Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

Я молча поворачиваюсь и иду в дом, потому что он сильно преувеличивает мою известность, потому что вследствие этого выставленный им счет может заметно вырасти и еще потому что мне грустно и одиноко.

Впрочем, одиночество продолжается недолго. Следом за Ди Луцио прибывает Амар с целой армией ouvriers или jardiniers[109], которые выгружают из кузова грузовика огромное количество кустов — очевидно, гораздо большее, чем мы заказывали. Разгрузившись, он сразу же уезжает, а его отряд расхватывает лопаты, грабли, заступы и прочие инструменты и споро приступает к работе.

— Стойте! — кричу я.

Но рабочие признают только одного командира — Амара, а я для них просто какая-то чокнутая с холма. На секунду они поворачивают ко мне загорелые лица и тут же возвращаются к работе, за которую им наверняка обещаны сущие гроши. Я несусь в дом, чтобы найти телефон Амара и остановить этот кошмар, прежде чем выяснится, что хитрый араб скупил от нашего имени весь садовый питомник.

В самый разгар этого веселья прибывает Рене, за которым следует вереница машин с прицепами. Теперь наша подъездная дорожка наглухо забита автомобилями.

Рене, невысокий и ладный, с лицом в красных прожилках и роскошной копной седых блестящих волос, ведет свою вооруженную бензопилами команду в сосновую рощицу. Безимени, захлебываясь, лает на них. Ди Луцио на крыше плавит битум, высыпает из мешков гравий и во весь голос поет. Пять бензопил, отчаянно взвыв, одновременно врезаются в бревна, а ниже на склоне колотят заступами по камням и громко перекликаются рабочие Амара. Из-за всей этой какофонии я едва слышу собственный голос и ору в трубку как безумная:

— Немедленно приезжайте и остановите все эти посадки!

— Но свинчатка будет отлично смотреться у вас на участке. Только представьте себе пятна голубых цветов между кедрами!

— Мы не заказывали свинчатку, и мне нечем за нее платить! У нас даже ограды еще нет!

Со вздохом Амар соглашается приехать, как только сможет. Риск не получить деньги, похоже, немного приводит его в чувство. Я кладу трубку и провожу рукой по волосам, которые сегодня еще ни разу не причесывала: утром у меня едва хватило времени на то, чтобы почистить зубы. Мельком заглянув в зеркало, я убеждаюсь, что выгляжу не лучшим образом. Далеко, в городке Ле Канет, где когда-то творил Пьер Боннар и провела свои последние печальные годы Рита Хейворт, звучит полуденная сирена, и сразу же, как по команде, вся работа останавливается. На «Аппассионату» опускается блаженная тишина. Со всех концов участка работники устремляются к своим транспортным средствам — седанам, пикапам, грузовикам и велосипедам, — достают из них еду и устраиваются в тени. Я с интересом наблюдаю из окна за этой картиной. Арабы Амара раскрывают небольшие коробочки, в которых умещается только пара бутербродов и какой-нибудь фрукт: банан или яблоко. Запивают свой ланч простой водой из пластиковых бутылок.

Рене и его бригада, истинные французы, устанавливают раскладной стол, и на нем скоро появляются бутылки с розовым и красным вином, вода, паштеты, салаты, кастрюли с какой-то горячей едой (откуда?), настоящие тарелки, ножи и вилки. Стаканы наполняются вином, и каждый из обедающих выпивает за здоровье остальных. Ди Луцио присоединяется к своим соотечественникам и желает им bon appétit. Из древнего фургона он добыл сумку-холодильник, а из нее — две бутылки пива и одну с холодной водой. Пиво он выпивает двумя жадными глотками, а воду выливает себе на голову, после чего вдруг становится практически альбиносом.

Арабы едят свой ланч в молчании, зато Ди Луцио что-то громко и оживленно рассказывает сотрапезникам. Он говорит с таким сильным провансальским акцентом, что я не понимаю ни слова, зато сопровождает свой рассказ оживленнейшей жестикуляцией, и наблюдать за ним очень забавно. Сейчас Ди Луцио изображает что-то похожее на ограбление банка. Все, включая арабов, смотрят на него, открыв рты. Выставив вперед два пальца, он делает вид, что стреляет из пистолета, потом, виляя задом, изображает женщину, хлопает себя по ляжкам, ногой наносит противнику сокрушительный удар и наконец оборачивается и смотрит прямо на дом. Теперь все взгляды устремлены на меня. Я виновато отскакиваю от окна и только тут понимаю, что Ди Луцио изображал меня.

Из глубины комнаты я вижу, как наш сантехник машет в воздухе выставленным кверху большим пальцем — жест, означающий здесь, в Провансе, очень большие деньги или власть. Все так поражены его рассказом, что перестают жевать. Он что же, рассказывал им, как я грабила банк?

К счастью, прибытие Амара прерывает спектакль. Он направляется к своим рабочим, желает им bon appétit, потом повторяет то же пожелание и французам. Я выхожу из дома и спешу к нему, чувствуя себя немного неловко. Рене громко спрашивает меня из-за стола:

— C’est vous qui jouez dans chapeau melon et bottes de cuir?

Все смотрят на меня, ожидая ответа. Это вы играли в дынной шляпе и кожаных сапогах? Я понятия не имею, что это означает, и на всякий случай неопределенно пожимаю плечами. Видимо, этот жест сочтен присутствующими за скромное согласие, потому что Рене встает из-за стола и подходит, чтобы пожать мне руку, а вслед за ним то же делают и его изрядно выпившие товарищи.

— Enchanté, Madame. Vous êtes charmante, charmante[110], — наперебой восклицают они.

В панике я хватаю Амара за руку и тащу его прочь. Теперь уже ничто не убедит этого пройдоху в том, что мы едва наскребли деньги на покупку «Аппассионаты». Ди Луцио все испортил. Тем не менее после долгих препирательств араб соглашается вырыть те кусты, которые мы не заказывали. Но, говорит он, поскольку собрать удобрения и конский навоз уже невозможно, нам придется за все это заплатить. На мои протесты по поводу астрономической цены навоза он совершенно серьезно заявляет, что это особо качественная субстанция, собранная в лучшей конюшне региона. От самых чистокровных жеребцов.

От такой наглости у меня перехватывает дыхание, но все-таки в очередной раз нам приходится заплатить ему сумму гораздо большую, чем та, о которой мы договаривались. Вслух я благодарю его за работу, но про себя решаю, что никогда больше мы не воспользуемся услугами этого жулика. Слава богу, что хотя бы розы заказала не у него.

Вечером я разговариваю по телефону с Мишелем, и он соглашается с тем, что нам давно уже пора найти себе более надежного помощника. Только когда мы прощаемся, я вспоминаю о сегодняшней пантомиме Ди Луцио. Мишеля мой рассказ очень веселит.

— «Котелок и кожаные сапоги»?! — восклицает он. — Ну конечно, как же я об этом не подумал!

— Котелок и кожаные сапоги? — повторяю я недоуменно.

— Ну да. Дыней здесь называют шляпы-котелки из-за их формы, а все вместе — это название очень популярного во Франции сериала.

— А по-английски он как назывался?

— Не помню. Завтра вспомню и перезвоню тебе.

— А я в нем играла?

— По-моему, нет.

Новость о моей славе распространяется с невиданной быстротой, и вскоре все соседи твердо знают, что я играла роль Эммы Пил в сериале «Мстители», ставшем во Франции культовым. Здесь он шел под названием «Котелок и кожаные сапоги» в честь любимого головного убора Стида и обуви миссис Пил. Все мои протесты пропадают втуне — в ответ на них местные только вежливо улыбаются и кивают, видимо приписывая их излишней скромности или желанию актрисы защитить свое право на личную жизнь. В их глазах я все равно остаюсь звездой. Но самой забавной оказывается моя собственная реакция на эту вновь обретенную, хотя и незаслуженную славу.

Раньше я чувствовала себя совершенно непринужденно, с утра влезала в шорты и простую футболку да так и ходила в них весь день, иногда забывая причесываться. Теперь же, перед тем как поехать в деревню за теплым багетом, я непременно крашу губы и глаза, а на смену шлепанцам на веревочной подошве пришли босоножки на каблуке и педикюр. Сколько же в нас тщеславия! Сам человек — ничто, имидж — все! Именно от этого я и пыталась убежать, когда мы нашли «Аппассионату».

Через несколько веков после того, как римляне научили французов отжимать из оливок масло, местные фермеры стали объединяться в кооперативы с общим на всех прессом. Этим местное производство сильно отличается от итальянского — там оно до сих пор остается по преимуществу семейным бизнесом. Оливки в Провансе выращивают на многих, даже совсем мелких, фермах, и весь урожай в конце сезона свозится на ближайший пресс, после чего отжатое холодным способом масло продается под единой маркой или используется в собственном хозяйстве. Нас с Мишелем эта система вполне устраивала. Лучшие сорта оливкового масла весьма дороги, поскольку их производство требует массы усилий. Оливы не нуждаются в частом поливе, зато их надо защищать от вредителей, раз в два года обрезать кроны и каждый двадцать первый день, начиная с июля по середину октября, вносить удобрения. Теоретически все это мне уже известно, но по-настоящему я понимаю, какой это тяжкий труд, только когда нахожу «своего человека» и начинаю работать вместе с ним.