Кремль - Иван Наживин

Привлекательная внешность, ясный и простой, не знающий сомнений ум, практичность, начитанность, замечательное умение петь псалмы и читать в церкви нараспев и красноречие скоро выдвинули Иосифа. О нем заговорили даже в Москве, где он произвел самое приятное впечатление на Ивана III и на весь двор. Когда Пафнутий преставился, сам Иван III убеждал Иосифа принять игуменство в Боровском монастыре. Он повиновался.

Прежде всего он ввел общежитие и более строгую дисциплину. Но сразу же он наткнулся на крутое сопротивление братии. На его стороне оказалось только несколько старцев-подвижников. Он решил покинуть непокорный монастырь и основать свой. Он выпросил у князя волоколамского земли и построил монастырь. Первыми иноками в нем были старцы-подвижники из Боровского монастыря, которые поддерживали его там в борьбе с непокорными иноками.

Монастырь его сразу прославился. В нем стали постригаться добрые люди от князей, бояр и от богатых торговых людей, и вклады потекли обильным потоком. Дарили не только деньгами, но и хлебом, конями, оружием, мехами, седлами, сосудами, землями – все принималось с благодарностию во славу Божию. Князь Андрей Голенин, потомок князей ростовских, часто приезжал в обитель послушать поучений Иосифа. Картина Страшного суда приводила князя в трепет. Однажды князь выехал из своей вотчины как будто на охоту в сопровождении множества слуг в дорогих одеждах и на великолепных конях. Поравнявшись с монастырем, князь въехал в ворота, вошел в церковь и обратился к Иосифу с просьбой немедленно постричь его и принять в дар Богородице все имение князя: золото, серебро, одежды, скот, сосуды и села. Иосиф тут же постриг его. Отроки князя, ожидая, болтали и смеялись у ворот. И вдруг к ним выходит в монашеской мантии их князь. Он тут же отпустил всех их на волю. Одни огорчились – на княжеских харчах жилось неплохо, – но удалились, а другие тут же приняли чин ангельский…

– Матушка княгиня!.. – расплылся в приятнейшей улыбке Иосиф. – Благодетельница наша… Вот привел Господь…

– Ну, ну, ну… – подходя под благословение, сердито проговорила княгиня. – На словах-то благодетельница, а на деле только и думаете, как своей благодетельнице какую пакость учинить…

Слегка придерживая рукав рясы, Иосиф благословил княгиню и тотчас же ловко подкатил ей стуло.

– Садись, садись, княгинюшка… Так-то вот… А я вот насупротив тебя сяду… Нет, нет, это ты нас забижаешь: мы твои верные молитвенники и слуги и ничего так не желаем, как только во всем тебе угодными быть…

– Ну, уж я знаю тебя, отец игумен: как начнешь ты языком мед точить… – сердито воскликнула княгиня. – А я баба твердая и в деле порядок люблю…

– Чего же лучше, княгинюшка-матушка?.. Чего лучше?..

– Опять говорю: не подсмаливайся!.. Я тобой и твоими монахами недовольна, и ежели что, так мне ведь и разругаться с вами недолго. В другой монастырь ездить буду. Чего-чего, а монахов-то на Руси хоть отбавляй!..

– Да в чем же мы тебе, матушка княгинюшка, так не угодили-то? Чего ты на нас так разгневалась?

– Не юли, отец!.. – отмахнулась нетерпеливо княгиня. – А разгневалась я на вас вот за что. Сколько я на ваш монастырь на помин души моих упокойничков-то пожертвовала?

– А сколько, матушка княгинюшка?

– Не знаешь? А еще игуменом зовешься!.. Я внесла вам в разное время семьдесят рублей [24] . А поминаете вы их только на общих панафидах наряду с другими. Так неужто ж за такие деньги князья Голенины в уровень с другими поминаться должны?! Я хочу, чтобы вы творили им поминовение отдельно и внесли бы их в синодик…

На холеном лице Иосифа выразилась глубокая грусть.

– Но, княгинюшка-матушка, тогда ведь по положению надо сделать большой вклад…

– А я тогда тебе без обиняков скажу, отче: это – грабеж…

– Ах, Господи!.. Да ты, княгинюшка-матушка, послушай только. Упокойничков твоих, царство им небесное, мы поминаем на общих панихидах, литиях и обеднях не меньше шести раз в день – в день, в день, княгинюшка-матушка!.. – а иной раз и до десяти поминовений в сутки бывает. Ведь поп даром обедню служить не будет, ему надо платить… Это надо в соображение взять. В синодик тоже можно записать только при большом вкладе деньгами, но можно, – хозяйственно пояснил он, – и хлебом, и землей…

– А того, что покойный князь тебе при пострижении внес, ты уже не считаешь? – сверля его сердитыми глазами, говорила княгиня. – Ух и завидущие же у вас, у монахов, глаза!.. Говорите, от мира отрекаетесь, а на деле, напротив того, только и думушки, как бы поболее всего нахватать… Ты на меня, отче, не серчай, – вдруг немножко спохватилась она. – Я не лисичка, я человек прямой и правду кому хошь в глаза скажу…

– Ах, княгинюшка, благодетельница, – развел Иосиф белыми руками. – Как же можем мы забыть князя, благодетеля нашего? Правда, он внес при пострижении деньги немалые, так ведь у нас и положение такое: вносить должны все. Есть такие, которые и пятнадцать – двадцать рублей вносят, а есть и такие, с которых по двести и по триста берем…

– Дак что же, значит, душу-то свою спасти только князья да бояре могут?.. – зло улыбнулась княгиня. – А общий народ погибай?.. Неча сказать, гоже удумали!..

– Зачем погибать?.. А мы-то на что? Мы за них Господу Богу молим, – улыбнулся отец игумен. – На то мы и монахи…

– А земель набираете?.. – не сдавалась княгиня. – Чай, скоро по всей округе и повернуться уж негде будет, все угодья под твоим монастырем будут…

– Опять же мы тут не причинны… – сказал игумен, которому все это стало, однако, уже надоедать. – Ежели милостивцы на помин души нам угодья отписывают, как же можем мы отказать? И опять же в монастыре нашем все вящие люди стригутся; ежели бы таких людей в монашестве не было, откуда бы Церковь брала епископов да архиереев и прочих духовных властей? Нетто мысленно какого неуча на такое место поставить?.. А раз такие люди нужны, значит, надо им упокой дать, чтобы они не о рукоделии каком заботились, а более того книгам прилежали бы…

– Так, так… – безнадежно вздохнула княгиня. – Борз ты на язык-то!.. За тобой не угоняешься… Одно только вижу: подавай еще… Ну ладно, подумаю… А раз уж я браниться к тебе приехала, так ты уж кстати недоумения мои разреши.

– Сказывай, княгинюшка-матушка: с Божией помощью попытаюсь помочь тебе скудным умом своим и малым знанием…

– Первое дело вот: как правильнее молиться, двуперстным крестом или троеперстным?.. Одни твердят одно, а другие другое – индо голова кругом идет!..

– Наша святая обитель двуперстия придерживается, княгинюшка-благодетельница… – сказал игумен важно. – Не глаголет ли Петр Дамаскин: «Два перста и едина рука являют распятого Господа нашего Иисуса Христа, в двою естества и едином составе познаваема?»

– Дак почему же другие-то иначе глаголют? Чай, могли бы вы промежду себя и столковаться.

Игумен развел руками.

– Что же, скрывать нечего, матушка княгинюшка, – сказал он. – Много еще в Церкви нашей нестроения. Надо бы почаще соборы созывать для суждения, постановления и наказания [25] . Но мы, сказываю, двуперстия придерживаемся… Ну а еще что у тебя, матушка благодетельница?

– А еще. Молиться всегда на восток надо, – продолжала княгиня. – А у меня моленная на заход солнца. Дак как же тут быть?

– Нет, молиться можно и на запад и куда угодно, – поглаживая свою шелковистую бороду, отвечал игумен положительно. – На восток же действительно лутче, ибо Христос был распят ликом на запад, и потому поклоняющиеся на восток как бы предстоят пред ликом Его… На востоке же был и рай, и потому поклоняющиеся на восток как бы снова в рай устремляются. И второе пришествие, по Писанию, последует с востока же…

– Так тогда я велю лутче моленную переставить… – решительно сказала княгиня. – Что же я зря не знай куды молиться буду, коли на восток всего лутче?..

Иосиф незаметно вытер проступивший на красивом белом лбу пот. Загоняла-таки его княгинюшка-благодетельница…

– Ну, спасибо тебе, отец, на добром совете, – помягчела княгиня. – Сколько раз принималась я серчать на тебя, а приедешь к тебе, ты умаслишь, умаслишь, сердце-то и отходит… Иной раз, право слово, боюсь, с тобой поговоривши, в монастырь уйти.

– А что же? И доброе бы дело, княгинюшка-матушка!..

– Ну, ну, ну… Ты не в путь-то не говори!.. – отмахнулась княгиня. – У меня внуков-то сколько… За всеми приглядеть надо, всех на ноги поставить… А вот насчет синодика и отдельного поминовения я подумаю. Тут у меня добрая пустошь есть, Дубовые Гривы, – вот, может, ее вам и отдать…

Игумен, смиренно опустив глаза, гладил только свою чудесную бороду…

– Да… Еще про одно дело забыла! – вдруг всполошилась княгиня. – Пособи-ка и тут мне твоим советом, отец.