Жена Гоголя и другие истории - Томмазо Ландольфи

Я написал письмо Гелле и со слезами на глазах умолял солнце, чтоб оставило меня в покое, ведь я не могу ничего изменить. Или пусть объяснит мне еще раз. По правде говоря, я знаю, чего оно хочет, но разве это возможно? Абсолютно невозможно.

18 окт.

Предки посетили меня; было их всего четверо, но главное — что Мот оказался в их числе. Все произошло так просто, я даже не сразу поверил. По ночам в нашей Богом проклятой деревушке, и особенно в моем доме, стоит такая тишина, что слышно, как растет трава. Тишина шуршит и скачет по углам, точно серая мышь; могу поклясться — она тоже боится меня, и недаром: ежели поймаю, ей несдобровать! Итак, оставшись в одиночестве — девочка спала этажом выше, — я позакрывал все двери, чтоб легче было поймать тишину, ведь кухня — ее излюбленная норка. Делая вид, что очень занят, я ходил взад-вперед и разговаривал сам с собою, а собака, лежа на скамейке, следила за мной, ни на секунду не выпуская из виду, да и у кошки, гревшейся на плите, всякий раз, как я приближался, дыбом вставала шерсть. «Посмотрим, придут ли они, посмотрим, как они держат слово!» — бормотал я. И вдруг в соседней комнате послышались странные звуки, точно всхлипывал расстроенный тромбон или булькала из бутылки какая-то влага. Точно, предки! — понял я, и кровь застыла в моих жилах. Постепенно бульканье перешло в тихий, прерывистый, мрачный речитатив. Точно придворные-заговорщики в классической опере, «семерка пик, семерка пик!» — выводили несколько мужских голосов, постепенно повышая тон. Речитатив вылился в героическую арию с теми же словами и завершился мощным хоровым свистом.

Будь что будет, надо пойти посмотреть. Оправившись от страха, я на цыпочках приблизился к двери, однако она не открывалась, точно кто-то держал ее с той стороны. Я отскочил назад, и тогда дверь медленно повернулась на петлях. В проеме показалась величавая старуха в шелках и кружеве, огромный крючковатый нос ее нависал над острым подбородком.

— Когда-то здесь все двери открывались вовнутрь, — холодно заметила она, разглядывая меня.

— Кто вы?! — вскричал я в смятении.

— Кто? Королева Черепков, — удивленно ответила старуха и поднесла к носу крепко надушенный батистовый платок. — Я служила здесь судомойкой, когда Боров, ваш прапрадед, женился на мне. — И тотчас, не замечая моей растерянности, она сбросила маску оскорбленного достоинства, сгорбилась, съежилась, щеки ее чуть порозовели, и она взяла меня за руку. С нескрываемой приязнью оглядела меня и залопотала невнятно, будто с полным ртом: — Он там, вместе с Упрямцем и Мотом. Пойдемте, нас ждут, — заговорщицки добавила старуха и двинулась вперед, столь поспешно шурша кринолином, точно ноги ее не касались пола.

Гостиная была залита ярким светом, а в столовой, куда она вела меня, мерцал слабый огонек. За столом сидели три человека, одетые, насколько я мог различить в полутьме, весьма странно; головы их были в тени, а руки, казавшиеся огромными в неверном свете одинокой свечи, лежали на красной скатерти. Я увидел розданные на четверых карты и четвертый — свободный — стул, значит, для меня. Лица у предков были бесстрастные, равнодушные, лишь один покосился в мою сторону; всем своим видом они показывали, как утомительно было сие ожидание, точно я в этом виноват — попросил разрешения отлучиться и теперь вернулся продолжить игру...

— Они уже сдали, вы не против? — спросила Королева Черепков. Я взял свои карты.

— Ставьте, — проворчал мой партнер, выложив на стол семь монет.

— Ни за что на свете! — взорвался один из наших противников.

— Но почему, скажите на милость?

— Потому что они желтые, как лимон и как солнце, к тому же напоминают мне о вашем расточительстве.

— Или о вашей скупости. Что бы вы ни говорили, дражайший сын, я все равно буду играть на деньги, — заявил первый.

— Ну что ж, вы об этом еще пожалеете! — отступил второй собеседник; он раскачивался на стуле, не в силах совладать с раздражением.

Все ясно: я играю на пару с Мотом, против нас — Упрямец и Боров; глаза мои уже привыкли к темноте, и я легко узнал последнего по испуганным глазам и собранным в свиной пятачок губам. Против всякого моего ожидания Мот был вида хмурого, даже печального и одет довольно небрежно, хотя то, что мне показалось широким охотничьим плащом, в его времена вполне могло быть судейской мантией. Упрямец составлял полную его противоположность: оживленный, веселый, румяный, брови тонкие (а у Мота — густые и сросшиеся), атласный камзол, какие носили в XVIII веке, и роскошный парик, ежеминутно поправляемый ухоженной рукою.

И тут меня осенило: мой партнер не случайно играет на деньги — он хочет мне подсказать, где находится тайник! Упрямец пошел с туза и злорадно объявил:

— Высшая ставка!

Мот ответил тройкой, за что был облит молчаливым презрением соперников.

— Уф! — выдохнул он и подмигнул мне со значением, однако досадливая мина так и не покинула его лица; потом осторожно выложил на стол пятерку червей. — Ва-банк! — И мне стало ясно: это схема, я должен искать некий пункт «Н».

— Все ваши старания напрасны, — вмешался Упрямец с наигранной любезностью. — Я уже нашел клад и спустил его вместе с Озерной Девой, когда...

— Не верьте ему! — разъярился Мот.

Кон следовал за коном, и вскоре я узнал все, что мне было нужно: сокровище находится в пункте «Н», закрытое на крючок.

Вдруг Королева Черепков, сидевшая с вязаньем подле Борова, закатила глаза и разразилась фальшивейшим вокализом, аккомпанируя себе на воображаемой клавиатуре, — она вела себя на редкость нелепо, — но так же внезапно и утихла.

— Не обращайте внимания, — извинился за нее Мот. — Она чувствует приближение рассвета. Есть еще время, моя старушка!

В этот момент — мне показалось — пропел петух.

Немного погодя вспыхнул настоящий скандал, из-за которого я и проигрался. Затеял его Упрямец, сдержанно пеняя Борову:

— Если я объявил высшую ставку, вы, полагаю, могли бы и придержать свои двадцать девять.

Тут Боров, за всю игру не получивший ни единой взятки и не произнесший ни единого слова, вскочил на стул, почесал свой обвисший живот, потом с неожиданной для него быстротой закинул обе руки за спину и хлопнул себя по заду, жестом фокусника поймал что-то в воздухе, прокаркал: «Ха, ха, ха!» и предъявил нам пустые руки, затем ударил себя мощным кулаком в грудь и по лбу, а в довершение ко всему показал то ли ослиные, то ли заячьи уши — понимай как знаешь.

— Вы ошибаетесь, — любезно парировал Упрямец, — двойка червей вовсе не фальшивая. Пантомима, исполненная Боровом, была уморительна, так сильно контрастировала она с длинной сутаной и пожизненным изумлением на его лице, да еще и парик у него съехал на затылок, оголив пегие виски... Но я не успел повеселиться.

— Какого черта, какого дьявола в аду значит, по-вашему, «ва-банк»? — прогремел Мот, обращаясь ко мне. — Это значит, надо тут же выставлять все козыри, вот что это значит. Вы, сударь, просто невежа, вам бы конюшни чистить, а не в карты играть!

И так далее, и тому подобное, я не все понял, потому что они кричали на меня хором, только Боров по-прежнему молчал и выражал свое ко мне отношение, неистово скребя низ живота.

— Где кольцо, что я завещала Скупой Венецианке? — взвыла Королева Черепков.

— Клада нет, нет, нет! — твердил неизменно вежливый Упрямец.

— Тройка пик! — вопил, как безумный, Мот. — Кольцо, кольцо, душа моя! — лопотала старуха, сладострастно прижимаясь ко мне.

— Не хочу я жениться на этой женщине, — увертывался я. И тут старуха прыгнула ко мне на колени, задрала юбки и заерзала, демонстрируя длинные панталончики с воланами у щиколоток. Не передать отвращения, с каким ощутил я острые ее кости на своих ногах...

К счастью, буйство моих пращуров усмирил странный зуд, передавшийся им от Борова. Мот, продолжая кричать на меня, принялся скрести шею, потом плечо, и, по мере того как чесотка усиливалась и охватывала все тело, тон его становился мягче, добрее. Упрямец держался дольше других, но вскоре и он перестал чиниться, последовав примеру Борова — тот вскарабкался на стул и откинул полы сутаны, чтоб удобнее было скрести колени. Старуха каталась по полу, истерически хохотала и чесала грудь первым, что попало под руку, — большой салатной вилкой; Мот шипел: «Клянусь Антихристом!» — и раздирал себе бока, а Упрямец оставил в покое свои ноги и неистово терся спиной о дверной косяк. Все суетились и рьяно чесались.

Но вдруг разом успокоились, подсели к столу, большим и указательным пальцами обхватили край столешницы и замерли с торжественным видом, точно присутствовали при оглашении завещания. В этот миг я увидел робкий лучик света, просочившийся сквозь ставни, и понял причину столь странного поведения моих предков. Они переглянулись, хором продекламировали: «Ой-ой-ой, какой кошмар!» — и бесшумно удалились вальсирующей вереницей.