Новый Мир ( № 4 2010) - Новый Мир Новый Мир

умножали это самое

ну вы понимаете

без необходимости

разоблаченные обезвреженные

они еще на что-то надеются

напрасно

терпимость терпимостью

но всему же есть предел

или нет

Identity

когда в тихуане скончался

последний настоящий человек

ничего не изменилось

вопреки стратегическому плану

пришельцы не спешили

вернуть свой истинный облик

фукуяма был опять посрамлен

спор за храмовую гору

возобновился с новой силой

Шамординский ужас

Фрагмент из книги "Ледяной дождь. Об уходе и смерти Льва Толстого", которая готовится к выходу в издательстве "АСТ".

"Исследование выполнено при частичной финансовой поддержке РГНФ, проект № 09-04-00493 а/Р".

Басинский Павел Валерьевич родился в 1961 г. в г. Фролово Волгоградской обл. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Критик, прозаик, автор книг "Московский пленник" (2004), "Горький" (2005), "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина" (2008). Живет в Москве. Постоянный автор "Нового мира".

Документальная повесть

sub I /sub

В ночь с 27 на 28 октября 1910 года (здесь и далее все даты даются по старому стилю. — П. Б. ) в Крапивенском уезде Тульской губернии произошло событие невероятное, из ряда вон выходящее даже для такого необычного места, как Ясная Поляна, родовое имение знаменитого на весь мир писателя и мыслителя — графа Льва Николаевича Толстого. 82-летний граф ночью тайно бежал из своего дома в неизвестном направлении в сопровождении врача Маковицкого.

Первым пунктом его остановки на пути из Ясной была знаменитая на всю Россию Оптина пустынь, где Толстой хотел встретиться со старцем Иосифом, но по сложным причинам так и не смог. Обстоятельства пребывания Толстого в Оптиной много освещались и в прессе, и в научной, и даже в богословской литературе. Менее внимательно изучена вторая остановка Толстого на смертном пути — в соседнем монастыре близ села Шамордино, где жила монахиней его родная сестра — Мария Николаевна Толстая. Между тем именно в Шамордине Толстой принял судьбоносное для себя решение: не возвращаться в Ясную, а бежать дальше, и скорее всего — на Кавказ. Почему это произошло?

Если до посещения Оптиной и приезда в Шамордино еще можно говорить об уходе Толстого, подразумевая под этим понятием некую осмысленную перемену мест, то после отъезда из Шамордина ни о каком уходе не могло быть и речи. Это было только бегство. Даже младшая дочь Саша, которая всецело поддерживала отца во время ухода, оказавшись с ним в поезде до Ростова, вдруг по-настоящему испугалась и почувствовала: происходит что-то не то. Он (они) совершил (совершили) ошибку, которую, может быть, и нельзя было не совершить, но которая не перестает быть ошибкой.

Впервые Саша ясно увидела, что из дома бежал не великий писатель, третируемый, как ей казалось, плохой, хитрой и истеричной женой, тогда осуждаемой ею матерью, а 82-летний старичок, больной и беспомощный, нуждавшийся в постоянной заботе со стороны той самой плохой жены.

Астаповская трагедия началась не в Астапове, а в поезде от Козельска. «В четвертом часу отец позвал меня, его знобило, — вспоминала А. Л. Толстая. — Я укрыла его потеплее, поставила градусник — жар. И вдруг я почувствовала такую слабость, что мне надо было сесть. Я была близка к полному отчаянию. Душное купе второго класса накуренного вагона, кругом совсем чужие, любопытные люди, равномерно стучит, унося нас все дальше и дальше в неизвестность, холодный, равнодушный поезд, а под грудой одежды, уткнувшись в подушку, тихо стонет обессиленный больной старик. Его надо раздеть, уложить, напоить горячим… А поезд несется все дальше, дальше... Куда? Где пристанище, где наш дом?»

Это был момент неприятной истины. Вдруг отлетели в сторону и рассыпались в прах проблемы, еще вчера казавшиеся самыми важными: дневник, который Толстой безуспешно прятал от жены; завещание, тайно подписанное в лесу; вражда Софьи Андреевны и Черткова; якобы «роскошная жизнь», которую отец вынужден был вести в Ясной Поляне. На повестке остался один-единственный вопрос: что делать 26-летней незамужней девушке с такой же молодой подругой (Варвара Феокритова) и не самым лучшим, хотя и бесконечно преданным врачом (Маковицкий) со смертельно больным стариком в поезде дальнего следования? Вот его надо «раздеть, уложить, напоить горячим». Но это только начало. Через несколько суток в Астапове Саша в записной книжке признается сама себе: «(Ой, как стыдно.) Я помогала в <…>» Собственно, не важно, в чем именно она помогала собравшемуся возле Толстого уже целому синклиту докторов. Важно, что воспитанная в аристократической семье девушка вынуждена была делать с отцом то, что могла делать только его жена, ее мать. И это было ей очень стыдно.

Те, кто и сегодня продолжает называть последний поступок Толстого подвигом, грандиозным актом отречения великого учителя мира сего, просто не читали дневники и воспоминания очевидцев этого жуткого события: Саши, Маковицкого, племянницы Толстого Оболенской и других людей.

Приехавший 29 октября, на следующий день после ухода Толстого, в Оптину молодой секретарь Черткова Алеша Сергеенко был тотчас усажен Л. Н. за стол записывать ответ на запрос Корнея Чуковского о проблеме смертных казней. Во время работы Алеша Сергеенко увидел на противоположном краю стола узенький листок бумаги, на котором было что-то написано крупным почерком Толстого. Ему очень хотелось подсмотреть, что там, но было неловко.

«Кончив диктовать, Лев Николаевич подошел к умывальному столику, на котором стоял большой фаянсовый таз и большой фаянсовый кувшин. Из кувшина налил в таз воды и стал намыливать руки. Вдруг с огорчением воскликнул:

— Ах, досадно!

— Что, Лев Николаевич, досадно?

— Да забыл ногтевую щеточку...

— Я постараюсь, Лев Николаевич, достать вам.

— Нет, нет, не надо. Я записываю, что прошу прислать мне из дому...»

Мучительность нравственного самочувствия Толстого после ухода из дома проистекала от того, что, больше всего на свете не желая обременять своей персоной других людей, он, по сути, только тем и занимался. И чем больше он старался их не обременять, тем больше создавал проблем.

Когда Толстой ушел гулять, Сергеенко тотчас потянул к себе листок бумаги и прочитал:

«Мыло

Ногтевая щеточка

Блок-нот».

Если бы вместо «блокнота» в этом списке значился «скальпель», можно было бы не сомневаться, что это запрос домой временно отъехавшего и постоянно практикующего хирурга. Но это был запрос писателя, для которого мыло и ногтевая щеточка, пожалуй, не менее важны, ибо главный инструмент писателя — руки, которые должны содержаться в идеальной чистоте. Не говоря о том, что Толстой вообще отличался необыкновенной чистоплотностью.

В письме к Саше, которое она не успела получить, сама выехав в Шамордино, Толстой просил прислать или привезти «штучку для заряжания чернил» (чернила он не забыл), а еще «маленькие ножницы, карандаши, халат». Кстати, мыло Толстому требовалось вегетарианское, приготовленное не из животных. Еще в список, который видел на столе Сергеенко, потом добавились «кофе, губка». В письме к Саше он просил прислать книги Монтеня, Николаева, второй том «Братьев Карамазовых». Уезжая ночью, он не взял с собой необходимых книг и уже в первом поезде стал мучиться их отсутствием. Особенно не хватало составленных им самим «Круга чтения» и «На каждый день», куда он собирал произведения и мысли великих и не великих писателей и мыслителей, считая это своим главным занятием в конце жизни. Некоторые из этих сборников он увидит в библиотечке сестры в Шамордине и немедленно их радостно «похитит» с согласия Марии Николаевны.

Все это — книги, мыло, щеточка, «штучка» для чернил, ножницы, блокнот, халат — потребовалось Л. Н. в первые же два дня ухода. Их отсутствие портило ему настроение, и без того тягостное, как он ни старался уверить себя и окружающих, что ему «свободно» и «хорошо». Да, в дневнике и письме к Саше он писал, что поездка в вагоне третьего класса в Козельск вместе с простым народом была «поучительна» и «приятна». Но когда они двинулись из Козельска дальше и вдруг возникла перспектива ехать тем же поездом, в том же третьеклассном вагоне (а другого в этом поезде просто не было), Толстой очень испугался, и Маковицкий это заметил и зафиксировал в дневнике.