История морских разбойников - Иоганн Архенгольц фон

ВВЕДЕНИЕ.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И НАЧАЛО МОРСКОГО РАЗБОЯ В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА И В КОНЦЕ СРЕДНИХ ВЕКОВ

В эпохи величия народов, так же как и в эпохи их падения, встречались люди особенного рода, которых таинственная судьба выбирала в толпе на страх и удивление миру.[1]

Эти феномены, руководимые неизвестною мощью, открывали себе будущность единственно смелостью и дерзостью. Первый успех освещал им путь; к возникающему счастью их пристают смелые товарищи и, бросив меч на весы человеческих превратностей, водружают свои знамена над могилами и разрушением.

Одни, усилившись между развалинами вторжения, останавливались на вершине первой решительной победы — орудия Провидения, они иногда мудростью своей вознаграждали за причиненное зло: их называли «завоевателями». Из рук их выходили новые цивилизации, и память, оставшаяся о них в истории, возбуждает из века в век удивление позднейшего потомства.

Иные, предвидя другие роды славы и презирая образ завоевания, которое должно оспаривать шаг за шагом, распространяли страх на водах. Необъятная панорама моря сулила им на каждом берегу великолепную добычу. Нападающие неожиданные соперники ужаснейших бурь, шутя кораблекрушениями и не ставя жизнь ни во что, они усиливались возбуждаемым ими ужасом, заслуживали прозвание бичей Божьих и попеременно погибали или от излишества зла, ими причиненного, или от мести света. Происхождение их неизвестно, память их опозорена.

На заре времен исторических тот, кто первый, вверив жизнь свою утлому челноку из древесной коры, решился бороться с волнами, не оставил после себя даже следа своего имени. Лирическая строфа века Августова:

«Illi robur et aes triplexCirca pectus erat, qui fragilem truciCommisit pelago ratemPrimus…» (Q. Horatius Flaccus. Carmina)[2]

служит единственным памятником этого промелькнувшего существования. Таким образом, большая часть достойных памяти изобретений приговорила творца своего к забвению, как будто по какому-то непостижимому предназначению гениальный человек, произведший что-нибудь великое или полезное, осуждался на неизвестность.

Во всяком случае, несмотря на мрак, которым покрыты первоначальные изобретения, драгоценное искусство мореплавания без сомнения принадлежит отдаленнейшим векам, и воинственные орды Востока очень рано сделали его средством для завоеваний и стяжаний. Любовь к смелым предприятиям, особенно сильная во время младенчества народов, увлекла на это поприще множество людей, жаждавших славы в эпоху, когда слава была уделом храбрейшего, когда сила заменяла право и всякое господство утверждалось на мече.

Лишь только греки варварского периода начали разъезжать по Средиземному морю, они предались морским разбоям под начальством смелых предводителей, и это ремесло, утверждают историки, не только не считалось постыдным, но, напротив, почетным. «Какое ремесло твое?» — спросил мудрый Нестор молодого Телемака, отыскивавшего отца своего после падения Трои. «Путешествуешь ли по делам своей земли или принадлежишь к числу тех пиратов, которые распространяют ужас на отдаленнейших берегах?» Эти слова, приводимые Гомером, служат как бы отблеском характера того времени — характера, знакомого всем воинственным обществам, неподчиненным еще закону и считающим героизмом подобные проявления силы, которым рукоплещет толпа. Верный живописец железной натуры, народный певец Греции освятил в своих стихах страшный тип этих новых завоевателей, и это предание, сделавшееся общенародным и сохранившееся в недрах древнего просвещения, защищало славу искателей приключений, которые прославлялись, подражая примеру аргонавтов. Сказки и легенды, пережившие многочисленные поколения, исчезнувшие с лица земли, обожествили в свою очередь других героев, которые защищали свою родину от нападений пиратов или вдали от отчизны делались защитниками угнетенных.

Народная признательность сооружала им памятники, которых следы не изгладились до сих пор. Вакх, бог вина, не всегда имел атрибутом один тирс (жезл, обвитый виноградными листьями), меч его не раз поражал тиранов моря. Изваяния, находимые в древних Афинах, свидетельствуют о его мужестве, и позже строгий законодатель Крита Минос, которого признательность современников поместила в число судей душ, ознаменовал свое царствование подобными же подвигами.

За двадцать веков перед этим Оссиан, бард севера и соревнитель Гомера, воспевал бесчисленных героев, спускавшихся с бурых холмов и которых темное море катило на волнах своих к берегам древней Ирландии. «Пена, — говорил он, — прыгала под их палубными судами, мачты с белыми парусами гнулись под напором ветра, подобные тем еловым лесам, которых высокие вершины убеляет суровая зима. Мы часто переплывали моря, чтобы нападать на иноземцев; ржа смывалась с мечей наших в крови, и цари земные оплакивали свои потери».

Древние времена кончились, как начались; за истощенною образованностью снова следуют злоупотребления силы, и десять столетий средневековых не слишком большое пространство времени, чтобы отбросить к пределам Европы последних представителей варварства.

Если в языческую эру мы возвратимся к апогею блеска Рима, то увидим эту республику, ридирасмую враждой Мария и Суллы, готовою погибнуть под силою, развившеюся на границах ее владений.

Страшное сборище пиратов несколько лет уже росло и усиливалось в Киликии, прибрежной стране азиатского материка, лежащей между Сирией, от которой отделялась горою Тавром и нижней Арменией. Эти смелые грабители крейсировали в архипелаге, брали на абордаж слабо вооруженные корабли, заносимые туда торговлею. Первым блистательным подвигом их было пленение Юлия Цезаря, который еще молодой, спасаясь от проскрипции Суллы, укрылся при дворе Никомеда, короля Вифинского. На возвратном пути он попал в засаду киликийских пиратов близ острова Фармакуза. Эти бесчеловечные люди, чтобы избавиться от лишних потребителей пищи, связали несчастных, попавшихся им, попарно спина со спиной и бросили в море, но предполагая, что Цезарь, одетый в пурпурную тогу и окруженный множеством невольников, должно быть, знатная особа, позволили ему послать кого-нибудь в Италию для переговоров о выкупе.

В продолжение двух недель пребывания у пиратов Цезарь показывал так мало страха, что удивленные разбойники инстинктивно преклонялись перед его гордыми речами, можно сказать, что будущий диктатор как бы предчувствовал судьбу свою и видел уже на небе блестящую звезду своего величия. Иногда он с насмешливой улыбкой принимал участие в забавах пиратов, но вдруг, вспомнив о своем положении, уходил, грозя повесить их всех, если кто-нибудь осмелится потревожить его. И эти варвары вместо того, чтобы обижаться, подчинялись нехотя этой железной воле. По присылке выкупа, который сам назначил в 5000 золотых монет, Цезарь отправился в Милет и велел снарядить несколько кораблей, чтобы погнаться за хищниками, вскоре отыскал их в группе островов, где они бросили якорь, отрезал им отступление, овладел их добычею, которая вознаградила расходы на снаряжение судов, и отвез в Пергам длинный ряд пленников, которых велел повесить на прибрежных деревьях.

Но это строгое наказание доставило Средиземному морю только мимолетную безопасность. Воспользовавшись междоусобиями, долго препятствовавшими Римской республике заниматься своими внешними интересами, киликийские пираты в короткое время достигли такого могущества, что, по сказанию Плутарха, они учредили арсеналы, наполненные воинскими снарядами и машинами, разместили гарнизоны и маяки на всем азийском берегу и собрали флот с лишком в тысячу галер. Суда их, блистая царскою роскошью, имели позолоченные, пурпурные паруса и обитые серебром весла. Никогда впоследствии не было примера, чтобы пираты так дерзко выставляли добычу перед глазами ограбленных.

Скоро им показалось недостаточным разъезжать по морю, и когда страх их имени, предвестник ужасных бедствий, превратил море в пустыню, тогда они, объявив древнему миру беспощадную войну, рассыпали по берегам армии, разграбили 400 городов и местечек в Греции и Италии и явились омывать свои окровавленные паруса в Тибр, перед лицом самого Рима.

Становясь вследствие безнаказанности с каждым днем дерзостнее, они наконец вызывают на бой владычицу мира, и между тем, как в Капитолии накопляются богатства завоеванных провинций, недосягаемый враг бороздит подобно грому поля народа-царя.

Если в каком-нибудь городе находится святыня, обогащенная приношениями, пираты опустошают ее под предлогом, что боги не нуждаются в блеске золота.

Если гордые патриции выезжают из Рима со всем блеском богатства и знатности, то для того, чтобы протянуть руки к цепям рабства, поле покрывается засадами, и хитрость идет на подмогу насилию.