Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

— Почему ты не отнесла их в банк? — удивляется он.

Мне приходится немного подумать, так как я и сама не совсем понимаю, почему спрятала сумму, равную тысяче фунтов, в комоде между пахнущими лавандой простынями.

— Я боялась, что они фальшивые или краденные, — наконец признаюсь я.

Мишель хохочет:

— Chérie, до чего же ты любишь все драматизировать! Конечно, деньги эти не вполне законные, потому что с них не будут заплачены налоги, но здесь так принято. И уж разумеется, этот Рене не напечатал их сам!

— Тогда почему он не вернулся за лесом?

— Еще вернется. Это же Прованс. Здесь никто не спешит.

И правда, я совсем забыла, что ко времени здесь относятся не так, как на севере. «Завтра» совсем не обязательно означает завтра, скорее этот термин относится к какому-то неопределенному моменту в будущем. Чтобы узнать к какому, надо просто спокойно ждать, а для такого нетерпеливого человека, как я, это довольно мучительно. Но я признаю, что Мишель прав, и мы проводим с ним два чудесных выходных дня без всяких помех и неожиданных визитов.

Как всегда, мы встаем с самыми первыми лучами солнца. Теперь, когда территория расчищена, нам нравится начинать день с прогулки. По тропинке, бегущей через сосновую рощу, мы забираемся на самую макушку холма, запыхавшиеся, валимся на мягкую подстилку из иголок, вдыхаем божественный хвойный аромат и любуемся утренней зарей. Мне случалось встречать восход в разных частях света и с разными мужчинами, но нигде и ни с кем я не чувствовала себя такой счастливой. Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю. Иногда мне делается страшно от того, как сильно я люблю этого человека.

Мы возвращаемся домой и сразу же ныряем в еще холодный бассейн, а потом — в большую фаянсовую ванну. Нежась в горячей воде, мы через окно наблюдаем за тем, как целые семейства кроликов осторожно выбираются из-под штабелей дров, шевеля усами, принюхиваются к утренним запахам, а потом начинают весело скакать по освобожденной от сорных зарослей земле.

Эти первые часы утра — самое драгоценное для нас время. Целыми днями, включая и выходные, мы с Мишелем работаем, потому что иначе никогда не сможем ни восстановить, ни даже поддержать в нынешнем состоянии эту старую ферму, но утро принадлежит нам. Свет за окном из серого становится золотым, солнце поднимается все выше и заливает весь мир своим теплом.

— Завтракать! — зовет меня Мишель.

Влажные завитки отросших волос льнут к его шее, и весь он пахнет свежестью и миндальным шампунем.

Дни становятся все жарче, и теперь мы завтракаем не на нашей восточной террасе, а перед домом, куда солнце придет только после полудня. За яичницей и кофе я рассказываю Мишелю о том, что успела прочитать за неделю:

— Оливковое дерево, будто хорошие новости, быстро распространялось во все стороны света. Греки привезли его на юг Франции, одновременно с этим оно появилось и в Северной Африке — в Тунисе, Алжире и Марокко. По всему средиземноморскому побережью континента арабы культивировали его, выжимали масло, мариновали плоды. Шел международный обмен рецептами и технологиями. Несколько позже уже арабы по морю привезли оливу в Испанию и Португалию.

— А тебе известно, — вставляет Мишель, — что в Коране оливу называют благословенным деревом, не принадлежащим ни Западу, ни Востоку?

— Нет, я этого не знала, но вообще-то задумывалась, почему древние приписывали этому дереву некие мистические свойства. Наверное, они знали о нем что-то важное, но потом, во время бесконечных войн и миграций второго тысячелетия, это знание было утрачено, и только сейчас мы начинаем заново открывать его. Говорят же ученые, что с помощью оливы можно уберечься от некоторых видов рака и увеличить продолжительность жизни.

За разговором мы наблюдаем, как рыжие белки с пушистыми хвостами-султанами таскают с миндального дерева не убранные нами орехи. Действуют они на удивление слаженно: по две или по три ловко спрыгивают на мягко пружинящие ветки, хватают по ореху и уступают место следующей тройке. Сумятицу в этот хорошо организованный процесс вносит только появление сороки, которая очень недовольна тем, что белки прямо у нее под носом нахально таскают орехи, и громко выражает протест. Противная птица. Я слышала, что некоторые фермеры их стреляют, и теперь начинаю понимать почему.

После завтрака мы принимаемся за работу. Я ухожу в свой кабинет, откуда едва слышу, как стучат по клавиатуре пальцы Мишеля. Меня ждет недочитанная история оливы. Сегодня я узнаю, что вслед за греками на юге Франции появились римляне. В отличие от каменистой Эллады, земля их родины была плодородна и богата, а сами они знали толк в сельском хозяйстве. Поселившись в Провансе — это Юлий Цезарь дал региону название, означающее «провинция», — римляне быстро оценили огромный потенциал серебристо-серых деревьев, растущих по склонам местных холмов, и с жаром взялись за их разведение.

В полдень мы занимаемся любовью, спрятавшись от солнечного жара за плотно закрытыми ставнями. Старый дом потрескивает и кряхтит, словно пробуждается от многолетнего сна. Потом, в самый разгар дневного зноя, он замолкает, впадая в дрему, и мы следуем его примеру. В мире царит полное безмолвие. Единственная живая душа на вилле, кроме нас, — это Безимени, которая поправляется и крепнет с каждой минутой.

Потом я читаю или работаю над сценарием, а Мишель отсыпается. Снаружи, за стенами нашей прохладной комнаты, цветет магнолия, и ее кремовые цветы похожи на фарфоровые чайные чашки.

Во время вечерней прогулки по склону холма мы замечаем, что поддерживающая террасы каменная кладка во многих местах начала расползаться. Ее надо будет срочно укрепить. Возможно, виной этому — интенсивная расчистка земли и удаление скреплявших камни корней. Или, как предполагает Мишель, стены в поисках пищи подрывают дикие кабаны. С той первой встречи мы не видели ни одного, но вряд ли они куда-то исчезли. Во всяком случае, следы их копыт попадаются нам то и дело.

На обратном пути Мишель интересуется, как продвигается мой сценарий. Медленно, отвечаю я. Но он ведь будет закончен к концу лета? Я с улыбкой киваю. Нетерпение Мишеля мне понятно. Завершение и продажа сценария значительно повысит наши шансы выкупить оставшиеся пять акров земли и восстановить ферму. А кроме того, успех этой работы будет многое значить и для меня самой, для начала моей новой жизни.

Быстро темнеет, и при свете луны мы долго плаваем в бассейне. Потом готовим на открытом огне ужин. Я уже привыкла добавлять во все блюда чеснок, как это принято в Провансе. Оливковое масло, чеснок, травы. До чего же вкусно!

В понедельник мы выбираемся из постели еще до рассвета. Мишелю надо успеть на первый самолет в Париж, и мы выезжаем из дома в половине шестого. В аэропорту я целую его на прощанье и одна возвращаюсь в машину, стараясь не поддаваться грусти. Всего через три недели он приедет сюда, чтобы остаться до осени.

Я останавливаюсь в Антибе, чтобы съесть круассан и выпить несколько чашек cafés аи lait, и подъезжаю к дому почти одновременно с фургоном Ди Луцио. Едва успев поздороваться, он спрашивает:

— Вы ведь актриса?

Я киваю, и сантехник не скрывает своего восторга. Уж не знаю, где он разжился этими сведениями, но они ему явно по душе. Уже несколько раз Ди Луцио с гордостью рассказывал мне о живущем где-то неподалеку знаменитом французском пианисте, у которого он менял трубы.

— Я обслуживаю звезд! — простодушно радуется сантехник, а я представляю себе этот слоган, выведенный большими буквами на боку его фургона.

Мне всегда нравилось во французах то трогательное почтение, с которым они относятся ко всем видам искусства. Все мы, даже самые скромные и незаметные, в их глазах artistes[108], и они приходят в искренний восторг при одном только упоминании слова «актриса» или, еще лучше, «писательница». И Ди Луцио в этом смысле не исключение.

— Я ведь вас видел по телевизору?

Я пожимаю плечами. Может, и видел, хотя я не припоминаю, чтобы хоть один фильм с моим участием был продан во Францию. «Все существа, большие и маленькие» показывали по всему миру, даже в тогда еще коммунистической Польше, но только не здесь.

— Вы, оказывается, знаменитость, а я и не знал.

Я молча поворачиваюсь и иду в дом, потому что он сильно преувеличивает мою известность, потому что вследствие этого выставленный им счет может заметно вырасти и еще потому что мне грустно и одиноко.

Впрочем, одиночество продолжается недолго. Следом за Ди Луцио прибывает Амар с целой армией ouvriers или jardiniers[109], которые выгружают из кузова грузовика огромное количество кустов — очевидно, гораздо большее, чем мы заказывали. Разгрузившись, он сразу же уезжает, а его отряд расхватывает лопаты, грабли, заступы и прочие инструменты и споро приступает к работе.