Око Гора - Кэрол Терстон

– Вы хоть домой уходили? – поинтересовалась Элейн из-за полуприкрытой двери.

Кейт кивнула:

– Но не спалось.

Элейн зашла в комнату – посмотреть поближе.

– Она куда лучше, чем головы, которые получаются у полицейских, но все равно не похожа на настоящую, да?

– Непонятно, почему ты так говоришь, – отшутилась Кейт, – у нее просто нет бровей, ресниц и волос. – Она бросила взгляд туда, где ждали своей очереди парики на стойках.

– Потому, что у нее нет морщинок. Я знаю, что она была молодой, но…

– Я начала с глаз, чтобы лицо не казалось таким… таким пустым.

– Мне все равно непонятно, откуда вы знаете, куда их ставить, хотя, наверное, на то вы и художник, да? – Такое необдуманное замечание не порадовало Кейт. На судебно-медицинские реконструкции косились в те времена, когда вычисление глубины ткани основывалось на измерениях трупа, но все изменилось в конце восьмидесятых, после того, как немецкий профессор по имени Рихард Хельмер[51] провел ультразвуковые исследования на живых объектах, чтобы получить более точные усредненные параметры.

– Я собираюсь сделать морщинки от смеха, поскольку в Египте сухой воздух и яркое солнце, – объяснила Кейт – отчасти чтобы убедить Элейн, что всем ее действиям есть причина.

– Как скажете. – Волонтерша приподняла накрытую фольгой сковороду, которую держала в руке. – Не забудьте, что сегодня корпоративная вечеринка, после того, как закроется кафетерий. Приводите и ее, поднимем тост за вас обеих.

Когда Элейн ушла, Кейт принялась красить веки: в те времена все – и мужчины, и женщины, и дети – пользовались этим косметическим средством, чтобы защищать глаза от солнца. Женщины, которые могли себе такое позволить, иногда красили ресницы пастой с окисью марганца, придававшей легкий фиолетовый оттенок, или зеленой малахитовой пудрой. Но самым распространенным был черный цвет.

Работая, Кейт постоянно держала открытой книгу с цветной фотографией Нефертити, но когда дошла до бровей, отложила изображение Прекрасной и сделала изгиб более пушистым – так брови больше похожи на настоящие, особенно с нескольких футов. После этого наложила искусственные ресницы, отошла, задумалась, не сделать ли брови погуще.

Время шло незаметно, только иногда в животе недовольно урчало, так что пришлось сделать перерыв, чтобы съесть йогурт. Было чуть больше двух, когда пришла пора примерить какой-нибудь из париков. Кейт осторожно его надела, стараясь не испортить свой первый взгляд на Ташат перекошенной или слишком высоко задранной челкой. Наконец, надев парик с длинными прямыми волосами – в точности так, как было изображено на картонаже, – Кейт развернулась и отошла на добрых пятнадцать футов, глубоко вдохнула и закрыла глаза, чтобы стереть вспоминания, прежде чем повернуться и впервые взглянуть на нее по-настоящему.

От того, что Кейт увидела, она остолбенела – нахлынули слезы и буря противоречивых эмоций, а улыбка в мыслях появилась куда раньше, чем на губах: девушка обрадовалась, что облик египтянки больше не скрыт тьмой.

Рот у Ташат был меньше, чем у Нефертити, но Кейт поразило, что губы – такие же чувственные, отчасти – за счет того, как поднимались их уголки в полуулыбке. В челюсти виделась непреклонность или сила, но больше всего Кейт удивляли те различия, которые выдавали в Ташат человека, совершенно непохожего на Нефертити, несмотря на сходство параметров их черепов. Это была молодая, умная и обворожительная женщина, чьи ясные голубые глаза отражали льющийся из окон свет, будто живые.

Кейт уставилась на свое творение, завороженная эхом чего-то знакомого – чего-то, что видела и раньше, словно уловила пульсацию чистого тона. Потом, ведомая еле ощутимым чувством, будто сама знакома с Ташат или хотя бы с кем-то очень на нее похожим, Кейт подошла к зеркалу, висевшему в мастерской над раковиной, чтобы рассмотреть собственное отражение. И отошла от него, задрожав уже по совершенно другой причине.

Не задумываясь, Кейт подошла к столу, на котором лежала книга, открытая на берлинской голове, где на Нефертити была высокая прямая корона ее изобретения и ожерелье Амарны из стеклянных бусин в форме лепестков и листочков. Ее нашли в песках центрального Египта, среди развалин мастерской древнего скульптора, и повреждена она была совсем немного – пострадали только уши и коричневый зрачок одного глаза. Тем не менее между женщинами наблюдалось сильное сходство, особенно в челюсти и подбородке, и можно было предположить, что в Нефертити и Ташат расы смешались одинаково. Это неожиданное совпадение привело Кейт к мысли, что кожа у Ташат была такой же светлой, а то и светлее, учитывая цвет ее глаз. Но в миндалевидных глазах Нефертити внутренние уголки были слегка приспущены, что придавало ей почти меланхоличное выражение лица, а глаза Ташат отличались не только голубым цветом, а и большей округлостью. В результате у Ташат получался более открытый взгляд, словно она смотрит вам в лицо – как женщина, готовая отважиться на многое.

До того момента Кейт полагала, что лишь два признака опровергают общепринятую точку зрения, дескать искусство Египта условно и безлично. Теперь добавился еще один – картонаж с портретом Ташат, передававшим ее чувство юмора или ум, или что бы то ни было, что служило источником ее невероятной жизненной силы. Разумеется, человек, который разрисовывал картонаж и гроб Ташат, был на редкость проницательным художником – он оказался способен передать сущность Ташат, а не только внешность.

На мгновение Кейт погрузилась в свет этого открытия, наслаждаясь удовлетворением от понимания, что проделала вдохновенную работу – конечно, никому она об этом говорить не собиралась. Потом достала фотоаппарат, чтобы запечатлеть с разных ракурсов Ташат в нарядном парике с косичками. После этого перешла к парику с короткими кудрями. Закончив, Кейт посмотрела на счетчик кадров и увидела, что осталось еще два, поэтому сняла парик и надела на голову Ташат синюю боевую корону Нефертити и сделала один снимок в анфас и один в профиль – для Макса.

Краем глаза Кейт уловила движение, повернулась и увидела, что в нескольких футах от нее стоит Дэйв Броверман. Словно произошла автокатастрофа, когда все видишь, но не можешь помешать, Кейт поняла, что начальник заметил открытую книгу и сейчас придет к неверному заключению.

– О господи, Маккиннон! – взорвался он. – Если вы думаете, что я куплюсь на ваши фантазии и вы сможете убедить меня, что эта дешевая кукла… – он развернулся и недовольно показал пальцем на мумию, – Нефертити, вы окончательно выжили из своего простецкого умишка!

– Это не то, что вы… – начала Кейт, пытаясь его успокоить. – Я не считаю, что она…

– Да, черт возьми, это и не она. Я же не дурак… или о чем вы там думали? Заодно с Клео. – Дэйв быстро сделал два шага, взмахнул рукой и снес корону с головы Ташат. Та полетела через комнату, упала на пол, один раз подскочила и начала кататься взад-вперед по дуге.

Ошеломленная этим жестоким выпадом, Кейт не шевелилась, хотя ей безумно хотелось рассмеяться над нелепостью про ее «простецкий умишко», если не над самой этой детской выходкой.

– Вы, черт возьми, никогда меня не слушали, да? Упрямо шли напролом. Ваш друг доктор якобы оказался экспертом. – Кейт надеялась, что Дэйв выпустит пар и успокоится, считая, что если она кинется спорить, положение только ухудшится. – Если задуматься, вы могли и сами до этого дойти. Думаете, я не заметил, что вы с Клео вместе убежали обедать…

Тут Кейт не сдержалась:

– Я не думаю, что Ташат – это Нефертити. Если бы вы дали мне объяснить…

– Маккиннон, с меня достаточно. Вы у меня вот здесь уже. – Он провел ребром ладони по горлу. Взгляд его метался направо и налево – куда угодно, только не на Кейт. – Я хочу, чтобы сегодня к закрытию вы исчезли раз и навсегда. И не думайте утащить что-нибудь, что вам не принадлежит. Я знаю, что вы прятали материалы, чтобы подрабатывать на стороне. – Большими шагами он направился к двери, но развернулся, чтобы нанести последний удар. – И не ждите больше зарплаты. Вам и так чертовски повезло, что я не склонен мстить, а то мог бы возбудить дело и отобрать все полученные вами деньги до пенни. – Дэйв хлопнул за собой дверью, и вся комната задрожала.

Кейт не могла в это поверить – она покачала головой и опустилась на краешек стула: ноги ослабли. Щеки горели от стыда, и тем не менее хотелось рассмеяться над откровенно идиотским припадком Дэйва. В следующий миг она уже злилась на себя за то, что не заставила его слушать. Хотя бы надо было сказать, что она может отчитаться за каждый клочок бумаги и тюбик краски – по эскизам и фотографиям видно, на что она их использовала, – так что он никак не мог бы осудить ее.

И тут до Кейт начало доходить, что она опять виновата, только на сей раз она подвела не только Клео, но и Макса. Умом она понимала, что должен быть предел тому, с чем человеку приходится мириться… даже родителям. Кейт знала, что ее характер – непредсказуемая смесь черепахи и зайца: она то неслась вперед, то крайне медленно ползла, так что на самом деле она не винила родителей в том, что те считали своего единственного ребенка медленным и тормозным, если не полным неудачником. Их эмоциональный вклад так и не принес дивидендов. Но Кейт не могла смириться с тем, как они исчезли из ее жизни. А теперь и Король Шутов тоже бросил ее плыть по течению. Тем не менее больнее всего было оставлять Ташат – оттого, что Все ни к чему не пришло.