Ледяная тетрадь - Андрей Викторович Рубанов

После Аввакума – Сухово-Кобылин, затем Достоевский и Чернышевский. В следующем, ХХ веке, число резко увеличивается: Солженицын, Шаламов, Даниил Андреев, Лев Гумилёв, Евгения Гинзбург, Бродский, Алешковский, в ХХI веке – Лимонов. Не так много – но и не мало, и имена – сплошь блестящие, отборные.

Оба брата Катаевы – старший, Валентин, будущий автор «Сына полка», и младший, Евгений, впоследствии под псевдонимом Петров вместе с Ильфом создавший «12 стульев», – в начале двадцатых отсидели полгода в подвале одесского ЧК по обвинению в заговоре, и чудом избежали расстрела. Эти события старший брат потом частично изложит в повести «Уже написан Вертер».

Александр Грин, автор повести «Алые паруса», состоял в партии эсеров, сидел в тюрьме строгого режима, в том числе в одиночной камере, совершил две попытки побега, был приговорён к ссылке в Тобольскую губернию, но бежал и оттуда.

Классик советской литературы Юрий Домбровский был четырежды судим, приговорён к ссылкам и различным срокам сталинской каторги.

Ещё имена: писатель Борис Ширяев, писатель Анатолий Рыбаков, поэт Ярослав Смеляков.

Поэт-песенник Михаил Танич отсидел при Сталине 6 лет за антисоветскую агитацию, а в девяностых, на склоне лет, организовал группу «Лесоповал», исполнявшую песни в стиле тюремно-лагерного шансона.

Довлатов ухитрился побывать с обеих сторон решётки: служил срочную службу надзирателем и зафиксировал этот опыт в повести «Зона», затем, много позже, провёл месяц в Каляевской тюрьме в Петербурге.

Поэт Юрий Галансков, известный больше не своими стихами, а диссидентской деятельностью, получил 7 лет строгого режима и умер в тюремной больнице.

Известный поэт Игорь Губерман отсидел срок и написал книгу «Прогулки вокруг барака».

Особняком стоят судьбы литераторов, попавших под каток советской карательной психиатрии. Их – многие десятки, наиболее известные имена – поэты Леонид Губанов и Александр Есенин-Вольпин (сын Сергея Есенина). Некоторые литераторы, например, Михаил Нарица или Виктор Рафальский, оставили свидетельства о пребывании в психиатрических больницах.

Из каждого правила есть исключения. В нашем случае – это Антон Павлович Чехов, описавший сахалинскую каторгу конца XIX века.

Всякому любителю истории сталинских лагерей будет полезно изучить документальную повесть Чехова, чтобы сравнить: что́ за люди сидели и в каких условиях. Чехов создал уникальный труд; теперь благодарные островитяне учредили в Южно-Сахалинске единственный в своём роде музей конкретной книги.

Вот показательная цитата из повести Чехова «Остров Сахалин»:

«Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что “каторга в общем – стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих”. Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека».

«Остров Сахалин» – вне сомнения, классика русской тюремной литературной традиции, притом что сам Чехов осуждён не был и опыта заключения не имел. В этом смысле Чехов – фигура, до сих пор до конца не разгаданная, то есть тоже – безусловно принадлежащая тайному миру.

Фундамент же русской тюремной литературы заложили – Аввакум и Достоевский. На этом фундаменте в ХХ веке, уже в русле сложившейся традиции, возник огромный корпус сильных текстов. Он был скреплён кровью: десятки писателей и поэтов – Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Исаак Бабель, Борис Пильняк и многие другие – были расстреляны либо сгинули в лагерях. Репрессиям подверглись тысячи литераторов, литературоведов, философов, публицистов. Многие – выжили, выдержали давление и оставили полноценные литературные свидетельства.

Сталин умер в 1953 году. ХХ съезд, осудивший культ личности, был проведён в 1956 году. А первое литературное свидетельство о лагерной системе было опубликовано в СССР лишь в ноябре 1962 года, то есть – через девять с половиной лет после смерти Сталина. Целых девять лет советское руководство собиралось с духом, чтобы открыть правду.

Первой ласточкой широкой публичной десталинизации был не Солженицын, а поэт Евтушенко. Его стихотворение «Наследники Сталина» было напечатано в «Правде» в октябре 1962 года, за месяц до публикации рассказа «Один день Ивана Денисовича».

И стихотворение, и повесть были опубликованы с личного разрешения Хрущёва, искавшего себе славы борца с культом личности.

Однако на этой трудной ниве есть ещё один первопроходец, и это не Евтушенко и не Солженицын, а Виктор Некрасов. Его повесть «Кира Георгиевна» вышла в «Новом мире» Твардовского в 1961 году, в июньском номере. В отличие от молодого наглеца Евтушенко и дебютанта в литературе, рязанского учителя Солженицына, Некрасов в то время уже был известным писателем – автором романа «В окопах Сталинграда» и лауреатом Сталинской премии. В повести «Кира Георгиевна» Некрасов коротко, но прямо описал арест в 1937 году первого мужа своей героини, и его возвращение спустя 20 лет. Упоминаются слова и выражения «север», «Магадан», «Колыма», «зека», «барак», «гражданин начальник», «просидел полжизни», «зазря посадили». Сюжет: вернувшийся некстати бывший муж совершенно не нужен своей жене (Кире Георгиевне), никак не вписывается в её новую благополучную жизнь; он сам это понимает – и уезжает. Он встречается с друзьями по лагерю – они не в обиде на советскую власть, они считают, что отсидели справедливо, «за дело». Они ни в коем случае не враги социализма. Отсидели, вышли, теперь хотят жить заново. Умная, лаконичная психологическая повесть, первый советский литературный портрет отсидевшего лагерника, первый подход, пока осторожный, к огромной проблематике. «Кира Георгиевна» не стала сенсацией, но, с подачи Твардовского, заявила тему. Дорога была проторена, дверь – открыта; вышедший следом «Один день Ивана Денисовича» пошёл по тропе, уже пробитой.

Рассказ Солженицына ознаменовал бурный ренессанс тюремной прозы, сложенной по лекалам Аввакума: более или менее рядовой гражданин оказывается под ударом государственно-административной системы и испытывает на своей шкуре всю её циничную безжалостность.

И вроде бы эта традиция – описания мучений, страданий, мытарств, смертей, всевозможных несправедливостей – должна была восторжествовать. У Твардовского в «Новом мире» лежала уже и подборка «Колымских рассказов» Шаламова. Но тут заиграли политические резоны. В октябре 1962 года разразился Карибский кризис, поставивший СССР и США на грань ядерной войны. Атомного пожара удалось избежать с большим трудом. Коллеги по Политбюро поспешили сместить Хрущёва. С его уходом десталинизация была свёрнута, публикация сенсационных тюремно-лагерных свидетельств – прекращена. Солженицына напечатали, но Шаламова – не успели.

«Оттепель» закончилась, примерно с 1965 года гайки стали вновь завинчивать, и русская тюремная литература на время пришла в упадок.

А вот «поводы» для тюремной литературы – никуда не делись. В феврале 1964 года арестовали поэта Иосифа Бродского; он был сослан в Архангельскую область.

В ссылке Бродский пробыл полтора года, будучи молодым и полным сил человеком 25 лет. (Между прочим, Бродский, как и Лимонов, говорил, что