Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

Один из них спокойно объясняет, что их послала мэрия после жалобы наших соседей, живущих дальше по дороге, и что эти заросли будут представлять серьезную опасность в случае пожара, а потому должны быть уничтожены.

— Какие соседи?! — возмущенно кричу я. — Если заросли кому и угрожают, то только нам!

Рабочий со мной не согласен.

— Вы бывали здесь во время пожара? — спрашивает он.

Мне приходится признаться, что нет, и это решает дело. Он опять надевает каску, и все трое запускают свои машины, из которых во все стороны летят сучки, листья и клочья травы.

— Вы не могли бы подождать хотя бы неделю? — умоляю их я, отскочив подальше.

Через неделю я вернусь и сразу же займусь сооружением какой-нибудь изгороди с этой стороны. Но все мольбы бесполезны. Они продолжают работать, а я возвращаюсь в дом и звоню Мишелю.

— Я не могу ехать, — объявляю ему я.

— Не говори глупости. Ты не можешь не ехать — все уже организовано. — Он прав, и я это понимаю. — В конце концов, дом будет охранять Безимени.

Нет никакого смысла объяснять ему, что собака на неделю переезжает к Рене. Изменить все равно ничего нельзя, а мне остается только ехать и надеяться на лучшее.

Работать из-за поднятого рабочими шума становится невозможно, а потому я сажусь в машину и еду в деревню за недельным запасом собачьего корма. Но сразу же за поворотом мне приходится резко затормозить: узкая дорога заблокирована двумя стоящими друг за другом фурами. Перед ними кучка рабочих оживленно жестикулирует и кричит что-то своему товарищу: тот на выдвижной вышке срезает верхушки сосен, растущих вдоль дороги на участке наших соседей-жалобщиков. Сначала я думаю, что это тоже какая-то противопожарная мера, но потом замечаю свисающий до земли оборванный провод. Видимо, одна из сосновых веток порвала телефонный кабель. Сзади за мной выстраиваются еще несколько отчаянно гудящих машин. Я еще никогда не видела на нашей тихой дороге такого количества транспорта одновременно.

Вдруг я слышу отчаянные крики: «Non, monsieur! S’il vous plaît, non!»[113] — и, высунувшись в окно, вижу, что один нетерпеливый водитель из встречной очереди решил объехать затор по правой обочине. Это чистое безумие, потому что узкая полоска земли заканчивается стометровым обрывом, внизу под которым шумит оживленное шоссе. Мы все выскакиваем из машин, пытаясь остановить этого охотника рисковать своей и чужими жизнями.

Тут я замечаю, что из-за поворота появляется желтый мопед нашего почтальона. По обе стороны рамы свисают мешки с письмами, похожие на большие кожаные уши. Он подъезжает к очереди и начинает лавировать между стоящими машинами, не снижая скорости и не обращая никакого внимания на столпотворение и шум. Более того, он сильнее нажимает на газ, намереваясь объехать застрявшие грузовики по внутренней, бегущей вдоль утеса обочине. Увы, почтальон либо недооценивает собственную упитанность, либо переоценивает ширину просвета, но в любом случае он со своим мопедом прочно застревает между бортом грузовика и каменной стеной. Никто, кроме меня, не замечает этого, а крики несчастного тонут в общем шуме.

Почтальон бьется, как пойманное в коробок насекомое, и пытается слезть с мопеда, но это ему не удается — он только плотнее застревает. Я понимаю, что должна помочь ему, хотя соблазн оставить толстяка в ловушке очень силен. Но гуманность все-таки берет верх, и я отправляюсь искать водителя грузовика. Бросив последний взгляд на месье le facteur, я вижу, что тот отчаянно машет руками и с ужасом смотрит вверх; его голубая форменная фуражка свалилась на землю.

Только тут я осознаю всю серьезность положения. Высоко наверху рабочий уже почти отпилил здоровый сук, и тот грозит вот-вот свалиться прямо на беспомощную жертву. Во всю силу своего поставленного театрального голоса я кричу: «Attention! Attention!»[114] Все тут же замолкают и поворачиваются ко мне. Я жестами указываю на почтальона, и десяток мужчин, ахнув «Mon Dieu!», бросаются ему на выручку. Проще всего было бы немного сдвинуть грузовик, но сделать это невозможно, так как водитель куда-то отлучился: видимо, сделать pipi. Поэтому спасителям остается только тянуть почтальона вперед, одновременно толкая его в спину. Все остальные хором орут парню, работающему на кране, чтобы тот прекратил пилить. В конце концов он понимает и останавливает бензопилу, сук угрожающе раскачивается. Застегивая молнию на брюках, возвращается водитель, и в этот самый момент почтальона общими усилиями выдергивают из щели, будто пробку из бутылки. Бедняга едва стоит на ногах, хотя и привалился к стене. Наверное, ему грозит еще один сердечный приступ, но, к счастью, на этот раз мы тут ни при чем.

Грузовики медленно трогаются с места, и движение на дороге постепенно возобновляется. Один из рабочих, помогавших спасению почтальона, кивает мне и возвращается к своей работе — он подравнивает зеленую изгородь. Я уже несколько раз видела его на участке соседей и отмечала, какой образцовый порядок этот араб навел в их апельсиновом саду. Я подхожу к нему и называю свое имя. В ответ он застенчиво улыбается, демонстрируя один пожелтевший от табака и два золотых зуба, и говорит, что знает меня. У него добрые, пожелтевшие вследствие возраста глаза и маленькая синяя татуировка на лбу — там, где индийские женщины рисуют красную точку. Я спрашиваю, не согласится ли он немного поработать на нас, и объясняю свою проблему. Мы оба оборачиваемся и смотрим на троих работников, которые продолжают расчищать полоску земли между нашим участком и дорогой. Араб сразу же и без колебаний принимает мое предложение и представляется:

— Меня зовут Харбхуоуашуа.

— Как? — испуганно переспрашиваю я.

Он повторяет, но я опять беспомощно качаю головой.

— Зовите меня Хашиа, — смеется он.

Он соглашается приступить к работе с завтрашнего дня. Я объясняю, что надо сделать, а Хашиа перечисляет материалы, которые ему потребуются, поэтому помимо собачьего корма мне приходится покупать в деревне проволочную сетку-рабицу, цемент и железные столбики.

На следующее утро Хашиа опаздывает, и я начинаю бояться, что он не придет вообще. Я уже решаю не ждать и мчаться в аэропорт, когда на дороге вижу его обведенный солнцем силуэт.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке, — успокаивает меня он, и я ему верю.

Когда неделю спустя я прилетаю из Австралии, измотанная бесконечными радио- и телеинтервью, не говоря о смене часовых поясов, изгородь уже стоит на месте. Вот такое возвращение домой мне нравится, а особенно радует то, что, кажется, мы с Мишелем наконец-то нашли работника на все руки, о котором мечтали все лето. Выясняется, что кроме установки заборов Хашиа может работать каменщиком, плиточником, косцом, подстригать садовые деревья и делать еще множество необходимых в хозяйстве вещей.

Он гордо именует нас с Мишелем «та famille française»[115], а Мишеля называет «mon cherfrère»[116]. Такое обращение обычно сопровождается четырьмя поцелуями — по два в каждую щеку, — крепкими объятиями и звонким хлопком по спине. Сначала такая избыточная сердечность казалась мне подозрительной, но вскоре все сомнения рассеялись, и я в самом деле стала относиться к Хашиа как к брату.

Он, однако, не всегда относится ко мне как к chèr sœur[117], но иногда — как к потенциальной второй жене. Когда Мишель уезжает или просто находится вне зоны слышимости, мне приходится соблюдать осторожность. «Переспи со мной разочек, — уговаривает Хашиа. — Хоть из интереса!» Я поспешно сбегаю от него в дом и, оглядываясь, вижу обычную златозубую ухмылку.

Приближается пик отпускного сезона, а вместе с ним и прибытие гостей. Раньше всех нас должны навестить мои родители. Это их первый визит на «Аппассионату», и, помня об их скептическом отношении к покупке, я боюсь, что они будут настроены критически. Я нервничаю, а тут еще Мишелю приходится срочно ехать в Париж, и вернется он только через день после приезда родителей. Стало быть, все хлопоты по подготовке дома к приему гостей падают на меня одну. Я никогда не претендовала на звание хорошей хозяйки — и, честно говоря, нисколько его не заслуживаю, — но сейчас без устали ношусь по дому, перетаскиваю из комнаты в комнату мебель, по преимуществу садовые стулья, которые будут служить и вешалками, и туалетными столикам, и прикроватными тумбочками, — одним словом, всеми силами стараюсь создать видимость домашнего уюта.

Через час мне надо ехать в аэропорт за родителями, и я, кажется, сделала все возможное. Я выхожу на террасу и с гордостью смотрю на наш бассейн: Мишель потратил уйму времени и сил на его очистку, и сейчас вода прозрачная, как хрусталь. Он непременно произведет впечатление на родителей. Теперь они уже не скажут, что я купила кота в мешке. Я облегченно вздыхаю и вдруг краем глаза замечаю какое-то движение. Это шевелится крышка на канализационном баке, расположенном на этой же террасе. С ужасом я вижу, как из-под нее наружу просачивается темно-коричневая жижа и устремляется прямо к бассейну. Еще минут двадцать — и экскременты потекут в воду. «Нет!» — кричу я, но меня слышит только Безимени, которая пугается и спешит убраться подальше. Я бросаюсь в дом, и сердце колотится так, словно собирается выскочить из груди. Если я не ликвидирую катастрофу до приезда родителей, о последствиях не хочется даже думать.