость, как в комментариях ряда западных политологов замелькала и другая: приходу к власти Горбачева способствовал именно КГБ. Впрочем, открытием это не было. Схожее утверждение содержится в книге известного советолога, бывшего советского диссидента, живущего ныне в Мюнхене, А. Авторханова — «От Андропова до Горбачева».

Для больного горбиманией западного читателя, к тому же весьма туманно представляющего себе устройство и нюансы функционирования советских властных структур, подобные «разоблачения» были шокирующими. Однако, как мне показалось (я тогда стажировалась в американской газете), им не больно поверили, и американцы более склонны были их расценивать как нападки правых консерваторов на молодую советскую демократию и ее лидера Горбачева. А тут еще пала великая Берлинская стена… Короче, не было буквально ни одного таксиста — будь то в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго или Сан-Франциско, — который не считал бы своим долгом выразить мне свое восхищение Горбачевым. Нельзя сказать, чтобы я этим разговорам противилась: у меня были личные основания чувствовать себя благодарной Горбачеву. Ну, например, в брежневские, андроповские и черненковские времена меня категорически — без объяснения причин — не выпускали за границу, и лишь на четвертом году перестройки сподобились — выдали серпастый-молоткастый в его заграничном варианте. Так что таксистам я даже поддакивала, хотя один, в Вашингтоне, меня совершенно допек, объясняя мне — советской, — какой нехороший Ельцин, что он критикует Горбачева, и чтО последнему необходимо предпринять, дабы быстренько сделать всех русских счастливыми. Слава Богу, ехать мне было недалеко. Но — достаточно, чтобы еще раз подумать о том, насколько же хорошо поработал Первый Главк и его Служба «А» (служба дезинформации), снабжая западных журналистов именно той информацией, какая нужна для формирования совершенно определенного западного общественного мнения. Забавно, что потом эта же информация (как было, например, с сенсационным повествованием итальянской «Репабблика» о том, как Ельцин беспробудно пьянствовал в США) нередко возвращалась в советские массмедиа, но уже — как точка зрения Запада.{2}

«Вы, русские, все происходящее у вас склонны видеть исключительно в мрачных тонах, и во всем, даже хорошем, предполагать руку КГБ, — говорили мне мои оппоненты, никогда, впрочем, в России не жившие и черпающие свой оптимизм относительно наших реалий на расстоянии 9 часов лету от них. — Да и так ли уж важно, — продолжали мои собеседники, — кто — КГБ, Горбачев или они вместе — стоял у истоков перестройки?»

Исключительно важно. Ибо это объясняет и изначальные ее цели, и те, малорадостные, но неизбежные итоги, к которым мы пришли в августе 1991 года, когда пишутся эти строки.

Итак, «КГБ — инициатор перестройки» — ересь, парадокс? Между прочим, и для «мрачных русских» — ересь тоже. Ведь любая секретная служба, а тем более такая, фискальная, традиционно осознается нами исключительно как сила теневая, то есть никогда не выходящая на открытую политическую арену, и, конечно, консервативная, априори не способная на благие порывы. О «благих порывах» речь не идет.

Между тем и парадокса тоже нет. Если…

Если, во-первых, отказаться от стереотипа, что КГБ — это только тайная полиция (секретной службой Комитет вообще никогда не был), только одно из министерств — пусть и более могущественное, нежели, скажем, Министерство финансов или торговли. И во-вторых, если не пытаться упрощать историю, низводить ее до уровня вульгарного романа «из жизни шпиенов». Ну, например, так.