Разгадай мою смерть - Розамунд Лаптон

Саймон неожиданно вырос передо мной и посмотрел мне в глаза.

— Ты ведь знала, что я ее люблю.

Однако эти снимки напомнили мне про обитателей острова Бекия, убежденных, что фотография крадет человеческую душу.

— Все это войдет в мое дипломное портфолио, — похвастался Саймон. — Я предпочел жанр фоторепортажа со съемкой одного объекта. Мой преподаватель считает, что это самый выдающийся и оригинальный проект на всем курсе.

Почему он не фотографировал твое лицо?

— Я не хотел посвящать проект конкретному человеку, — словно угадал мои мысли Саймон, — поэтому специально не снимал анфас, так сказать, запечатлевал женщину вообще.

Или под этим предлогом незаметно ходил за тобой по пятам?

— «Баллада о женском первоначале» — это название стихотворения, — все тем же самодовольным тоном продолжал Саймон. — А рефрен, знаешь, какой? «Ибо всякая супруга злее всякого супруга!»[8]

Во рту у меня пересохло, а слова зазвенели гневом.

— В стихотворении говорится о матерях, защищающих своих детей, вот почему «всякая супруга злее всякого супруга»! Женщина храбрее. А мужчин Киплинг называет трусами: «Из боязни пораженья взор по-девичьи потупят…»

Саймон не ожидал, что я знакома с поэзией и уж тем более с творчеством Киплинга. Возможно, тебя это тоже удивляет. В Кембридже я увлекалась английской литературой, помнишь? Когда-то я была эстеткой. Правда, надо признать, что темой моей дипломной работы был структурный, а не смысловой анализ литературных произведений.

Я сняла со стены твое фото, потом еще одно и еще, до тех пор пока не забрала все, чтобы Саймон больше не мог на тебя смотреть. А затем я ушла и унесла их с собой, несмотря на бурные протесты Саймона, кричавшего, что фотографии нужны ему для выпускного проекта, что я — воровка, и что-то еще, чего я не стала слушать, захлопнув дверь.

По дороге домой я время от времени бросала взгляд на стопку фотографий, лежавшую у меня на коленях, и размышляла, как часто Саймон следил за тобой, делая свои снимки. Пошел ли он за тобой и в тот день, после вашего расставания в парке? Я остановила машину у обочины и принялась изучать фото. На всех была только твоя спина, менялась лишь окружающая обстановка — от лета к зиме, да твоя одежда — футболки, куртка, теплое пальто. Саймон преследовал тебя много месяцев. Тем не менее фотографии в заснеженном парке я не нашла.

Коренные жители острова Бекия верили, что фотокарточку можно прикрепить к фигурке человека и проклясть, что фотография несет в себе такую же мощную энергетику, как волосы или кровь жертвы.

Дома я увидела на кухне новый чайник в коробке и услышала, как Тодд возится в спальне. Войдя в комнату, я обнаружила, что он пытается разломать одну из твоих «бредовых» картин, однако плотный холст не поддавался.

— Постой, ты что делаешь?

— В мусорный мешок они не влезли, не мог же я просто оставить их возле бака. — Тодд обернулся ко мне. — Какой смысл держать в доме эти картины, если они тебя только расстраивают?

— Их надо сохранить.

— Зачем?

— Затем, что… — Я запнулась.

— Зачем «затем»?

Картины доказывают, что мою сестру подвергали психологическим пыткам, подумала я, но не произнесла этого вслух, так как знала: мои аргументы лишь вызовут спор о причинах твоей смерти, а спор неизбежно приведет к конфликту и нашему расставанию. Я не хотела стать еще более одинокой, чем была.

— Вы рассказали в полиции о фотографиях, сделанных Саймоном? — спрашивает мистер Райт.

— Нет. Полицейские и так относились к версии убийства более чем скептически, вряд ли снимки убедили бы их в обратном.

Я благоразумно молчу насчет бекийцев и черной магии.

— Саймон всегда мог оправдаться тем, что снимки предназначались для дипломной работы, — продолжаю я.

Мистер Райт смотрит на часы:

— Через десять минут я должен присутствовать на другой встрече, давайте на сегодня закончим.

Он не говорит, с кем встречается, однако это свидание наверняка очень важное, если назначено на субботний вечер. Или же мистер Райт просто заметил мое утомление. Большую часть времени я чувствую себя совсем измотанной, но после того, через что прошла ты, я не имею права жаловаться.

— Не против, если мы продолжим завтра? — интересуется мистер Райт. — Конечно, если позволит ваше самочувствие.

— Нисколько не против, — говорю я, хотя работать по воскресеньям совсем неправильно.

Мистер Райт словно читает мои мысли:

— Ваши показания имеют первостепенную значимость. Я бы хотел зафиксировать как можно больше информации, пока она еще свежа у вас в памяти.

Как будто моя голова — холодильник, набитый важными сведениями, которые могут испортиться в контейнере для фруктов. Нет, на самом деле все иначе. Просто мистер Райт догадался, что мой недуг гораздо серьезнее, чем он предполагал. Будучи умным и проницательным человеком, он, естественно, беспокоится, не повлияет ли ухудшение моего физического состояния на умственные способности, в частности на память. Он правильно делает, что поторапливает меня.

Я еду в переполненном автобусе, прижатая к окошку. Сквозь небольшой прозрачный островок на запотевшем стекле я вижу, как мимо проплывают лондонские здания. Я не говорила тебе, что вместо литературоведения всегда хотела изучать архитектуру? Уже через три недели после поступления на первый курс я поняла, что совершила ошибку. Мой математический склад ума и внутренняя неуверенность требовали чего-то более прочного и основательного, нежели изучение структуры сравнений в метафизической поэзии. У меня не хватило смелости подать заявление о переводе — а вдруг бы меня отчислили с факультета литературы, а на архитектурном не нашлось бы места? Я сочла, что риск слишком велик. Однако всякий раз, глядя на красивое сооружение, я жалею, что не связала жизнь с архитектурой.

Глава 13

Воскресенье

Воскресным утром в здании никого нет, даже администратора за стойкой в вестибюле. Я захожу в пустой лифт и поднимаюсь на третий этаж. Должно быть, сегодня здесь только я и мистер Райт.

Он предупредил, что на этот раз хочет услышать ту часть истории, в которой фигурирует Кася Левски. Мне немножко не по себе, так как Касю я видела всего час назад — она разгуливала по квартире в твоей старой ночнушке.

Я прямиком захожу в кабинет мистера Райта. Как и вчера, на столе меня ждут кофе и минеральная вода. Мистер Райт справляется о моем самочувствии, я отвечаю, что все в порядке.

— Для начала я вкратце повторю все, что вы уже рассказали о Касе Левски, — говорит он, сверяясь со своими записями, видимо, сделанными на основе моих предыдущих показаний. — «Кася Левски пришла на квартиру Тесс двадцать седьмого января около четырех часов дня и сказала, что хочет повидать ее», — вслух читает мистер Райт.

Я вспоминаю, как услышала звонок и помчалась к двери, едва не выкрикнув: «Тесс!» Помню вкус твоего имени на губах и глухую неприязнь, которую испытала, когда на пороге увидела Касю в дешевых туфлях на высоченной платформе, с большим животом и набухшими венами на тонких белых ногах, покрытых мурашками. Мне стыдно вспоминать свой тогдашний снобизм, однако я рада, что память меня пока не подводит.

— Кася сообщила, что проходила лечение в той же клинике, что и Тесс?

— Да.

— Она сказала, в какой именно?

Я отрицательно качаю головой. Никаких вопросов я Касе не задавала, поскольку в тот момент больше всего хотела, чтобы она поскорее убралась. Мистер Райт снова опускает взгляд на бумаги.

— Она сказала, что раньше тоже была одиночкой, но теперь ее приятель вернулся?

— Да.

— Вы виделись с Майклом Фланаганом?

— Нет, он сидел в машине. То и дело сигналил клаксоном, а Кася нервничала.

— Когда произошла ваша следующая встреча? Сразу после визита к Саймону Гринли?

— Да. Я взяла с собой кое-что из детской одежды.

Тут я чуть-чуть лукавлю. Встреча с Касей была для меня предлогом уйти из дома и избежать разговора с Тоддом, который положил бы конец нашим отношениям.

Несмотря на сильный снег и скользкие тротуары, я добралась до квартиры Каси всего за десять минут. Она потом призналась, что всегда сама приходила к тебе — видимо, чтобы не видеть Митча. Ее квартира находится в доме на Трафальгар-Кресент. Это место представляет собой уродливую кривую, втиснувшуюся между аккуратными зелеными квадратами парковых площадей и плавными изгибами Ноттинг-Хилла. Параллельно и севернее этой улицы — добраться до нее так же легко, как достать книжку с верхней полки стеллажа, — расположен Вествэй, где шум машин не смолкает ни днем, ни ночью. Лестничные пролеты пестрели метками, которые оставили граффитисты (может, их тоже следует называть «мастерами кисти»?), подобно тому, как собаки метят свою территорию. Кася открыла дверь, не снимая цепочки.