Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр

коем случае обо мне не беспокойтесь. В этом нет никакой необходимости. Я живу ровно так, как мне хочется, и очень довольна. Не волнуйтесь, однажды с этими скитаниями придется завязывать”. Она не упомянула, что они могут привести ее на японский эшафот. Письмо она подписала словами “ваша непокорная, но счастливая дочь”. О Йохане Патре она не обмолвилась ни словом.

Роберт и Берта Кучински теперь и сами стали скитальцами.

Многие евреи не сразу оценили опасность нацистского антисемитизма. Однако нападения на евреев и их собственность в Берлине происходили все чаще. Вскоре евреев перестанут допускать на военную службу, еврейским актерам запретят выходить на сцену, а студентам-евреям – сдавать экзамены на врачей, фармацевтов и юристов. Быстро расширялась система концентрационных лагерей. Оставив краткую записку со словами Ich kann nicht mehr (“С меня довольно”), с собой покончила Элизабет Нэф, блестящий психоаналитик еврейского происхождения, лечившая Агнес Смедли. Из Британии Роберт писал письма своей сестре Алисе, призывая ее и ее мужа, Георга Дорпалена, покинуть Германию вместе с их четырьмя детьми. Дядя Георг категорически отказывался, напоминая, что он герой войны и известный врач. Он “останется в своей родной, любимой стране”.

В 1934 году Берте наконец удалось продать за бесценок дом на Шлахтензее, и, собрав все пожитки, она бежала в Англию с младшими дочерьми – Барбарой, Сабиной и Ренатой. Там они встретились с Робертом, получившим место в Лондонской школе экономики, где он занимался исследованиями колониальной демографии. Через некоторое время к ним присоединилась Бригитта. Ольга Мут, няня семьи, оказалась перед выбором: остаться или ехать в Англию. При ее арийском происхождении в Германии ей ничего не угрожало, и она могла подыскать себе новую работу в Берлине. Кроме того, она не знала ни слова по-английски, а перспективы Кучински в Великобритании были в лучшем случае весьма туманны. “Но она приняла решение остаться с семьей” и втиснулась в маленькую арендованную квартирку на севере Лондона вместе с остальными. Теперь Кучински были беженцами.

Из близких Урсулы в Берлине оставался лишь Юрген, перебегавший из одного убежища в другое и без устали строчивший свои труды, многоречивый глашатай загнанной в тупик коммунистической партии.

В своих радиограммах во Владивосток Урсула докладывала о подрывной деятельности, настроениях партизан, мерах подавления мятежников, предпринимаемых японцами, передавала военные и политические разведданные, собранные в беседах с соотечественниками, в том числе с фон Шлевицем. На связь она выходила по меньшей мере дважды в неделю, записывая “без единой ошибки стремительно поступавшие сигналы”. На эту работу уходило много сил и времени. Мощности передатчика не хватало. Сигнал из Владивостока часто поступал с помехами, сообщения трудно было разобрать. Прерывавшиеся послания приходилось повторять снова и снова. За процесс дешифровки она часто садилась в три утра, работая при тусклом свете за закрытыми ставнями и зная, что через несколько часов ее разбудит Миша. Печь топить она не решалась, чтобы дым не привлек внимания к ее ночным бдениям. “Я сидела за азбукой Морзе в тренировочном костюме, закутанная в одеяло и в перчатках без пальцев. Над домом кружили самолеты. Однажды они непременно меня засекут… Мне так хотелось забраться в свою теплую постель”. Каждая передача была раундом русской рулетки.

Зато, когда приемник работал исправно и положенные 500 знаков текста, разбитые на пять частей, выстраивались шеренгами солдатиков, марширующих на поле боя, ее охватывала непривычная, затаенная радость. “Мой дом с закрытыми ставнями был крепостью. В соседней комнате крепко спал Миша. Спал весь город. Лишь я бодрствовала, посылая в эфир новости о партизанах, – а во Владивостоке их принимал красноармеец”.

Им требовались помощники. Чу согласился подыскать людей, которых нужно было научить обращаться с приемником. Так на пороге Урсулы появилась пара китайцев, которые передали привет от командира партизан вместе с готовой легендой: Ван будет обучать Урсулу китайскому, а его жена Шушинь, опытная портниха, будет чинить и шить ей одежду, а также помогать с работой по дому и с ребенком. Ван был вежлив, но слишком серьезен, зато Шушинь жаждала знаний, прилично говорила по-английски и от всей души ненавидела японцев. Хотя выглядела Шушинь как ребенок, у нее самой уже было двое детей, четырех и двух лет, которые жили с ее родителями. “Ван напоминал своей серьезностью и основательностью Йохана, а веселая, хохочущая Шушинь – меня”. Женщины сразу же сблизились. “Она была сущим очарованием; когда она учила азбуку Морзе, ее пальцы просто танцевали по ключу”. После каждого урока они пили чай, жаловались на своих мужчин, говорили о политике и делились историями из собственного, столь несхожего, жизненного опыта. Шушинь сшила Урсуле широкий летний плащ со скрытым в подкладке карманом, куда могли уместиться две радиолампы. Однажды вечером беседа приняла мрачный оборот: каково будет оказаться в руках японцев? Кто более стойко выдержит арест и пытки – мужчины или женщины?

“Как думаешь, мать только изведет себя, переживая, что бросила детей?” – любопытствовала Шушинь.

Урсула еще размышляла над ее вопросом, когда Шушинь предложила собственный ответ: “Вряд ли выносливость зависит от количества страданий. Наверное, дети как раз и придают нам сил”.

Мише было почти четыре, у своих товарищей по играм он учился китайскому и расширял словарный запас на трех языках. Урсула радовалась его “умным, вдумчивым вопросам” и ненасытному любопытству. “Я готова родить еще хоть четверых таких детей, как он”, – писала она. Патра начал коллекционировать традиционные китайские инструменты и брал Мишу с собой в походы по магазинам. Урсула редко составляла им компанию. “Оба сочли бы это вторжением на их территорию”. Ей нравилось наблюдать за развитием этих простых отношений, потому что Йохан был прирожденным отцом. Она гадала, будут ли у них дети.

Москве не было ничего известно о том, что сотрудничество между разведчиками в Мукдене вышло за профессиональные рамки, и Урсулу такое положение вещей вполне устраивало. “Мы хорошо сработались, – писала она. – Он был сложнее меня, скрытный, иногда вспыльчивый, нетерпимый и нервный, я же научилась не раздражать его и почти во всем ему уступать”. В разведке она ему всецело доверяла, в любви – меньше. Соседнюю с Йоханом комнату сняла молодая русская девушка, “изящная, хорошенькая куколка с розовым бантом в светлых волосах”. Урсула немедленно что-то заподозрила. “Людмила скоро поедет в Харбин к своим родителям”, – подчеркнуто беззаботно доложил Йохан. Урсула презирала себя за ревность, размышляя при этом: “Я должна понимать, что испытывает ко мне этот Казанова”. Йохан был вспыльчив, требователен и, вполне возможно, изменял ей; тем не менее он был нежным и, несмотря на все свои переживания, сильным. Он был