Кэш - Артур Батразович Таболов

расхожий тогда термин «социализм с человеческим лицом». Он возразил, спокойно, но с такой внутренней убежденностью, что у меня пропала всякая охота спорить: «Социализма с человеческим лицом не бывает, только с нечеловеческим». Вот так мы познакомились. Вы курите?

– Курю.

– Закуривайте, не стесняйтесь. Я давно бросил, но дым по-прежнему нюхаю с наслаждением. На чем я остановился?

– Так вы познакомились.

– Да. Позже я стал депутатом Первого Съезда народных депутатов СССР, вошел в Межрегиональную депутатскую группу, потом в Координационный совет МДГ. МДГ – тогда это было очень круто. Он работал в секретариате группы, мы часто встречались на конференциях, а больше при подготовке конференций. Вот тогда я и понял, чем мы, демократы, отличаемся от него, тоже демократа, но совершенно иного происхождения. Наш демократизм был умственный, из головы. И, как бы это сказать, от противного. Мой отец, например, был профессором, читал курс марксизма-ленинизма. Отец Егора Гайдара – военный корреспондент «Правды». Ну, и как мы могли относиться к их идеям? Демократизм Георгия был совершенно другой, нутряной, неприятие советской власти сидело у него в подсознании. Вы знаете, как он стал сиротой?

– Знаю. Его отец погиб при расстреле рабочих в Новочеркасске в июне 62-го года.

– Мне он стал понятен, когда я об этом узнал. Его отношение к советской власти не было жгучей ненавистью, такой, знаете ли, что выводит людей на баррикады под пули. Но оно предопределяло все его поступки. Он редактировал документы МДГ, его замечания всегда были содержательны. Как сейчас говорят – креативны. И он умел на них настоять. Благодаря своей внутренней убежденности. Найдите и прочитайте книгу «Огонь на поражение». Мне её подарил Георгий. Это о событиях в Новочеркасске, вы многое поймете в своем герое.

– Я её читал. Скажу больше, я её написал. Гольцов финансировал издание.

– Серьезно? А я все никак понять не мог, откуда мне знакома фамилия Ларионов. Не связал, извините.

– Не извиняйтесь. Мне приятно, что кто-то еще помнит книгу, написанную двадцать лет назад.

– Тогда вы поймете логику его поступков. Он очень активно участвовал в политической жизни вплоть до конца 91-го года. А потом – как отрезало, занялся бизнесом. Ему предлагали должности в правительстве, в администрации президента Ельцина. Нет. Он выполнил задачу, которая сидела внутри, и потерял интерес к политике.

– Насколько я знаю, не совсем. В 96-м году он вернулся в политику. Это так?

– Да, я привлек его к работе предвыборного штаба президента Ельцина. Я был одним из руководителей штаба. Не того, формального, который возглавлял вице-премьер Сосковец, а настоящего, рабочего. Нам остро не хватало креативных людей со свежими идеями. Я предложил Георгию должность своего заместителя. Он согласился и начал работать. Это была весна 96-го года, очень тяжелое для нас время. Ельцин болел, штаб Сосковца ничего не делал, коммунисты набирали очки. Месяца через два, когда Георгий вник в настоящее положение дел, в настоящее, а не в то, что показывали опросы ВЦИОМ и транслировали по телевидению, он пришел ко мне и сказал: «Анатолий, мы делаем что-то не то». Мы давно уже были на «ты». Народ устал от Бориса Николаевича, его реальный рейтинг ниже трех процентов. Я ответил: «У нас нет выбора. Выбор только один – Ельцин или Зюганов. Ты хочешь, чтобы к власти снова пришли коммунисты?» Он сказал: «Я не народ. И ты не народ. Если мы демократы, мы не имеем права насиловать волю людей. Они хотят Зюганова? Пусть получат Зюганова. Пусть он посидит четыре года, наломает дров, и с коммунистами будет покончено навсегда. Не нами, народом». Такой вот был разговор. Кончился ссорой. Он сказал: «Ты не демократ, ты большевик». После этого хлопнул дверью и перешел в предвыборный штаб генерала Лебедя. Борис Николаевич очень обиделся на него, посчитал предательством. Сказал: «Я больше ничего не хочу о чем слышать».

– С тех пор много воды утекло. Вы и сейчас думаете, что Гольцов был не прав?

– Он был прав на все сто процентов. Из пламенных демократов мы превратились в твердокаменных большевиков. И сами этого не заметили. В новейшей истории России было много драматических моментов. Но президентские выборы 96-го года – это была настоящая трагедия. Мы победили, но это была пиррова победа, извините за банальное сравнение. Мы грубо сломали хрупкий механизм демократии, который только-только появился. То, что мы имеем сейчас, это плоды нашей победы.

– Что мы имеем сейчас?

– Не втягивайте меня в эту тему. Я давно ушел из политики. Вы пришли поговорить о Гольцове? Давайте говорить о нём.

– Вы знали, что его хотят посадить?

– Нет, я узнал об этом, когда суд уже шел. После нашей ссоры мы практически не встречались. Очень редко, чисто случайно.

– Откуда вы узнали? В СМИ ничего не было.

– Пришла Вера Павловна, жена Георгия, просила вмешаться.

– Вы вмешались?

– У меня не было такой возможности. Я всего лишь руководитель госкорпорации. Крупной, но не более того. И это было бы неправильно понято.

– Кем?

– Кем надо.

– Я читал протоколы судебных заседаний. Судья так вела дело, словно приговор был уже заранее приготовлен. Мы знаем, когда это бывает. Когда суд получил указания сверху. С самого верху.

– Вы ошибаетесь. Гольцов не Ходорковский. Президент Путин, если вы его имеете в виду, знать о нем ничего не знал. Слишком мелкая для него фигура.

– В начале нашего разговор вы сказали, что Гольцов был вашим другом. Вы пытались ему помочь?

– Пытался. Даже летал к нему в колонию.

– Как вы могли туда летать? Там нет аэродрома.

– Самолетом до Мурманска, а оттуда на вертолете. Это было в начале его срока. Я сказал ему: напиши прошение о помиловании. Я бываю у президента, он ко мне хорошо относится, подпишет. Георгий отказался.

– Почему? Не считал себя виноватым? Ему инкриминировали неуплату сорока восьми миллионов долларов. Это было в обвинительном заключении и в приговоре суда.

– Я читал обвинение. И приговор тоже читал. Не знаю, что произошло с этими миллионами. Не исключаю умысла. Но я не стал бы его за это осуждать.

– Вот как? У вас репутация убежденного государственника. И вы не осуждаете уклонения от уплаты налогов? Во всем мире это считается серьезным преступлением.

– Во всем мире. Но не у нас. На эти миллионы Георгий не яхту себе купил. И не виллу в Испании. Он построил новое здание для своего детдома. Не думаю, что министр финансов распорядился бы этими деньги лучше. В России «законно – незаконно» никогда не было равнозначно «морально – аморально», а всегда трансформировалось в «прихватят –