Сестра Ноя - Александр Петров

Как‑то в шестом классе, кажется, сейчас и не вспомнить, классная руководительница подсадила ее ко мне за парту и сурово сказала мне: «Тебе задание государственной важности: вот это… недоразумение подтянуть по математике и по русскому!» После беглого тестирования Нади, я загрустил. Девочка вообще ничего не знала и при этом стеснялась меня и даже боялась, как мышонок матерого кота. Тогда я повел ее в парк и там, в обстановке народного ликования, объяснил тактику решения поставленной задачи. Я рассказал девочке, что сам ничего не знаю, мало что учу и быстро забываю, особенно если знания не имеют ежедневного практического применения.

Свою память я уподобил не мелководному озеру, из которого легко выуживать рыбешку, а глубокому колодцу, куда за водой необходимо долго спускать на черную таинственную глубину ведро на цепи, но – чудное дело! – всегда, когда нужно, мне удается без особых затруднений вытащить из глубин памяти, вспомнить нужное и сказать то, что от меня ожидают услышать. Что я делаю для этого? Да ничего! Просто меня научили молиться, и я давно уже каждый день обращаюсь к Богу за помощью. Научил я Надю Иисусовой молитве и Богородичной песне, проверил на следующий день, как она их усвоила – и дело пошло на лад.

Быть может, мне удалось в разговоре с Надей найти именно такую меру дружеского сострадания, искреннего внимания, душевной мягкости… В общем, к концу первой недели ежедневных занятий до меня дошло: девушка влюбилась, девушка влюбилась именно в меня и мне это не очень‑то понравилось. Я не мог ответить ей взаимностью, потому что для меня не существовало других девочек, кроме Маши. То есть они были, более того, регулярно напоминали о своем присутствии, но это милое девичье кокетство задевало меня не больше, чем романы в кино. Что делать? Мне было точно известно, что влюбленные рассеянны, они обычно часами глядят в окно, пишут стихи, вздыхают – от чего страдает успеваемость, страдают учителя и сам несчастный влюбленный.

В таких случаях, я приучился обращаться за помощью к святым. Как‑то вычитал у святителя Димитрия Ростовского, что великий святой Земли Русской преподобный Сергий Радонежский, сам в детстве страдал от «плохой успеваемости в школе», но ему Господь помог и стал он гением. Как часто бывает, в нужный момент это «вспомнилось», так что стал я молиться преподобному Сергию о вразумлении меня и моей «ученицы».

Диво дивное: Наде влюбленность не мешала, но очень даже помогла. Ей стало неудобно не выучить урок, ответить как‑то неправильно. Словом, желание понравиться мне, молитвенная помощь и ее усердие со временем «подтянуло» Надю по русскому и математике до твердых «четверок». Она как‑то заметно разогнулась, перестала горбиться, прятаться за спины одноклассников – иной раз даже поднимала руку, чтобы непременно ответить урок, и именно хорошо и уверенно, чтобы кинуть на меня ласково–благодарный взгляд, как бы сообщая: «это все для тебя!» Я, конечно, радовался успехам девочки, но мои глубокие чувства к Маше настолько захватили меня, что я по–прежнему на других девочек не обращал внимания, на Надю так же…

С окончанием учебного года закончилось наше ежедневное общение. Она вернулась на свою дальнюю парту к задней стене и по своему обыкновению притихла. Мы по–прежнему при встрече улыбались друг другу, на школьных вечерах я приглашал её на танец, даже дома побывал в числе пятерых приглашенных, но это всё. К концу школы Надя обратно скатилась до троек, в институт не поступила, закончила курсы секретарей–машинисток, что через некоторое время и привело ее на наш завод, ко мне в приемную.

Итак, мы с ней проводили вместе вечера, гуляли по бульварам и проспектам, разговаривали. Поначалу мне было непросто разговорить ее, но день за днем, Надя стала рассказывать что‑то из своей жизни. Тогда стало кое‑что проясняться. Причиной такой явной придавленности были ее авторитарные родители. Как у всех учеников нашей школы, отец ее был начальником, причем закоренелым сталинистом. Мама, хоть и состояла при нем прислугой–домохозяйкой, но и она умела проявить стальную волю, особенно в тех ситуациях, когда это нужно было отцу. Ну, а в роли «девочки для битья», послушной и безответной, оказалась Надюша.

Когда она мне рассказывала, как ее заставляли ходить на цыпочках, пока отец днем спал или работал дома над докладом, как с детства гоняли в магазин через дорогу с тяжелыми сумками в руках, как ставили в угол или, скажем, устраивали скандал с подзатыльниками за тройку в дневнике… Когда Надя подросла, отец их бросил, развелся с матерью и переехал жить к молодой жене. Мать Нади стала попивать, к ней частенько захаживали собутыльники, а один пьяненький дядечка как‑то ночью вошел в комнату к девушке и «сделал с ней нехорошее». Вот почему Надя так легко ушла из дому и переехала ко мне. Пока я все это выслушивал, меня огнем палила острая жалость к бедняжке.

Присмотревшись к Наде, я посоветовался с отцом Сергием и привел ее в наш храм. Надю там сразу обуял страх. Она затравленно оглядывалась, жалась ко мне и мелко тряслась. Мне стоило большого труда подвести ее к священнику. Она встала у аналоя и каждую секунду оглядывалась, не ушел ли я, не оставил ли одну. Наконец, Надя на вопросы священника сначала стала кивать, а потом и заговорила. Оказалось, она крещенная в детстве бабушкой и даже раз причащалась. Но родители строго–настрого запретили ей ходить в церковь и всю жизнь рассказывали расхожие небылицы «про злых жадных попов» и «опиум для народа». В тот раз Надя впервые исповедалась, а в воскресенье причастилась. Но когда через неделю пришло время опять собираться на вечернюю службу, она заупрямилась и чуть не на коленях просила не вести ее в храм. Отец Сергий сказал: «Не надо ее водить насильно. Будем за нее молиться, а там она и сама станет посещать храм, добровольно».

С работы она уволилась и почти все время сидела дома, а вечерами мы с ней гуляли, иногда ужинали в ресторане, захаживали в гости к моим друзьям. Пришлось немало поработать над ее гардеробом: как‑то раз я решительно выбросил ее старушечьи наряды, а в приличном магазине одел с ног до головы в новую одежду – неброскую, скромную, но приличную. Потом привел к стилисту, который подобрал ей прическу и макияж. Потом я настоял на том, чтобы она поступила в кружок бальных танцев и на женские курсы, где учат хорошим манерам и делают из женщин леди для высшего света.

Разумеется, все мои начинания Надю каждый раз пугали чуть не до смерти, и только моя настойчивость и ее привычка подчиняться, наконец, приводили ее в новое общество. В ходе преобразований выяснилось, что у Нади очень даже стройная фигура, миловидное лицо, прекрасные волосы, бесконфликтный покладистый характер, элегантная моторика движений – и это постепенно изменило мнение о ней окружающих, в том числе и моё, в лучшую сторону. Так мало–помалу, шаг за шагом, забитая стеснительная дурнушка в старушечьих платьях стала превращаться в довольно симпатичную женщину, как сейчас принято говорить, «адекватного поведения». Но самое главное – Надя сама чувствовала себя намного уверенней среди людей, что привнесло в ее поведение спокойствие и утонченность.

Между тем подошел к исходу и наш полугодовой «испытательный срок», о котором договорились в первый день совместного проживания, и мы решили узаконить наши отношения в соответствующем учреждении. Свадьбу в обычном смысле мы заменили на торжественный ужин в ресторане в обществе лишь моих братьев с дамами – и тем самым завершили официальное оформление брака. В новобрачную ночь мне довелось познакомиться еще с одним достоинством молодой жены, которое все эти годы тщательно скрывалось под спудом страха и болезненной застенчивости. Признаться, это открытие меня весьма обрадовало и сблизило нас как супругов, и все же об этом лучше скромно умолчать…

Дом, мой… с некоторых пор осиротевший дом, наконец‑то согрелся любовью. Обо мне заботилась прекрасная женщина, она меня вкусно кормила, она следила за моей одеждой, убирала, стирала, наполняла дом тем уютом, который способна создать только женщина. Наконец‑то мне стало приятно возвращаться с работы домой.

Неужто счастье возможно, неужто это происходит со мной, звенело в голове. Слава Богу! Жизнь прекрасна!

Время потерь

Всему свое время, и время всякой вещи под небом:

время рождаться, и время умирать;

время насаждать, и время вырывать посаженное

(Библия, Екклесиаст, 3; 1–2)

А по окончании медового месяца, на заводе начался аврал, я стал пропадать на производстве днями и ночами, уезжал в командировки – и моя Наденька меня бросила.

Как‑то вечером прихожу с работы домой, а на столе белеет записка: «Прости, дорогой, я полюбила другого мужчину. Меня не ищи. Надя». А через полчаса ко мне зашел Макарыч, доложил, что моя бывшая жена ушла к Фрезеру и вкрадчиво спросил: