Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ - Евгения Альбац

Агошков был стар — за восемьдесят и, мне показалось, тугоух.

— Вы помните такую фамилию — Боярский? — спросила я.

— Боярский? — было видно: академик с трудом вспоминал. — Боярский… — протяжно повторил. — Да, да… Кажется, был у меня такой студент… Да, да… способный, помнится, молодой человек…

— Вы встречались с ним потом?

— Не думаю… Нет, нет — не припоминаю… А почему вас это интересует?

— Он работал следователем НКВД…

— Неужели? А такой был способный молодой человек.

И академик заторопился в фойе: объявили перерыв.

«…Нельзя привлекать к ответственности рядового за то, что он добросовестно выполнял приказы своих начальников», — писал Агошков в своем ходатайстве о реабилитации Боярского В. А. в Главную военную прокуратуру СССР в 1965 году.{82} Такое же письмо в защиту подполковника направили в ГВП бывший комиссар госбезопасности, секретарь правления по оргвопросам московской организации Союза писателей, генерал КГБ Виктор Николаевич Ильин: «Мне представилась возможность убедиться в знании т. Боярским (несмотря на молодость) специфики агентурной работы в условиях национальной республики, знание характера и природы различных националистических формирований и их исторического прошлого, а также умелое обращение с агентурой…»{83}

Не припомнил академик Боярского, не припомнил, — бывает…

Агошков преподавал в Северо-Кавказском Институте цветных металлов в самое страшное для этого, как и для других вузов республики, время. Тогда, в 37–39 годах они были охвачены различными «контрреволюционными», «троцкистскими» и «фашистскими» организациями, созданными не без помощи «студента» Боярского — руководителя агентурной группы «Учебные заведения, профессура и интеллигенция». В самом «Цветмете» десятками арестовывались студенты, преподаватели, профессора. Агошков был среди тех немногих, кто уцелел.

В 1938 году тридцатитрехлетний специалист в области горного дела Агошков выступил экспертом по делу другому — о контрреволюционной организации на руднике. Вел следствие Боярский.{84}

Годом раньше, в 1937 году, Агошков поставил свою подпись на дипломе первой степени № 8707 об окончании Боярским В. А. горного факультета Северо-Кавказского Института цветных металлов, защитившим дипломный проект на «отлично» и получившим квалификацию «горного инженера горнорудной промышленности».{85}

Материалами спецпроверки МГБ СССР в 1950 году установлено: «Данных об окончании института и выдаче диплома Боярскому В. А. не имеется. Диплом Боярскому выдан незаконно».{86} «Среди лиц, закончивших институт, Боярский не значится», — подтвердило расследование ГВП 1990 года.{87}

Кстати: на этом ложном дипломе напротив подписи Агошкова стоит — «за декана горного факультета», то есть сам декан либо отсутствовал, либо, что точнее, не должен был о том знать. Говорю я об этом потому, что и на целом ряде других документов Боярского тоже стоит чья-то подпись — «за» такого-то.{88}

В 1978 году, когда подполковник защищал свою докторскую диссертацию и на него пришла очередная анонимка («Я не знаю, каковы научные достоинства диссертации, хотя Боярский никогда горняком не был, но его моральный облик мне хорошо известен. Боярский повинен в клевете и истреблении партийных работников в нашей стране и в Чехословакии… Он скрыл от Ученого Совета, что исключен из рядов партии…)», спасать подполковника бросился тот же Агошков. «Как человек хорошо — около 50 лет — знающий В. А. Боярского», — было написано в стенограмме заседания спец. совета К-003,11.03 при Институте естествознания и техники АН СССР.

…«Вы встречались с Боярским потом?» — спрашивала я академика.

«Нет, нет, не припоминаю…» Не вспомнил. Бывает…

Анонимку на Боярского написала женщина — Мария Григорьевна Малкова. Называю ее потому, что, во-первых, имя ее давно уже известно всем заинтересованным в том лицам, во-вторых, она сама мне дала на то право…

Мария Григорьевна была женой, ныне, уже много лет, вдовой Ефима Семеновича Лихтенштейна, Ученого секретаря (то есть фактически — главы) Редакционно-издательского совета АН (РИСО).

С подполковником Боярским Лихтенштейн познакомился еще в бытность свою главным редактором издательства АН. Ему, по словам вдовы, порекомендовали Боярского как деятельного — что правда, и много пострадавшего — что любопытно узнать, человека.{90}

— Он был такой бедный, такой жалкий, — объясняла мне Мария Григорьевна.

Потом Лихтенштейн перетащил Боярского за собой в РИСО. В Академии подполковник быстро освоился.

— Вы поймите, этот совет формировал планы издательства, академики ходили туда в качестве просителей, готовые сделать одолжение: кому хочется ждать годы, пока выйдет книга или монография? А это значит связи, и какие! — втолковывала мне вдова.

Короче, связи подполковник приобрел быстро — того требовала и служба. И начал поедом есть своего начальника — мешал. Лихтенштейн от этого вероломства тяжело заболел. Жена избрала свой путь борьбы за мужа.

Откуда она знала о прошлом Боярского? Рассказал в дни болезни муж. Откуда знал он то, что вряд ли подполковник сам ему рассказывал, поскольку давал подписку о неразглашении фактов, связанных со своей работой в НКВД-МГБ?{91} Мария Григорьевна не ответила.

Я могла бы предложить читателю найти разгадку этой тайны самостоятельно. Однако выскажу и свою версию. Должность главного редактора официального советского издательства — это должность номенклатурная, утверждаемая раньше ЦК КПСС. Что понятно: издательства, как и другие средства массовой информации, были на передовом фронте идеологической борьбы. Биографию главных редакторов проверяли весьма тщательно, и занимался тем не ЦК — КГБ. А ну как пропустят в печать что-нибудь антисоветское?.. По некоторым моим сведениям, главные редактора проходили и собеседование с сотрудниками Пятого — идеологического — управления КГБ. В том числе и потому, что в штате любого средства массовой информации работают люди КГБ. И этим лейтенантам, капитанам и т. д. не следовало мешать. Уверена, что такое собеседование касательно подполковника состоялось и с Ефимом Лихтенштейном…

Анонимка, которую Мария Григорьевна закончила так: «Я честная коммунистка, но не подписываю своего имени, так как он (Боярский — Е.А.) погубил не одного честного человека», — диссертационную обедню подполковнику, конечно, испортила.

Ученый, а еще более — околонаучный люд зашумел, заспорил, рассердился.

Кто слал панегирики Боярскому: «…На всех участках научной и производственной деятельности проявляет себя преданным делу партии, исключительно трудолюбивым, морально устойчивым, скромным и отзывчивым товарищем».{92}

Кто — говорил, и в общем-то справедливо, что анонимки не следует разбирать, что надо кончать с практикой, когда они имеют силу документа.

Кто — требовал проверки изложенных в анонимке фактов. Первое: действительно ли Боярский скрыл, что был исключен из партии, — это считалось, конечно, компроматом номер один. Второе — действительно ли он «никогда горняком не был».{93}

Проверили.

Прокуратура города Москвы по заявлению Боярского возбудила уголовное дело и начала поиски анонимщика. Вопрос был столь серьезен, что его взял под свой неусыпный контроль Центральный Комитет КПСС. О чем прислал соответствующую бумагу в ВАК.{94}

«Взял под контроль» — естественно, не в части приводимых в анонимке фактов (ведь для тех, кто контролировал, ничего нового в ней не сообщалось) — в плане возведения напраслины на столь уважаемого там человека.

Анонимщицу нашли быстро. Малкову не судили — возраст велик, строго поговорили, предупредили и — отпустили.

Боярского поздравляли: «Ну, слава Богу, а то такая напасть». Поздравлял, полагаю, не только Агошков, но и другие его давние, добрые друзья и покровители — ректор Московского горного института, член-корреспондент В. Ржевский, патриарх горной науки, без одобрения которого не защищалась ни одна докторская, академик Н. Мельников…{95}

Собрали новое заседание Ученого Совета. Читать его стенограмму — сплошное удовольствие. Официальный документ, а вот не сумел скрыть, с каким душевным трепетом, с каким неизбывным внутренним страхом задавали присутствующие — убеленные сединами профессора и академики — вопросы подполковнику.

Вот она — действительная сила КГБ. Даже прикоснуться — и то страшно!

«А… по Чехословакии в том плане, в каком об этом говорится в анонимном заявлении (то есть что убивал там людей — Е.А.), к Вам претензии были?» — спрашивает академик, Герой Социалистического Труда, один из создателей ракетно-космического щита Родины.

«Нет» — категорически отвечает Боярский. — По Чехословакии их не было. Их не было и нет за весь период моего пребывания в партии».{96}