Я пел прошлой ночью для монстра - Бенджамин Саэнс

— Я не знаю.

— Это возможно, что Рафаэль видит тебя?

— Да. Возможно.

— Знаешь, что я предполагаю? Я предполагаю, что Рафаэль оставил тебе свой дневник, потому что надеялся, что ты найдешь в нем то, что поможет тебе. — Лицо Адама изменилось. Видимо, ему пришла на ум какая-то мысль. — Дорога на твоем рисунке — она куда-то ведет. Ты не знаешь, куда. Я не знаю, куда. Никто не знает, Зак. И дневник Рафаэля — это его карта, его дорога. Понимаешь, что я хочу этим сказать?

— Думаю, да.

— Та дорога, на которой ты лежишь рядом со своей мертвой собакой Лилли — это она привела тебя сюда, Зак. И когда ты уйдешь отсюда, она поведет тебя куда-то дальше. Ты должен встать, Зак. Ты не умер. Тебя ждет дорога.

Глава 14

Последняя буря

— Продолжай дышать, Зак, у тебя все отлично получается, — настойчиво, но с мягкостью в голосе сказала Сюзан.

Я сосредоточенно делал полные вдохи, мысленно проводя воздух через все свое тело — от пят до макушки, а потом выдыхая. Не слишком быстро и не слишком медленно. Ровно. Мои руки и ладони занемели, но на дыхательной гимнастике со мной всегда такое творится — разные части тела начинает покалывать, после чего они немеют, в то время как другие — тяжелеют. Закрыв глаза, я не думал ни о чем, кроме дыхания. Я даже забывал о присутствии Сюзан. Во время наших сеансов она заговаривала, только если чувствовала, что меня нужно подбодрить.

И вдруг произошло то, чего раньше не случалось. Прямо у меня перед глазами возник брат, с ухмылкой на лице и пистолетом в руке. Весь пол был забрызган кровью, как пролитой водой. Сантьяго направил пистолет на меня, затем засмеялся и направил его на себя. Он снова засмеялся и пропал. Все что я теперь видел — красную-красную кровь.

Я почувствовал, как Сюзан провела ладонью по моей руке.

— Все хорошо, Зак, — прошептала она. — Все хорошо. Хочешь на этом закончить?

Я продолжал дышать, просто продолжал дышать.

Глаза мамы были открыты. Серые как сумрачные облака. Отец неподвижно лежал. Мир погрузился в тишину. На губах брата играла странная улыбка.

— Давай остановимся на этом, Зак, — услышал я голос Сюзан. — Что говорит тебе твое тело?

— Что-то давит, — ответил я, — на грудь. На руки и ноги. Я не могу пошевелиться.

— Можешь, Зак. Подвигай ногами.

Я открыл глаза, поочередно поднял ноги.

— А теперь подвигай руками.

Я поднял руки вверх, затем опустил.

— Кажется, я могу двигаться.

— Ты в порядке?

— Болит голова.

— Как сильно? По шкале от 1 до 10?

— На десятку.

— Хорошо, Зак, закрой глаза.

Я послушно прикрыл их. Боже, голова раскалывалась от боли.

— Я вижу, что тебе очень больно. Расслабь мышцы лица, Зак. Сделай вдох и расслабься.

Я сделал вдох, расслабляясь. И тут опять что-то произошло. По всему телу словно прошелся легкий ветерок, и я увидел лежащий на полу пистолет.

Головная боль прошла. Я открыл глаза.

После занятия с Сюзан я побрел в свою кабинку. Я шел медленно, дрожа всем телом. Ноги заплетались, земля под ногами ощущалась нетвердым облаком, и мне все казалось, что я сейчас грохнусь вниз.

Я еле добрался до комнаты. Сел за свой стол.

«Когда вернешься к себе, запиши все, что придет тебе на ум, Зак — все, что угодно. Это очень важно». Я все еще мысленно слышал указания Сюзан, видел серьезное, озабоченное выражение ее лица. Удивительно, как психотерапевтам небезразлично, что с нами. Меня волновал этот вопрос. Меня волновал я сам. Меня всё волновало. С приездом сюда моя жизнь стала такой странной. Всё было как-то по-другому. Всё изменилось. Я сам менялся. Это было так странно, так странно и необычно. Я чувствовал себя потерянным, но не в плохом смысле этого слова.

Я достал свой дневник и начал писать в нем. Мне не хотелось задумываться о том, что я пишу. Мне хотелось писать то, что идет из меня само собой.

Я немного ослаб после занятия с Сюзан. Дыхательная гимнастика чудная вещь. Мне она нравится все больше и больше, и это очень странно. Странно, невообразимо и прекрасно. Она что-то делает такое со мной. Заставляет ощущать свое тело по-другому. Я ощущаю свое тело, и мне это нравится. Воображаемому Заку нравится то, что у него есть тело. Это сногсшибательно. Я все еще слышу внутри себя голос Сюзан.

Помню, как говорил Адаму, что Сюзан кажется мне ненастоящей. Я ошибался насчет нее. Я ошибался насчет многих вещей. И, думаю, больше всего я ошибался насчет себя самого. Я запишу это, чтобы видеть эти слова: я больше не ненавижу себя. И запишу это еще раз: я больше не ненавижу себя.

Зак не ненавидит Зака. Я вижу тебя, Зак. Зак видит Зака.

В душе царило спокойствие. Тревожность оставила меня. Я знаю, что она оставила меня ненадолго, но она так давно жила во мне, что я к ней привык. Я смотрел на написанное и ощущал, как во мне рождается новое слово. Только я еще не совсем понимал, какое. Не знаю почему, но я решил сходить в лабиринт. Я чувствовал потребность в этом и решил довериться этому чувству.

Я направился в лабиринт.

На улице похолодало, и снова поднялся ветер.

Стоя у входа в лабиринт, я думал о Рафаэле и Адаме. Я представлял их себе гуляющими по лабиринту. Представлял, что они полны спокойствия. Представлял их глаза. Представлял, как иду к ним и они видят меня. Представлял, как машу им приветственно рукой. Я был счастлив, что они рядом со мной — пусть только в моей голове.

Ветер становился холодней и злей. Застегнув молнию на кожанке, я подумал об отце. Эта куртка была его. Я почти ощущал его запах, исходящий от кожи. Я сунул руки в тепло карманов. Лето. Вот какое слово сорвалось с моих губ. Лето. Оно было моим намерением — хоть я и не понимал, что это значит, и почему это слово пришло на ум. Лето. Я начал медленно идти к центру лабиринта.

Я попытался очистить разум от всех мыслей. Сначала — от устилавших его бумажных клочков. Мои уши и лицо замерзли, и ветер набрасывался на меня, будто был мне врагом, но мне было все равно. Я продолжал идти, повторяя слово «лето». Все, что от меня требовалось — ставить одну ногу перед другой, шаг за шагом. Я доверял лабиринту. Он проведет меня в свою сердцевину. Ветер завывал в деревьях, и вся земля пришла в движение. Я знал, что разумнее вернуться в кабинку, в ее тепло и безопасность, но я не хотел быть в тепле и безопасности. Я хотел дойти до центра лабиринта. Я знал, что должен сделать это. Не знаю, откуда, просто знал.

Ветер становился холоднее и холоднее.

Я шел, заставляя себя сохранять спокойствие.

Я закрыл глаза. Мне казалось, что я вижу путь даже с закрытыми глазами. Я так и шел, не разжимая век. Шел шаг за шагом, с закрытыми глазами. Я дойду туда. Я дойду туда. Я дойду туда. Я представил огромный камень в середине лабиринта. Представил себя, стоящего на этом камне, вытянувшего руки навстречу буре.

Один за другим в голову приходили отдельные образы, как кадры из разрезанного кинофильма. Руки мистера Гарсии на клапанах его трубы, лицо Сэма, смотрящего на меня в кинотеатре, голос Рафаэля, поющий мне «Летний день», глаза Адама в тот момент, когда он говорил мне: «Я вижу тебя, Зак». А потом глаза мамы — незрячие, серые, и неподвижное тело отца, и Лилли, моя любимая собака, мертвая, лежащая на земле, и Сантьяго, шепчущий «эни-бэни, рики-таки…», смеющийся, с пистолетом в руке, пистолетом, направленным на меня, пистолетом, направленным в его собственный висок, «эни-бэни, рики-таки…» и звук выстрела. Выстрела, взорвавшегося у меня в голове, как раз когда я достиг центра лабиринта. Я открыл глаза. Они были там — брат, мама, отец. Они лежали там, и землю заливала их кровь.

А потом они исчезли.

Я сел на камень.

Пошел снег. Не чудесный в своей красоте и мягкости снег, а жесткий, холодный снег, жалящий и колющий кожу. В лицо словно швыряли мелкие осколки камней.

Я сидел там со своими братом, мамой и отцом.

Сидел с ними. А потом закричал. Иногда, плача или крича, я ощущаю себя так, словно это делаю вовсе не я, а кто-то другой, а я лишь наблюдаю за этим со стороны, наблюдаю за самим собой. Но в этот раз я был не вне себя, а внутри. Я кричал и кричал. И вдруг понял, зачем сюда пришел. Понял, что делаю. Я пел.

Уже была ночь.

И я пел.

Я находился в самом центре бури.

Я кричал.

Я выл.

А потом я пел. Я пел монстру.

Когда я вернулся в кабинку, Эмит спросил, всё ли со мной хорошо. Мне не понравилось, как он смотрит на меня.

— Выглядишь не очень, приятель.

— Я устал. — Я поморщился. Голова гудела.

— Ты весь белый. Где растерял все краски?

Я криво усмехнулся. Видно было, что Эмит волнуется за меня.

Я упал на кровать. Меня трясло, зубы стучали. Мне было холодно, внутри словно поселилась буря, бушевавшая снаружи. Всё тело болело, голова будто горела в огне.