Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр

предварительной договоренности выходить в эфир они могли только по ночам, в разное время и лишь на одной из двух согласованных частот, устанавливая связь с принимающей станцией Красной армии во Владивостоке под кодовым названием “Висбаден”. Урсула сидела за столом, Йохан соединял батареи, а она нервно настукивала краткое шифрованное сообщение. Несколько мгновений спустя поступило подтверждение, робкий сигнал на азбуке Морзе из далекой России, из Центра. “Мы радостно улыбнулись друг другу”.

Послания Урсулы ловила не только Красная армия. Днем и ночью японские самолеты-шпионы то и дело пролетали в небе, пытаясь засечь радиоволны: если две машины одновременно засекали сигнал, они могли определить местонахождение радиоприемника. При таком раскладе скоро могла нагрянуть японская тайная полиция, и дни Урсулы были бы сочтены.

Глава 9. Скитания

В дом по соседству въехал нацист.

Урсула меньше месяца прожила в своем коттедже, когда на вилле поселился новый жилец. Как сосед Ганс фон Шлевиц не мог не внушать тревоги: немецкий аристократ, торговец оружием и нацист со связями в высших кругах японской администрации. Да к тому же толстяк и пьяница. Урсула заочно уже готова была его возненавидеть и покинуть жилище при первых же признаках опасности.

Фон Шлевиц оказался обаятельным, любезным и ироничным человеком, живым доказательством, что политические и классовые враги бывают довольно остроумны и весьма полезны. Монархист старой закалки, представитель старинного рода, фон Шлевиц считал Гитлера неотесанным хамом и ненавидел нацистскую партию, членом которой стал исключительно из деловой целесообразности. Он был пузатым, лысым, компанейским, хитроватым и весьма забавным, “замечательным, очень остроумным рассказчиком”. Он прихрамывал – память о полученном в Вердене осколочном ранении. “Здесь штук тридцать стальных осколков”, – любил говорить он, похлопывая по упитанной ляжке. Он тесно сотрудничал с японскими военными в Маньчжурии, был исключительно словоохотлив, особенно в подпитии, что случалось нередко. “Если увидите меня где-нибудь и решите, что я чересчур много выпил, – говорил он ей, – сделайте одолжение, отведите меня домой”.

Фон Шлевиц мгновенно подружился с Урсулой. “Я предпочитаю беседовать с вами, а не с этими немецкими обывателями”, – говорил он. Скучая по оставшейся в Германии семье, он проникся симпатией к маленькому Мише и даже разрешил ему разъезжать на маленьком трехколесном велосипеде вокруг стульев в его просторной столовой. Фон Шлевиц флиртовал напропалую – скорее из галантности, нежели всерьез – с умной еврейкой, жившей по соседству в маленьком садовом домике, а она кокетничала в ответ.

Йохана Патру, арийца и продавца печатных машинок, все еще с радостью принимали в местном немецком сообществе, однако о его “семитской подруге” распространялись неприятные сплетни. Пересиливая себя, Урсула бывала с ним или с фон Шлевицем в клубе, смирившись с язвительными ремарками, которые раздавались за ее спиной. Те, кто водил дружбу с нацистами, вызывали у японцев меньше подозрений. Узнав, что Урсула стала мишенью расистских замечаний, фон Шлевиц напыжился, как индюк. “Если кто-то из немцев тронет хоть волос на вашей голове, немедленно сообщите об этом мне”. Как оказалось, совершенно безобидный новый сосед обернулся настоящим спасением: если бы японцы пришли за ней, сперва им пришлось бы иметь дело с фон Шлевицем.

Внимание мужчины постарше вызвало у Йохана приступ ревности.

– Сколько лет этому фашисту?

– Наверное, за пятьдесят.

– Похоже, ты к нему весьма неравнодушна.

Назвав его подозрения чепухой, Урсула подчеркнула, что годится фон Шлевицу в дочери.

– Он ни за что не позволит себе никаких вольностей со мной.

– Ты любишь болтать с этим нацистским пьяницей, хихикаешь в ответ на его комплименты. Знай он, чем ты занимаешься, он бы тебя пристрелил. Лучше бы подсыпала ему яд, вместо того чтобы с ним любезничать.

– Не будь так наивен. Мы здесь не для того, чтобы подсыпать нацистам яд. Нужно ладить со своими соотечественниками. И ты не исключение, это часть нашей легенды.

На самом деле флирт с фон Шлевицем доставлял Урсуле большое удовольствие: он был прекрасным собеседником, отличным прикрытием и подручным источником военной информации. Она была не первой разведчицей, использовавшей свою сексуальность как орудие шпионажа.

В жизни Урсулы в Мукдене риск причудливым образом переплетался с рутинными делами: домашний быт с Йоханом и Мишей, светское общение с фашистами и третья, скрытая жизнь офицера Красной армии, координировавшей операции коммунистического ополчения. “Каждая встреча с партизанами была сопряжена с риском, – писала она позднее. – Если бы стало известно о нашей помощи партизанам, нам могла грозить смертная казнь. Как мы выдерживали эти опасности? Довольно спокойно. Если живешь в постоянной опасности, у тебя всего два варианта: либо ты к ней привыкаешь, либо сходишь с ума. Мы привыкли”.

Урсула отправилась покупать все необходимое для взрывчатки. Наставники по саботажу в Воробьевке научили ее готовить взрывчатку из обычной домашней химии: нитрата аммония, серы, соляной кислоты, сахара, алюминия и перманганата. Эти составляющие легко можно было раздобыть в Мукдене, но, покупая их все разом или большими партиями, она могла привлечь внимание. В одном из магазинов в центре она попросила десять фунтов нитрата аммония: эти белые гранулы часто использовались как садовое удобрение, а в сочетании с порошком алюминия или мазутом превращались во взрывчатку. Неверно интерпретировав ее китайский, продавец принес мешок весом в сто фунтов. Погрузив неожиданную удачу в детскую коляску, Урсула покатила ее, усадив Мишу поверх будущей стофунтовой бомбы. Йохан соорудил часовые механизмы и фитили. Чу зашел в дом за взрывчаткой. “Так, так, очень хорошо”, – просиял он.

Подрывная коммунистическая кампания набирала обороты, набеги совершались на караульные посты, находившиеся под руководством японцев фабрики, военные конвои, а главное, на железные дороги, игравшие центральную роль в маньчжурской экономике. По условленным сигналам можно было понять, увенчалась ли операция успехом. “Насечки в виде зигзага на четвертом дереве по правую сторону от первого перекрестка на улице Белой луны – как гора с плеч для меня”, – писала Урсула. Находившаяся под контролем японцев пресса не сообщала почти никаких подробностей, но из рассказов о постоянных разоблачениях “террористов” и беспощадности ответных мер Японии можно было судить о степени эффективности подпольной войны. “В прошлом месяце в одной только мукденской провинции антияпонские группы совершили 650 нападений”, – писала она родным в июле 1934 года.

Урсула не стала упоминать о своей роли в этих нападениях. Впрочем, в письмах родителям она вообще не вдавалась в лишние подробности. Они знали лишь, что их отважная и своенравная старшая дочь, оставив мужа в Шанхае, устроилась коммивояжером на севере Китая и торговала книгами. “Я занята с утра до ночи, – правдиво писала она, добавляя потом с некоторым лукавством: – Ни в