Грабеж и спасение. Российские музеи в годы Второй мировой войны - Коринна Кур-Королев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летом 1943 года началась депортация оставшегося гражданского населения Пушкина в оперативный тыл армии. Людей отправляли в пересыльные лагеря – в основном на территории Эстонии, – где они должны были сами заботиться о собственном выживании. Немецкие войска получили приказ не допустить, чтобы Красной армии досталось хоть что-нибудь; это касалось и рабочей силы. Однако ни размещение угнанных людей, ни их снабжение продовольствием вермахт обеспечить не мог. До сих пор существуют лишь самые приблизительные оценки того, сколько гражданских лиц погибло в последний год войны из‐за преступной политики, проводившейся отступающей германской армией379. Те, кто выжил, после войны носили клеймо находившихся на оккупированной территории и сотрудничавших с немцами. Большинство бывших под оккупацией подверглись потом проверкам и допросам в органах НКВД – впрочем, без последствий: люди были нужны для восстановления страны. Некоторые граждане пытались уклониться от депортации, организованной немцами, и покинуть Пушкин самостоятельно. Иван Ермошин, например, осенью 1943 года, как утверждается, бежал на запад380. Другие, в их числе Лидия Осипова и ее муж, тесно сотрудничавшие с оккупантами, ушли вместе с отступавшими немецкими войсками: для них риск быть привлеченными к ответственности за коллаборационизм был слишком велик.
Освобождение города Пушкина
Самое позднее осенью 1943 года стало понятно: немецким войскам придется отступать. Фронт удавалось удерживать лишь временно и не везде. 15 января 1944 года в Ленинградской области началось крупномасштабное контрнаступление Красной армии, которому немецкая 215-я пехотная дивизия мало что могла противопоставить. 23 января она получила приказ оставить Пушкин, а 24 января в 12 часов 30 минут город заняла 56-я пехотная дивизия Ленинградского фронта. Днем позже редакторы Ленинградского радиокомитета представили первые репортажи из пригородов. С ними была писательница и поэтесса Ольга Берггольц. Ленинградцам ее голос был хорошо знаком по неоднократным радиовыступлениям во время блокады, вселявшим в них мужество. Берггольц описывала эту поездку как посещение родственника, оказавшегося в заложниках у врага, а город Пушкин – как потерянное место, по которому тосковали все ленинградцы. Голоду, смерти и тьме военного времени она противопоставила Пушкин довоенного периода как город мира, света, поэзии, красоты и радости. Все это, по ее словам, теперь было утрачено. И все же посреди ужасных разрушений Берггольц нашла и слова надежды. Может быть, удастся возродить прежнюю красоту, залечить раны войны и начать новую жизнь, восстановить «эти милые сердцу развалины», говорила она. «И если свершилось чудо полной ленинградской победы, свершится и чудо возрождения – возрождения всего, что захватчики превратили в развалины, пустыню и прах <…>»381.
Берггольц с болью описывала состояние обоих царскосельских дворцов, парков и павильонов, а также самого Пушкина. Печально было никого не встретить на его улицах, как будто дух жизни ушел из города. Наконец они повстречали нескольких саперов, которые только что обезвредили четыре трехтонные бомбы – взрыв каждой мог уничтожить весь Екатерининский дворец. Хотя здание было заминировано, группа зашла внутрь:
Товарищи, наш чудесный дворец разбит, разрушен! Чужеземцы, пришельцы, захватчики осквернили и разорили его. Только стены остались от него, а внутри все обвалилось, сквозь дыры окон видны кирпичи, скрученные балки, разбитые камни. Почти ничего не уцелело внутри дворца. Из дверей большой анфилады с их неповторимой позолоченной резьбой немцы устраивали потолки в своих землянках, настилали их вместо пола. Мы видели это сами. <…> в комнатах нижнего этажа были устроены отхожие места для солдат и стойла для лошадей382.
Две бронзовые статуи сохранились: одна на постаменте – юноша, играющий в старинную русскую игру «свайка», вторая – юноша, играющий в бабки, – валялась рядом в снегу. Скульптуры эти были выставлены в 1836 году в Академии художеств в Петербурге, а в 1838 году их бронзовые копии установили перед колоннадами Александровского дворца. Александр Сергеевич Пушкин увековечил их в своем стихотворении, нередко их можно увидеть и на фотографиях немецких солдат. То, что их не отправили на металлолом, объясняется, возможно, тем, что в Александровском дворце размещались штабы сравнительно высокого уровня, и его главный вход должен был иметь презентабельный вид.
Несколько дней спустя, 31 января 1944 года, ведущие музейные работники пригородных дворцов, пережившие войну в Ленинграде, смогли отправиться на свои рабочие места. С ними поехали Евгения Турова из Пушкина и поэтесса Вера Инбер383. Турова с осени 1941 по лето 1942 года работала в Объединенном музейном хозяйстве – хранилище, располагавшемся в Исаакиевском соборе. Вместе с четырехлетним сыном Лешей и другими сотрудниками, не имевшими жилья, она жила в сыром и неотапливаемом соборе. Год она исполняла обязанности комиссара [замполита] на оборонной трассе, но осенью 1943 года возобновила работу в Исаакиевском соборе. Вскоре после поездки в освобожденный Пушкин Евгения Леонидовна Турова была назначена директором царскосельских дворцов и парков и до 1955 года играла важнейшую роль в их сохранении и реставрации, а также в инвентаризации коллекций, возвращенных из эвакуации. В 1955 году она уехала из Пушкина и до своей безвременной кончины в 1971 году работала в Ленинградском музее городской скульптуры. Вере Инбер мы обязаны впечатляющим рассказом о первом посещении Пушкина. Завидев дворцовый парк, Турова в восторге выкрикнула абсурдно звучащую фразу: «Руины целы!»384 – она имела в виду павильон у въезда в парк, выстроенный в виде руины и переживший войну без больших повреждений.
В самом дворце, невзирая на предупреждения сапера с собакой, Евгения Леонидовна промчалась по всем комнатам, большим и малым залам, галереям и переходам. В помещения, куда нельзя было проникнуть, она заглядывала со двора. Мы по мере сил старались следовать за ней.
В подвал
