Кремль - Иван Наживин

И среди трав шелковых и душистых он нежно поцеловал теплую грудь Матери-Земли и встал. Сквозь завесу слез он любовался землей, которая сияла вся в свете вечернем, свете точно нездешнем, Девой Пречистой, Матерью всего живого…

…А в покоях владычных шел допрос двух колдунов, привезенных в цепях с Бело-озера. Допрашивал их сам владыка. Дьяк Пелгуй со строгим выражением на лице записывал.

– Да сами-то вы кто такие? – брезгливо спрашивал владыка.

– Сами мы будем мордва… – на исковерканном русском языке отвечал старый мордвин с плоским лицом и звериными глазками. – Из-за Нижний приходила. Неурожай у нас, ашать нету, вот и пошли куды знаит…

– Поклоняетесь ли вы Богу истинному? – в безнадежном тоне спрашивал владыка, как бы заранее не веря, что от таких людей можно услышать что душеполезное. – Сказывай по совести.

– А как же не веровать? – улыбнулся старый мордвин. – Аа-ай… Мордва веруит два бог… – сказал он, и глазки его засветились теплыми огоньками. – Один добрый, Чампас, а другой нехороший, Шайтан. Человека сдумал творить перва Шайтан… И вот взял он глина, песка, земли, стал человек делать, а у него выходил то свинья, то собак…

На задумчивом лице владыки была полная безнадежность: о чем же тут еще с невегласами разговаривать?

– А на чем они пойманы? – скучливо перебил он мордвина.

– А они у баб из спин вырезывали у которой хлеб, у которой рыбу, у которой еще что… – сказал дьяк строго. – И, сказывают, много они народику так перепортили…

– Зачем? – поднял владыка сивые брови.

– А там тоже голод. Вот эти и придумали, что бабы все нарочно задерживают от народа, по ведовству… – пояснил дьяк. – Известно, глупость одна… А впротчем, кто их там, поганых, разберет?..

– Вели пытать, а пытав, предать убиению… – решил владыка.

– Слушаю… – вставая, сказал дьяк и обратился к колдунам: – Ну, вы, поганые, пойдемте…

– Пайтем, пайтем… – добродушно сказал старик. – Ничего, можна.

…По двору слуги владычные тащили какого-то истерзанного, вопящего истошным голосом человеченка в подвалы, где у владыки была собственная тюрьма и застенок для наведения заблудшихся на путь Христовой истины…

XXVI. Стеша

Посольское лето в Литве кончилось ничем. Послы московские хотели заговорить, обмануть великого князя литовского, а великий князь литовский хотел заговорить и обмануть послов московских. Обе стороны очень хорошо знали, что они только для того и сошлись, что они водят друг друга за нос, и тем не менее все с увлечением вели эту игру. Даже желчный и всегда хмурый теперь князь Василий увлекся ею и на время забыл свои обиды. Но из дела так ничего и не вышло, и снова посольский поезд с поминками от Казимира к великому государю и со всякими уверениями в вечной дружбе и любви, которым не верил никто, и в первую голову он сам, дремучими лесами отправился в обратный путь…

И по мере приближения к Москве все нетерпеливее билось сердце князя Василья: в одиночестве он опять вернулся к мысли, что достоверно и ценно в жизни только личное счастье, которого вжадало его сердце, как елень воды источника лесного, и что счастье это надо взять, по-видимому, с бою. Да, он вырвет Стешу из злой паутины, в которой запуталось ее сердце, и насильно даст ей свободу любить и быть любимой!..

Первое, что он, подъезжая к дубовым воротам богатой отцовской усадьбы, увидел, был безобразный, точно окровавленный лик Митьки.

– Батюшка боярин, князь ты наш хороший… – сразу заныл тот. – А мы, рабы твои, уж и не чаяли видеть светлые очи твои, кормилец! Милостыньку-то убогому…

Князь Василий соскочил с коня, бросил поводья отрокам и подошел к нищему.

– А я который день караулю уж тебя, княже… – таинственно заговорил тот. – На этой неделе княгинюшка наша к Троице помолиться надумала. Она уж и уехала бы, да мамушка ее, Ненила, старица преподобная, нарочно все задерживала, тебя поджидаючи… Я, как вызнаю день, прибегу упредить тебя…

Князь, нахмурившись, бросил денег уроду и поднялся на резное крыльцо, на котором уже поджидал его старый отец. Он обнял сына, расспросил его о здоровье, о поездке и небрежно уронил:

– А что этот Митька подлый все к тебе лезет, сынок?.. Последние дни он ровно вот пришит к усадьбе… Чего ему тут надобно?..

– Чего всем, батюшка, денег… – улыбнулся князь.

– Ну, ну… Это я так только, к слову… – сказал отец и другим тоном прибавил: – Я так и думал, что ничего у вас с Казимиром не выйдет. Ведь это только званье одно, что он государь. Какое уж тут государство, коли он над тремя народами-ворогами сидит? Да и веры опять двои. Тут только того и гляди, как бы престол-то из-под ж… не выскочил… Вот Гедимин, прадед наш, тот владыка был!.. Ну, иди, иди, приберись с дороги да и хлеба-соли домашней откушать. А я тебя подожду: поедим вместе, а потом и к великому государю. Заждался он вас…

Когда посольство представило Ивану отчет о своем деле, он одобрительно кивнул головой: то, что посольство никаких результатов не дало, и было ему более всего на руку. Он чувствовал, что пора от слов переходить к делу; и все раскидывал умом, как лучше за дело взяться. Ведь если пока «всея Руси» на словах, то надо добиваться, чтобы «всея Руси» было и на деле…

Когда вечером князь Василий возвращался от великого государя, Митька осторожно поманил его из-за угла церкви Спаса на Бору.

– Старый князь, родитель твой, уж грозился собаками меня затравить… – ощерился он всеми зубами. – Что ты, говорит, все вокруг моих хором липнешь?.. Вот истинный Бог!.. И подогом во как по плечам огрел… Так вот здесь, за Божьим храмом, и скрываюсь. Ненилушка, Божья старушка, велела передать тебе, княже, что в четверг поутру княгинюшку повезут к Троице на богомолье… А там-де наш князь как знает…

Князь, думая, опустил голову. Что-то противилось в нем всей затее этой, но нельзя было и так в воздухе без конца висеть…

– Можешь ли ты мне к четвергу ватагу людей подходящих на Троицкую дорогу вывести?.. – усилием побеждая внутреннее противление, сказал он. – Чтобы все в саадаках были…

– Ох, батюшка князь, да чего в Москве за деньги нельзя? – ощерился Митька. – Были бы деньги, а то враз все будет…

И князь, бледнея от волнения, коротко передал ему давно обдуманный план похищения.

– Понял, милостивец… Все понял… Как приказываешь, так все и будет…

– Вот тебе на дело… – сказал князь, подавая ему тяжелый кошель свой. – А сделаешь дело, будет еще… Но помни: ежели хошь один воробей на крыше узнает, ходить тебе по Москве без головы!.. Иди…

– Княже, милостивец, батюшка… Да Господи помилуй… понимаем…

– И понимать ничего не смей!.. Иди…

Митька впритрусочку пыльной, духовитой улицей поплелся к Фроловским воротам. «Горячку пороть нечего… – думал он. – Но и волосянку тянуть не приходится…. С этими деньгами можно просто тигаля из Москвы задать: князь Василию, милостивцу, нож в бок, княгинюшку поперек седла – и ходу… С деньгами жить везде можно…» Он ощупал за пазухой тяжелый кошель. «Ай, Митька, ну и голова!..» Он представлялся теперь себе очень умным человеком…

– Ты!.. – строго окрикнул его молодой голос. – Чего под коня лезешь?..

Он испуганно отскочил в сторону: то был молодой князь Холмский. Богатый наряд его резко подчеркивал его бледное, потухшее лицо. За ним спели его охотники. По всему видно было, что они сделали неблизкий путь. Митьку точно осенило.

– Батюшка князь, милостивец… – закланялся и заскулил он. – А я сколько время уж тебя выглядаю… Кормилец ты мой…

– Чего тебе еще? – нахмурился князь Андрей. – Нужно милостыни, так на двор иди…

– Нет, нет, дельце к тебе есть, княже… – таинственно и страшно подмигнул Митька своими кровавыми глазами. – Словечко тебе сказать надо…

– Что еще там у тебя? – недоверчиво спросил князь.

Он сделал знак своим охотникам, чтобы они ехали домой – хоромы его были рядом, – а Митька, опять подмигнув, ближе подошел к коню, который грыз в белой пене удила и косил на урода горячим глазом. И с первых же слов урода князь побелел…

– Вот, княже, батюшка, кормилец ты наш, дела-то какие завязываются!.. – говорил Митька, и весь вид его был таков, словно он каждый миг ждал плети. – Как же, думаю, не скажу я князю, когда я его княгинюшкой только и на белом свете жив?.. Ну, слюбились там, пущай, дело молодое, но как же мне благодетеля-то моего не остеречи? Только ты уж мотри, княже, не выдай как меня… Мы люди маленькие, и нас всякий враз слопать может. А я уж буду служить тебе всей душой…

Князь Андрей швырнул ему кису с деньгами.

– Пошел прочь!.. – сказал он. – И чтобы я тебя больше не видел!

– Ах, батюшка… Княже, родимый!.. – будто бы страшно перепугался Митька. – Да не тревожь ты так сердца своего ретивого!.. Ведь я сам там буду, я поберегу княгинюшку-то… Я ветру дохнуть на нее не дам, а не то что.