Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

Самое время пить чай.

Хашиа и Мишель собирают инструменты, и по каменистой тропинке мы спешим вниз. Хашиа останавливается и показывает мне бледно-зеленые листья какого-то растения.

— Что это?

Ароматическая трава. Он называет ее по-арабски.

— Очень полезная для живота. Можно заваривать ее как чай. — Листья издают пряный сладкий запах, совершенно мне незнакомый. — Нарвать?

— В следующий раз, — обещаю я. После истории с дикой спаржей у меня пропала охота экспериментировать.

Чай (настоящий, индийский) мы пьем на улице, в тени большой магнолии. Папа с Хашиа смеются над чем-то: они постоянно перешучиваются, хотя оба не понимают ни слова из того, что говорит другой. Я вспоминаю папины рассказы о приключениях в Каире и о коварном арабе, стащившем его очки, и любуюсь на этих двух взрослых людей, дурачащихся, как школьники. Папа пытается вспомнить несколько слов на арабском, но безрезультатно и вместо этого выдает свою имитацию зулусской речи. Хашиа хохочет, широко открывая беззубый рот.

Пожар!

Среди ночи я просыпаюсь от невыносимой жары и каких-то странных, будто скребущих звуков. Похоже, они доносятся со склона над нашим задним двориком. Подперев подбородок рукой, я долго вглядываюсь в черные, обведенные серебром контуры деревьев. Что там может шуршать в траве? А вдруг это змея собирается заползти к нам в дом? Я трогаю Мишеля за плечо. Он что-то бормочет, переворачивается на другой бок и тут же снова засыпает. Теперь к шуршанию добавляется тихое попискивание. Я поспешно накидываю саронг — не потому, что кто-то может меня увидеть, просто в одежде чувствую себя более защищенной — и босиком выхожу на террасу. Полная луна светит так, что не нужны никакие лампы. На небе ни облачка, и удивительно яркие звезды мигают, как маяки. Шорох по-прежнему слышен, но, похоже, он не приближается к дому, а доносится из-под большого дуба. Из-за густой травы вокруг ствола я ничего не вижу, однако подойти поближе боюсь. Вместо этого сажусь в кресло, поджимаю под себя ноги и, стараясь не слушать подозрительный шорох, вдыхаю ночные запахи. Они стекаются к дому со всех сторон: пьянящий аромат эвкалипта и благоухание двадцати четырех лавандовых кустов, которые я недавно посадила у самого дома — садовник из питомника пообещал, что они отпугнут москитов. Со склона до меня доносится ночная песня какой-то птахи. Пролетая, ухает сова. И опять этот писк! Наверное, это мыши. Я оборачиваюсь и смотрю на спокойное, красивое лицо Мишеля. Непонятно, как человек может так крепко спать?

Писк теперь звучит непрерывно, и шуршание становится громче. Если это мыши, то их там целая куча. Я возвращаюсь в комнату, сую ноги в шлепанцы и осторожно иду к дереву. Приблизившись, наклоняюсь и вижу Безимени, окруженную копошащейся массой. Господи, да она ощенилась! Собака смотрит на меня, но не делает даже попытки вильнуть хвостом. Я протягиваю руку, и она тихонько рычит: это не угроза, просто проявление древнего материнского инстинкта. Я глажу ее по влажной шерсти.

Здесь совсем темно, и я не могу сосчитать, сколько щенков она произвела на свет. Кажется, пять или шесть. Я опускаюсь на землю и сижу рядом со своей собакой, хотя больше всего хочу броситься в дом, разбудить всех и сообщить им удивительную новость. Но еще нет и пяти часов, и что-то подсказывает мне, что ни Мишель, ни родители не обрадуются такому пробуждению. Спать мне уже совершенно расхотелось, и я решаю остаться рядом с Безимени и встретить вместе с новорожденными их первый в жизни рассвет.

В семь часов Мишель находит меня свернувшуюся в калачик и мирно спящую на земле под дубом.

— Chérie, — трясет он меня за плечо, — что ты здесь делаешь? Я тебя везде искал!

Негромкое рычание Безимени привлекает его внимание, а я постепенно просыпаюсь и никак не могу понять, где я. Вдруг вспоминаю:

— Щенки! Ты видел?

Если не считать миллионов пауков, муравьев, жучков и гусениц, божьих коровок и летучих мышей, гекконов и ящериц, карпов в пруду и злющих одичавших кошек, которые царапали нас и удирали каждый раз, когда мы пытались приручить их, и еще, возможно, змей, хотя я стараюсь о них не думать, и тысячи кроликов, и десятков рыжих белок, таскающих орехи, эти пищащие комочки — самые первые живые существа, родившиеся на нашей ферме.

— Сколько их там? — сонно спрашиваю я.

Мишель сует руку в гнездо — оно очень уютно устроено, похоже, Безимени занималась этим довольно долго.

— Семь, кажется, — говорит он, перекладывая пушистые комочки. — Сразу не скажешь, но знаешь, по-моему, она еще не закончила.

— Как не закончила?!

— Посмотри сама, я не очень понимаю.

— Надо будить папу! — решаю я, сообразив, что от него будет гораздо больше толку.

— Ну и сколько всего?

— Десять.

— Десять?!

— Кажется, да. Больше точно не будет, — уверенно говорит папа, и мы ему сразу же верим. Он разбирается в собаках. Ведь и об интересном положении Безимени он догадался первым.

— Вы только посмотрите, как она их вылизывает!

Теперь все щенки безупречно чистые, круглые и пушистые, как мохнатые теннисные мячи. Мишель их фотографирует, мой отец и Анни, мама Мишеля, несут дежурство у колыбели новорожденных, переговариваясь при помощи знаков и мимики, моя мама заваривает чай, а отец Мишеля сидит за столом, дожидаясь завтрака, и составляет на листочке список продуктов, необходимых для кекса, который собирается сегодня испечь. Что касается меня, то я сижу в прострации и пытаюсь представить себе, как одиннадцать собак станут носиться по нашей ферме.

К вечеру щенков остается девять. Общее мнение сводится к тому, что Безимени либо сожрала одного, либо он погиб и она его где-нибудь похоронила.

Со дня на день к нам должны присоединиться Ванесса и Кларисса. Девочки, конечно, будут в восторге, но меня беспокоит, как отнесется к щенкам Памела.

Итак, всего нас будет восемь человек плюс две собаки, девять щенков и еще доисторические карпы, обитающие в пруду. Все это в точности похоже на то, о чем я мечтала в детстве: беззаботный и шумный дом, в котором весело уживаются животные и люди, много книг и гостей. И никто никогда не может найти друг друга, потому что в доме куча комнат и укромных уголков. И все живут своей собственной жизнью, нисколько не надоедая другим. Истинный рай — правда, только до тех пор, пока никто не мешает мне ускользнуть в мою прохладную белую комнату и там спокойно писать.

Дух фермерства захватывает и Мишеля. Он уже мечтает о том, как мы разобьем собственный виноградник, купим ослика, коз и пчел.

— Подумай только, свой собственный мед! А козы станут объедать траву, и не надо будет косить. Мы на этом здорово сэкономим.

Да, а заодно — на стирке и глажке.

Увы, все эти мечты пока неосуществимы. Ведь мы с Мишелем не собираемся отказываться от своих профессий, а они связаны с частыми разъездами. Оливам не требуется постоянный присмотр, а вот о животных придется заботиться. Где-то, далеко от этих залитых жарой и солнцем счастливых дней, идет совсем другая жизнь, о которой так приятно забыть за летними заботами и хлопотами. Но на покой нам пока рано, и даже на пенсии я не могу представить себя похожей на того фермера с передвижным зверинцем, которого как-то видела в деревне. Хотя, надо признаться, после ночи, проведенной на земле, выгляжу немногим лучше.

Забавно, что мы с Мишелем, похоже, поменялись ролями. Раньше я никогда не была практичной, а вот он всегда крепко стоял ногами на земле. Теперь же Мишель предается мечтам, а мне приходится возвращать его к реальности.

Вечером звонят девочки и сообщают, что приедут на два дня раньше, чем мы договаривались. То есть завтра. И кстати, можно они привезут с собой двоюродных брата и сестру, Юлию и Хайо? Ну пожалуйста, папа! Пожалуйста!

— Где же мы все разместимся? — пугаюсь я.

С водопроводом творится что-то непонятное, вода приобрела ржавый оттенок, и половина дома все еще в развалинах. К ремонту коттеджа даже не приступали, а реставрация коричневой комнаты ни на шаг не продвинулась с тех пор, как мы с мамой ободрали там стены и пол. И, как всегда, у нас практически не осталось денег. Поселить гостей у месье Парковка тоже не удастся: он продал отель какому-то ресторатору из Нью-Йорка, а тот закрыл его на ремонт и собирается возобновить работу только к следующему Каннскому фестивалю. Уютный деревенский отель он собирается превратить в «элегантное гнездышко» для звезд, жаждущих покоя и уединения.

— Они привезут с собой палатки и будут спать в саду. И пожалуйста, не спорьте, потому что им это очень даже нравится! Будет настоящее приключение.

На следующий день и в самом деле прибывают две палатки и квартет тинейджеров. Просто поразительно, как две довольно нескладные девочки переходного возраста могли за один год превратиться в двух красоток, стоящих на самом пороге своего расцвета. У французов есть замечательное слово для обозначения этого периода — pulpeuse. Сочность, созревание. Пробуждение чувств и тел. И, разумеется, этот процесс несет с собой и немало опасностей. Юлия, с ее уже сформировавшейся фигурой, манящими голубыми глазами и длинными белокурыми волосами, на два года старше близнецов и уже успела сделаться настоящей соблазнительницей. Хайо, ее брат, ровесник своих двоюродных сестер, но, как это часто бывает с мальчиками, выглядит так, словно лет на пять их моложе. Он истинный бойскаут: с энтузиазмом помогает Мишелю и Анни в саду, охотно собирает хворост, с любовью и уважением относится к своим бабушке и дедушке, а по вечерам безропотно сопровождает трех девушек в город, даже не подозревая, что именно так влечет их туда: les mecs. Парни.