Сестра Ноя - Александр Петров

От всеобщего осуждения, как раньше на комсомольских собраниях, меня спасла Марина Кулакова–Шерадон, сестра Маши. Несколько мужчин узнали её и позвали к себе выпить, она только рукой махнула: отстаньте, не до вас.

— Как знала, что ты сюда придешь, в этот террариум! Тебя еще не обвинили в мракобесии и клерикальном низкопоклонстве?

— Уже близки к этому.

— Давай, отсядем за другой стол, подальше от этих алкашей. А то не дадут поговорить.

Мы пересели за самый дальний стол на двоих и заказали крепкого кофе. Я несколько минут изучал ее одежду, макияж, руки – всё было вполне светское, ничего монашеского.

— Так ты из монастыря сбежала, что ли? – спросил я не без ехидства.

— Какой там! – всплеснула она руками. – Выгнали! Не выдержала испытательного срока.

— Странно, ты так серьезно настроилась, я был уверен, что ты туда навсегда.

— И я тоже так думала, да не получилось, – кивнула она с горькой ухмылкой. – С полгода пожила в одном сельском приходе, так и там меня келейница старца приревновала и опять выставила. Что делать? Вернулась домой, исповедалась отцу Сергию. Слушай, как он постарел!.. А батюшка и сказал: значит, не твое это поприще – монашество, иди в мир, помогай семье, устраивайся на работу. А тут, оказывается, наш папуля совсем с ума сошел. Продал квартиру по–быстрому за бесценок, женился на молодой, а она отобрала все деньги и выгнала старика. Виктор устроил деда на подмосковной даче – там мы с ним вдвоем и кукуем. Вот такая история.

— А чего ты сюда приехала? На кого старика оставила?

— Да папа наш все равно никого не слушается и делает все по–своему. Есть там одна верующая старушка, обещала приглядеть. У нее как‑то получается нашего ветерана приструнить, чтоб не баловал. Ой, чумной на старости лет стал!.. И смех и грех. – Марина махнула рукой и улыбнулась. В некогда стройном ряду белых зубов мигнули черные прогалины. – А сюда приехала по совету Виктора. Есть у него тут заместитель, такой крутой дядечка, Алексей Макарыч – так он велел к нему обратиться, чтобы помог квартиру обратно вернуть.

— Ой, Мариночка, не надо! Прошу тебя, забудь и даже не думай об этом.

— Это почему же? – вытаращила она большие карие глазищи на ярко–белых белках.

— Знаю этого Макарыча, – пояснил я, вздохнув. – Очень хорошо знаю, и его и его методы. Пристрелит он старикову новобрачную – и глазом не моргнет.

— Господи, помилуй! Правда что ли?

— Точно тебе говорю, Марина. Не бери грех на душу. Оставь всё как есть. Господь всё управит. В конце концов, ты без крова и куска хлеба не останешься. Надеюсь, хоть в это ты веришь?

— Да, конечно, – прошептала она, сгорбившись, – и верю, и на практике удостоверилась. Ну, надо же! Чуть в новую заварушку не влипла. Спасибо, что предупредил. Только смертоубийства мне и не хватало. Мне бы, что успела натворить, до конца жизни отмолить. А тут еще такое!

— Кстати, знаешь, мне Борис свою квартиру отписал.

— Как это? За что?

— Как? По завещанию. За что? Да ни за что. Просто больше некому. Так что можешь в случае чего рассчитывать на его жилплощадь. Просто приезжай и живи.

— А он что, Боря, умер? – чуть не лежа на скатерти стола спросила она.

— Нет, слава Богу. Но судя по всему – скоро. Мы уже и попрощались.

— А что с ним?

— Рак…

— Как у дедушки–гвардейца?

— Да, видимо, у нас это родовое. По мужской линии. Да ты не переживай. Он приготовился к переходу. Совсем один я останусь…

— Да ладно тебе, – хлопнула меня по плечу Марина, шмыгнув покрасневшим носом, – не переживай. А хочешь, приезжай к нам с дедом на подмосковную дачу. Там точно скучать не придется. Дед каждый день концерты устраивает. Обхохочешься…

— Спасибо за приглашение. Кто знает, может когда‑нибудь и воспользуюсь.

— Все еще любишь?.. Машку?..

— Да. Не будем об этом…

Потом наступила та черная суббота. Народ как всегда потянулся загород, улицы заполнили автомобили. А ночью позвонил мне Юрий и сказал, что Борис попал под машину и от сильного удара бампером мгновенно скончался. Я даже знал, куда пришелся тот смертельный удар – в левую часть головы: именно через это рациональное полушарие мозга к нему приходили соблазны.

Как часто бывало, из колодца памяти на поверхность всплыли успокоительные слова из «Отечника» святителя Игнатия Брянчанинова:

«В пустыне Никополис жил отшельник, а прислуживал ему мирянин весьма благочестивый. В городе жил богач, утопая в грехах. Настало время, умер этот богач. Сошелся весь город вместе с епископом для сопровождения типа, которому предшествовали возжженные свечи. Свидетелем похорон был человек, прислуживавший отшельнику. По обычаю, он принес хлебы в пустыню и увидел, что отшельника съел зверь. Он пал ниц перед Господом, говоря: «Не встану с земли, доколе Бог не покажет мне, что это значит? Один, утопавший в грехах, похоронен с таким великолепием; другой, служивший Тебе и день и ночь, подвергся такой смерти!» И вот явился ему Ангел от Господа и сказал: «Грешник, о котором ты говоришь, имел немного добрых дел, принадлежавших веку сему, он и получил награду за них здесь, но зато там не обрел никакого упокоения. Отшельник же был украшен всеми добродетелями, но как человек имел за собой немного прегрешений и наказание за них понес здесь, чтоб предстать перед Богом чистым». Утешенный этими словами, благочестивый мирянин пошел в свой дом, прославляя Бога за его судьбы, «яко праведны суть». (Еп. Игнатий. Отечник. С. 325. № 156.)

В те часы и дни прощания с Борисом душа моя оставалась в покое – появилось бесспорное свидетельство: брат мой спасен. По молитвам бабушки Матрены, нашего деда Ивана, моим ли – или по его добрым делам, большинство которых он, оказывается, скрывал от людей. А может по всем делам в совокупности – неважно, только появилась в душе уверенность: брат мой помилован, брат мой отошел в место горнее, тихое, светлое, где встретили его распахнутые объятья отцов. А разум…

Мой «лжеименный» разум – путаник, соблазнитель, убийца веры – непрестанно подсовывал мне темы для наблюдений и размышлений. Разбитая голова покойника, иссиня–желтый цвет лица, черный костюм в белом деревянном ящике, обтянутом муаром в кружевных оборках по канту; тошнотворный запах формалина, пьяненькие санитары в «мертвецкой», нетрезвые вымогатели–гробокопатели, аляповатые жестяные венки с черно–золотыми лентами, заунывный вой оркестра, могильная яма с водой на дне и плач незнакомых женщин, невесть откуда набежавших… Мне приходилось постоянно отбиваться от «рациональных» картин мира видимого, отстраняться от суеты вокруг тела и молча вопить в небеса о прощении и упокоении души, бессмертной души моего брата – это успокаивало, примиряло с печальной реальностью.

В рабочей столовой на поминках похоронное сообщество неуклонно накачивалось спиртным, там и тут стали раздаваться анекдоты и песни – меня обнял Юра и затих, уставившись в тарелку с остывающим гуляшем. После продолжительной паузы и традиционного «а ты помнишь, как мы с Борькой…» – меня унесло в прошлое, в те дни и ночи, когда мы с Борисом – как он говаривал – имели «высокое общение».

— Через три месяца ты почувствуешь, – сказал Юра мне на ухо, – как тебе не хватает этого разгильдяя! …Как мы все, оказывается, его любили…

Почти все гости разошлись. Толстые столовские тетки в грязно–белых халатах убирали со столов, глухо ворчали, с раздражением поглядывая на нас. С кухни доносились визгливые пьяные крики и дребезжащий грохот кастрюль. Но весь этот «производственный» шум не проникал внутрь, отскакивая от ушей, как горох от стен. В груди теплилась любовь к покойному брату и чувство будто он рядом, недосягаемо близко, невидимо ощутим.

— Почему через три? – Услышал я как бы со стороны собственный голос. – Я и сейчас это чувствую.

— Ну да, – прошептал он себе под нос, – вы ведь были не разлей вода… Ну да… Это я всё чего‑то с ним делил… А у вас… Конечно… Всё так, всё так…

Большая «стирка»

Если топну я ногою,

Позову моих солдат,

В эту комнату толпою

Умывальники влетят

(«Мойдодыр» К.Чуковский)

Особняк Фрезера больше походил на дворец с парком, прудом, фонтанами. Это здание несколько раз переходило из рук в руки. Обычно тут селились воры в законе. Поживет такой в неге и сладости год, другой – и будьте добры на разборку делить сферы влияния и финансовые потоки. А там нежданный выстрел в сердце, контрольный – в голову, и помещение вновь свободно. Фрезер стал четвертым обладателем «замка смертников», как его называли в народе, и пожалуй, самым дерзким и старым долгожителем.

Макарыч не спеша крутил руль с виду старенькой «волги», обстоятельно докладывал оперативную информацию о Фрезере, а перед выходом из машины сказал:

— Мне Виктором даны самые широкие полномочия. Не знаю как вы, Арсений Станиславович, а я иду его «стирать».

— Мы же договорились: сначала я поговорю. Мы обязаны дать человеку шанс.