Жена Гоголя и другие истории - Томмазо Ландольфи

Слова эти принадлежали старому морскому волку, прославленному капитану дальнего плавания. Во избежание неточностей, так как нам достоверно неизвестно, звали ли его Смитом, Дюпоном, Росси, Миллером, Гонсалесом или Ивановым, будем в дальнейшем именовать его просто — Капитан. При этом считаем своим долгом заметить, что Капитан вовсе не подготовлял экипаж своего корабля к экспедиции в стан дикарей с Зондского архипелага, которые, предположим, захватили в плен неосторожного члена команды. Вышеприведенные слова Капитана были им произнесены в интимной, уютной тишине ретирады в момент ежедневного хождения за нуждой.

В этом священном для внутренней жизни людей месте, где пробуждаются сокровенные мысли, одними было написано немало шедевров, другими — благодаря сублимации запрятанных в тайные уголки чувств — пережито разочарование в любви. Но входящий сюда и вынужденный сжаться в комок тем самым занят углублением мысли, предается воспоминаниям и медитации, пытаясь постичь невидимую миру подоплеку вещей и своей собственной души. Здесь Капитан был погружен в воспоминания, здесь он заново переживал свою героическую и легендарную жизнь, беспечную и полную приключений. Правда, мы вынуждены заметить, что, даже находясь в этом месте, Капитан все-таки несколько преувеличивал. Фразы, которые он здесь произносил, поступки, которые он совершал, создавали образ Капитана — человека замечательного во всех отношениях, полиглота, способного преодолеть любые препятствия, перехитрить любого противника и никогда ни на минуту не выпускающего ситуацию из-под контроля, могущего найти выход из сколь угодно трудного положения (он обладал, таким образом, способностью довести до конца дело, каким безнадежным или непредсказуемым оно бы ни представлялось другим, пуская при этом в ход, казалось бы, самые простые психологические пружины, элементарные законы физики, которыми он, однако, овладел в совершенстве и ему не было равных в этом деле), к тому же знатока самых потаенных привычек хищных зверей и человека, особенностей растений и минералов, на какой бы географической широте они ни находились, путешественника, чье лицо постоянно украшала улыбка следопыта и немного ученого, как подобает всякому уважающему себя охотнику, проведшему немало лет в тропических лесах. Не беда, если нет спичек, — он добудет огонь при помощи трения. Нет воды — он высосет из камедного дерева «освежающий и ароматный» сок... Представьте, что его привязали к столбу, а к ногам положили готовую разорваться бомбу. Нужно погасить горящий фитиль. Другой на его месте положился бы на чудо или на какое-нибудь невероятное стечение обстоятельств, чтобы в последнюю минуту избавиться от пут и сбежать прежде, чем фитиль подожжет порох. Он бы, оказавшись в столь опасной ситуации, погасил фитиль необычайно метким плевком, оценив предварительно направление и силу ветра, а также удельный вес слюны. Он всегда был удивительно уверен в себе и спокоен, он «обладал необычайным хладнокровием и стальными нервами», он безукоризненно точно владел любым оружием, поразительным чутьем и восприимчивостью, которая возрастала в зависимости от степени опасности, физическая выносливость его была исключительной, он был в состоянии совершить беспримерные по силе духа и по изощренности нрава поступки, вынести любую боль не моргнув глазом, не умереть даже от самой тяжелой раны, он был неуязвим, несмотря на заговоры, опасные ловушки, картечь и отравленные стрелы; вкруг него всегда находились представители избранного племени искателей приключений, чьи имена преисполнены славного звучания: аргонавты, Де Ла Тур Овернский (на самом-то деле просто Тур Овернский) — его славные спутники. Капитан не только представлялся человеком физически совершенным, безупречным человеком действия, но и — да простит ему Бог — ученым, обладающим познаниями во многих отраслях науки: в глоттологии, в истории, в юриспруденции, в математических дисциплинах, а также — что неизбежно — не чуждался литературных споров, хотя в глубине души и считал их недостойным настоящего мужчины занятием, поприщем приложения сил для людей, робких духом. С вершины стульчака он изрекал выводы, способные привести в смущение целую комиссию, составленную из самых знаменитых языковедов мира. С этой вершины он читал лекции о древних китайских династиях. Давал консультации желающим просветиться по вопросам сердца и цивильного права.

Итак, он преувеличивал. Например, в глубине души он прекрасно сознавал, что не знает китайского языка. И тем не менее в приведенном выше монологе он обращался на этом языке к одному из матросов. Но все великие люди в известной мере основывали свою деятельность на обмане и мистификации.

Вообще говоря, замечено, что данный процесс мысленного восхождения к высотам духа и погружения в воспоминания протекал параллельно (тайники совести или целомудрия?) другому процессу, который пишущий эти строки определил бы как затухание звука. С годами громкие фразы, поучения и прочие монологические сцены, которые первоначально произносились и представлялись публике вслух в сопровождении пластически совершенных жестов, постепенно утрачивали интенсивность модуляций, пока не превратились в невнятное бормотание, жалкие обрывки слов. В конце концов они зазвучали только в сознании Капитана. В настоящее время вряд ли кто-либо взялся бы определить, в какой степени это было бормотание, а в какой представление о нечленораздельной речи. Были ли телодвижения попыткой предвосхитить движение тела. Сокращения лицевых мышц и вибрация голосовых связок, казалось, упрятаны в надежный футляр из человеческой кожи.

Желая поскорее покончить со столь отталкивающей темой, как отхожее место, пишущий эти строки напомнит читателю о том, что Капитан, как всякий чувствительный человек, в глубине души стремился задержаться в этом месте как можно дольше. Естественная потребность таких людей — поиск спокойного и уютного места, где можно побыть самим собой, проявить свои лучшие стороны. Для этого, разумеется, необходимо время. Капитан понимал это как нельзя лучше. Быть может, лучше других. При том, что нужда в этом должна быть не мнимой, а самой что ни на есть реальной. Объяснение тому ни с чем не сравнимому ощущению уюта, которое посещает человека в подобном месте, вполне физиологическое. По этой причине автор ограничивается только указанием на этот факт. Глубоко не правы те, кто сводят время для хождения туда к минимуму, полагая эту нужду «вульгарной физиологической потребностью». Люди, страдающие хроническим запором, тоже несчастны: они лишены возможности очищения и обновления своей духовности. Те же, кого запоры посещают лишь время от времени, — самые счастливые в этом мире люди. Таким образом, Капитан, стремясь в трудных обстоятельствах, в минуты ложные или печальные, в канун принятия каких-то важных решений, вызвать у себя желание выйти по нужде, в конечном итоге пришел к тому, что грусть, нерешительность, потребность в поиске ясного ответа на тот или иной вопрос, желание успокоиться и утешить себя стали отождествляться у него с определенным позывом. Установилась нерасторжимая связь между чувствами и позывом. Причины, надо полагать, читателю ясны. Так что любое разочарование могло вызвать у капитана эффект сильного слабительного. Но сам по себе позыв никогда не вызывал сознания, к примеру, совершенного и раскрытого адюльтера. А вот каким образом он при своей полной приключений жизни, в которой было немало лишений, умел постоянно находить удобные места, достойные того, чтобы в них уединяться, так и осталось тайной для автора.

Для того чтобы еще раз подчеркнуть, хотя вряд ли это теперь необходимо, достоинства Капитана, великого деятеля, следует тем не менее указать какой-либо скрытый и не совсем приятный для характеристики героя недостаток. Иногда подобный изъян уже сам по себе способен поставить его наравне с такими титанами и героями истории или мифологии, как Ахилл, Самсон или Маргют. У Капитана тоже была слабость — пауки. Какова природа этой слабости? Отвращение или религиозный ужас, идиосинкразия или влечение пропасти? Важно одно — Капитан был совершенно не в состоянии переносить вид этого насекомого. На повседневном языке мы бы сказали: «Он боялся пауков». Стоило ему войти в комнату, в самом дальнем и темном углу которой сидел, притаившись, крошечный враг о восьми лапках, как он немедленно его замечал. Если с ним был кто-нибудь, Капитан умолял своего спутника поймать паука и выбросить, но ни в коем случае не убивать[15]. Если же он оказывался с врагом один на один, то поступал по принципу «око за око». Повторяя про себя это выражение, Капитан вооружался по возможности самой длинной палкой. Начиналось, если можно так выразиться, форменное сражение — рукопашная схватка с неприятелем. Капитан орудовал палкой, будто рапирой. Однажды, когда Капитан был еще совсем мальчишкой, ему довелось бродить по комнатам ночью. Нам так и не удалось выяснить, отчего это произошло. Но вот неожиданно под ступенью деревянной лестницы, ведшей на чердак, он заметил огромного студенистого паука изжелта-телесной окраски. Он был потрясен этим зрелищем, но затем пришел в чувства, вспомнив, что не грезит, а наяву блуждает по комнатам ночью. Капитан приблизил к пауку пламя свечи, желая сжечь его в пламени. Паук совершил головокружительный прыжок и словно растворился в темноте. Капитана, который, разумеется, бродил в ночной рубашке и босиком, охватил неописуемый ужас. Ему представилось, что паук сел на него. Неизвестно, сколько времени герой наш бился в конвульсиях, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, чтобы стряхнуть с себя паука. С тех пор прошло немало времени, но каждый раз, когда Капитану доводилось подниматься или спускаться по этой лестнице, он проделывал этот маршрут с резвостью молодого скакуна. В другой раз случилось так, что, когда Капитан спал, паук пробежал у него под шеей. Он проснулся и увидел его в постели. Он стащил с кровати подушку и одеяло, чтобы лечь спать в другом месте. Но не заснул, а провел остаток ночи в бессоннице, впадая иногда в забытье и просыпаясь от неизреченного ужаса. Долгое время он полагал, что, стоит ему только прикоснуться к пауку, сердце его тотчас же перестанет биться Но после того случая (ворчал он невнятно) нам ничего не страшно!