Сестра Ноя - Александр Петров

Как‑то вечером прихожу с работы домой, а на столе белеет записка: «Прости, дорогой, я полюбила другого мужчину. Меня не ищи. Надя». А через полчаса ко мне зашел Макарыч, доложил, что моя бывшая жена ушла к Фрезеру и вкрадчиво спросил:

— Арсений Станиславович, а не пришла ли пора «стереть» бандита?

— Да нет, Макарыч, – вздохнул я протяжно. – Это не повод. Ну, влюбилась женщина, с кем не бывает.

— Неужели вы не понимаете, что Фрезер таким образом мстит за то, что не смог заполучить Машу.

— И все‑таки, нет! Не трогать ни его, ни её.

— Дело ваше, – сказал тот, вставая.

— Это точно. Моё.

Чтобы как‑то привести себя в нормальное душевное состояние, я прибег к расхожему мужскому приёму – погрузился с головой в работу. Некоторое время даже спал в комнате отдыха своего кабинета. А работы у директора, как известно, мало не бывает.

Кроме обычной технологической текучки, снабжения, переговоров со смежниками, латания кадровых дыр и прочей суеты, мы с Макарычем вели внутреннее расследование порученное Виктором. На самом деле, примерно три процента от стоимости заказа через подставные фирмы уходило на сторону. Круг подозреваемых сужался, но по–прежнему был немал, около пятнадцати человек. Честно говоря, это меня тревожило: ведь рядом вор! Он каждый день общается со мной, сидит бок о бок на совещаниях, в столовой, улыбается, изображает своего в доску парня (или девушку) – и продолжает воровать государственные деньги. Макарыч как‑то пообещал:

— Я лично сверну этой крысе шею!

— Нет, Алексей Макарович, ты не сделаешь этого, – охладил я его. – Напомню, что сказал Виктор: найти и тихо уволить.

— Уж больно вы с Виктором гуманны, как я посмотрю.

— А тебе это не нравится?

— Отчего же, хозяин – барин, как говорится. Только они нас не пожалеют. В случае чего… А меня учили действовать на упреждение. Кстати, Арсений Станиславович, пришла информация, что Фрезер готовит поставку на Кавказ крупной партии оружия. А там этим оружием наших пацанов будут убивать.

— Уточни, пожалуйста, доложи Виктору и назначь встречу Фрезеру. Я с ним лично побеседую.

— Только обязательно в моем присутствии. Он опасен, а я отвечаю за вашу жизнь.

— Ну что ж, ладно.

Тем же вечером Борис пригласил меня поужинать в «наш» ресторан. После похорон бабушки Матрены он сильно изменился. С полгода вообще от всех скрывался, пил горькую и тосковал в одиночестве. Но в тот вечер он выглядел почти как прежде: сверкающая улыбка, белый костюм, ироничная улыбка, шутки и остроты. И вдруг затих, грустно посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Ты не знаешь, а я ведь сменил работу. Представляешь, стал банкиром. Теперь спекулирую активами банка – это меня один партнер по покеру устроил.

Наступила долгая пауза. Вокруг кипела разгульная жизнь, гремела песня о том, как сильно цыгане любят деньги, и деньги золотые. Невдалеке толпа горцев выслушивала длинный тост седоусого гражданина в папахе. Бандиты в углу вяло шушукались, исподлобья разглядывая публику. Нувориши по центру гудели напропалую, будто прожигали последний день своей жизни. У меня под носом шипела пузырьками бутылка боржоми. Я ждал чего‑то очень нехорошего и дождался…

— Но это все ерунда, – вяло махнув рукой с золотым перстнем, произнес Борис, печально улыбнувшись. – У меня, Арсений, нашли злокачественную опухоль. Так что полгода, может год – и прощайте, господа.

— Это бабушка тебя вымолила. Ты знаешь, я прочитал в книге о современном афонском старце Паисие, что в последние времена Царствие небесное будет полниться раковыми больными.

— Да, бабушка обещала, – как‑то особенно тепло протянул он, – что мы с ней будем вместе в раю. Считаешь, это добрый знак?

— Конечно! А чтобы максимально облегчить себе переход в мир иной, где тебя бабушка ожидает, ты исповедуйся и причастись. Так поступали все мужчины нашего рода. Так надо! Увидишь, сразу на душе легче станет, и страх смерти пропадет.

— Но я не умею, Арс. Ты мне поможешь, брат?

— Конечно, Борь.

В следующие выходные мы с Борисом вместе пошли в церковь, очистились от скверны, причастились Святых Тайн и вышли в солнце и свет золотой осени вполне счастливыми. Борис не хотел расставаться, все продлевал время нашего общения. Мы бродили по улицам родного города, спустились к реке, посидели, как раньше, глядя на текучую, блескучую воду.

— Послушай, Арс, ты прости меня за то, что я тебя водил по разным притонам, знакомил с женщинами, постоянно соблазнял на разные лихие дела, – с грустной улыбкой произнес Борис, глядя прямо в мои зрачки. – Мне сейчас кажется, что я пред тобой очень виноват. Ты прости меня, подлеца. Я ведь тебя всегда любил, после бабушки ты был самым близким человеком – может это меня хоть как‑то оправдает в твоих глазах.

В те дни от меня уходило что‑то очень важное и близкое. Одиночество вдруг окружило меня черной пустотой. Может быть поэтому я согласился прийти на встречу одноклассников.

Раньше я не жаловал подобных мероприятий: там собирались люди, которые мало походили на прежних друзей детства. И дело даже не в том, что красавицы, за которыми бегали мальчишки, стали седыми толстушками с мутными глазами, а писаные красавцы и спортсмены приносили с собой огромные животы и лысины. И не в том, что бросалось в глаза сильное расслоение на бедных и богатых, удачливых и лузеров, вороватых и тех, кто по традиции «пивом не торгует и мзды не берет»… Просто после получаса восторженных криков и объятий, все понимали, что говорить‑то не о чем! За многие годы взаимного отстранения мы стали чужими, наши пути разошлись – и, чтобы заглушить горечь этого открытия, народ впадал в обыкновенное угарное пьянство.

В годы перестройки мы с парнями во время регулярных встреч в ресторанах, пытались наладить совместный бизнес. Помнится, каждый при этом горячо рассказывал, какие у него связи на высоком уровне, какие захватывающие дух перспективы, рассовывали друг другу визитки: «обязательно позвони, мы с тобой такое дело замутим!», а на следующий день или чуть позже стыдливо «закрывали тему», ссылаясь на трудности и вообще… не следует верить пьяной болтовне. Тогда мы год за годом понимали, что наступили жестокие времена, когда каждый сам за себя, а друзья, что друзья?.. Ну, давай еще раз увидимся и выпьем. И всё? И всё…

В тот вечер мы сидели в чебуречной, что в парке, недалеко от танцплощадки. Раньше это заведение славилось дешевой и вкусной выпечкой, возможностью приносить с собой и разливать спиртное, а так же старинным музыкальным автоматом с уникальной коллекцией старых пластинок. Здесь хорошо было забиться в угол, недорого выпить–закусить и сколько угодно ностальгировать в обнимку с товарищем, а иногда и потанцевать с девушкой. Сейчас в чебуречной стали подавать то же, что и во всех ресторанах, по тем же ценам, и каждый вечер здесь шумели банкеты, но три–четыре столика в затемненном углу под лестницей по–прежнему занимали старые завсегдатаи, сидевшие в обнимку, тихо разговаривая, слушая старые добрые песни.

За столом на двадцать персон объединились несколько классов, а также выпускники ВУЗов – и все равно несколько мест оказались незанятыми. Начались вопросы: где Витька, где Колька, а где Шурка? Оказывается – нет и уже никогда их не будет. Умерли – инфаркт, инсульт, цирроз, сердечная недостаточность… Кто‑то пришел без ног – диабет. Один почти полностью ослеп, другой оглох, и даже слуховой аппарат не помогает. Как после войны…

Перед тем, как прийти сюда, я прочитал вечернее правило. На странице молитвослова «о упокоении» остановился и подсчитал: за последние десять лет вписал, оказывается, больше сотни имен, и почти все моложе пятидесяти…

После поминальной «не чокаясь», словно голодные набросились друг на друга, пока еще живы: давайте, ребятки, обща, давайте чтобы вместе навек! Но и тут все быстро успокоились: говорить не о чем, тем общих нет. Впрочем, как ни странно, одну тему я им подбросил. Петька загудел на дальнем краю стола:

— А вы слышали, наш Арсений в религию вдарился!

— Да ты что? Совсем у мужика кровлю снесло! Надо же, а с виду ничего, вроде адекватный.

— Не–а, если вдарился, то, считай, пропал мужик!

— Да, жаль…

Мужчины вошли в такую стадию этиловой эйфории, когда разум человека покидает, ему на замену приходят на опустевшее место расхристанные эмоции, а тут уж от восторга до скандала один шаг. Я говорил с бывшей старостой, девочкой некогда звонкой и авторитарной, а теперь после невзгод и нищеты – тихой, даже немного пугливой. Она рассказывала о внезапной смерти мужа, больной матери, детях–хулиганах, я как мог ее успокаивал. Все это время молитва неприметно делала свое дело. Вдруг я услышал: «а давай, этого поповича вызовем на атеистический диспут, как раньше, и разнесем в пух и прах!» – в ту минуту я почувствовал укол раскаленной иглой жалости и следом – всплеск любви к этим заблудшим друзьям детства. Я понял, почему Господь вырвал меня из их среды и послал по совершенно иной дороге в направлении прямо–противоположном. Они друг друга раззадоривали, прежде чем броситься ко мне на растерзание, я же лишь молился и внутренне рыдал об их падении, и … жалел, до острой боли в сердце.